Ей нравилось быть невидимо-неслышимой. Когда стирается грань между явью и дурным сном, причудливо искажая картинку реальности. Люди так меняются, стоит им подумать, что они остались одни. Сбрасывают привычные маски, создавая для себя новые, подчиняясь своему внутреннему лицемерию и глупым рамкам. Выпускают наружу накопившуюся злость и раздражение - смеются от радости или плачут в раздрае.
Луна знает все это не понаслышке. Ей нравилось сравнивать себя с ночным светилом, подчиняясь глупому имени, данному мечтательной матерью. Представлять себя ночным беспристрастным наблюдателем - равнодушным и беззлобным. Словно судья без права наказывать или миловать.
Луна была той еще выдумщицей. Фея иллюзии, считай обмана - предпочитала скрываться с глаз и не творить никаких мороков. Даже внешность свою, истово когда-то презираемую, не меняла никогда. Со временем смотреть в зеркало и видеть грязно-зеленого, отвратительно темного цвета волосы, подстать омутам глаз становилось даже забавно. Отражение будто двоилось на два образа - феи-ведьмы, если вам угодно.
Ей нравилось представлять себя ведьмой. Свободной от глупых навязанных правил, приторного счастья на губах и гадостей исподтишка.
Алфея нежно-розовый воздушный замок, прогнивший изнутри. Несколько курсов молодых глупых девиц, жадных до сплетен, власти и красивых мужчин.
Каждая видела себя львицей в прайде, болезно реагируя на любые детали, выбивающиеся из её
идеальной картины мира.
Луна не утверждала, что исключений из этого правила не было, просто...
Все это началось с Палладиума. Словно кто-то вскрыл нарыв, что гноем отвратно выплеснулся на всех окружающих.
Первую звали Лин. Милая девочка с шальными улыбчивыми глазами. Её любовь была наивно-милой - точно сахарная вата, таящая на губах.
Луне было просто следить за её историей молчаливым зрителем, следуя по пятам, позабыв обо всем насущном. Жестокость завораживала.
Их
зовут Амарил и Присцилла. Все еще, она полагает. Девочки-сталкера, привыкшие идти по головам на своих диких планетах. Словно миры оставили свой отпечаток первобытных эмоций, отчаянных и глухих в мольбах.
Её звали Лин. Она любила яблочный зефир, любоваться зеркальной водной гладью и Палладиума. Многие тогда любили его статный образ, любивший их в мокрых снах. Обычное дело, почти обязательный пункт для женского пансиона со смешанным преподавательским составом.
Но, как-то иногда бывает, Палладиум немного любил Лин. Или так кто-то предпочел подумать.
Ах, бедный благородный профессор, нередко забывающий о времени за любимым предметом. Всего лишь одна ночная прогулка-сопровождение мило краснеющей студентки, что в своей голове успела трижды нарисовать глупые картинки из штампованных женских романов и пару сотен раз помереть внутри от стыда, как...
Луна помнит удивительно четко тот вечер. Темный кафель в общей купальне всегда ей представлялся удивительно пугающим в своих острых узорчатых фигурах. Темные бурые пятна вовсе не шли общей композиции.
У Лин были удивительно-розовые волосы, пурпурные почти в свете луны. Она помнит пряди, неровно покрывающие дорожкой кафель до бассейна. Бурые пряди, вымазанные в артериальной крови. Свисающую за бортик коротко остриженную голову с безжизненными кукольными глазами.
Лин так удивительно шло это безмолвие смерти и отчаяния...
В воздухе, она помнит, витали недавние крики и что-то дымчато-кровавое. Сквозь пелену статичной картинки прорывалась Амарил со сбитыми костяшками. Присцилла, пытающаяся восстановить сбитое дыхание и хрипло шипящая в такт ударам.
Луна, кажется, может вспоминать покадрово их прокушенные пухлые губы, обнаженные тела в капельках конденсата и чужой крови. Пугающе дикая красота, заворожившая глупую маленькую наблюдательницу.
Она сидит там еще долго, поодаль от еле дышащей Лин, погруженная в картины недавнего прошлого. Не пытающаяся даже протянуть руки. Луне не приходит и мысли изменить созданную пугающую картину Амарил и Присциллы.
Это было бы... святотатством. Словно попрать идеал.
Она почти ощущала как мгновенно пересыхают губы от прерывисто дышащей сквозь выбитые зубы девушки.
Лин казалась такой
невинной в своей неожиданно кроваво-красной крови.
Луна уходит с рассветом. Лин чуть позже, с небольшим интервалом.
И не возвращается.
Ведьма иллюзий впервые прикрывает все происходящее, благодаря незримому
беспристрастному судье.
***
Следующие разы были, несмотря на откровенную
глупость.
Лица и имена смазывались в сплошную пелену - ни одна не запомнилась так ярко, как когда-то Лин. Везде яркими пятнами сверкали Амарил и Присцилла, девочки-почти-помешанные.
— Вы ведь любите нас, профессор? Мы та-а-ак, та-а-ак... — сбиваются нередко на протяжный стон в губы другу другу (всегда окровавленные и не всегда в своей). — ..любим ва-а-ас.
Луна протяжно в ответ. До дрожи, до крика в пустоту своей незримости. Походит на грязно-болотного призрака, тень, перегоревшую уже в ноль и не успевшую толком восстановиться.
Она не имеет права пропустить ни момента.
***
Лин в её снах всегда развязно-грязная, подстать кислотно-пурпурным волосам. Елозит на коленях профессора в короткой мини-юбке, краснея скулами, словно опытная шлюха. Облизывает розоватым язычком его острые милые ушки и шепчет о своей принадлежности.
Со спины нередко выплывают Амарил и Присцилла. Всегда вместе, связанные ошейником и толстой железной цепью, царапающей кожу около в кровь и мясо. Им не хватает этого в реальности, думает Луна.
Её затягивают следом в четыре пары рук. Проникают под одежду, лаская, кусая, прожигая властным взглядом и прижимая к сильному мужскому телу. Луна всегда теряется в ощущениях, канув словно в воронку.
И всегда, увы, просыпается.
***
Луна хотела бы стать последней. 
