Жаркие блики траву обагрят, Южные ветры раздуют огонь, Траура птицы бесшумно парят, Горсти былого сжимают ладонь. Шрамы на сердце оставит закат, Стон распугает сорок на ветвях, И грозовые ладьи-облака В шелесте капель развеют твой прах. С волчьими стаями вдаль уходя, Не сожалей: мои мысли с тобой. За пелену тишины и дождя Путь твой неблизкий начертан судьбой. Время застыло, и пусто внутри — Бус не остудит прощания боль. В полночь ступая, назад не смотри: Очи впитают забвения соль. Шрамы на сердце оставит закат, Стон распугает сорок на ветвях, И грозовые ладьи-облака В шелесте капель развеют твой прах… Грай, «Прощание»
Проклятие подвластия, наложенное впопыхах и с нерасчитанной силой, глубоко отпечаталось в разуме Крума. После краткого пробуждения он долго не приходил в себя. Мадам Помфри, ухаживавшая за ним в то время, как Дамблдор и учителя-патрульные вместе с вернувшимся Гарри разоблачали лже-профессора Хмури, целебными зельями, травами и наговорами остановила пагубное влияние Империуса на волю зачарованного юноши. Стоило Виктору вновь погрузиться в забытье, как Гермиона пробудилась и обнаружила, что всё это время лежала на груди у болгарина и крепко обнимала его по бокам. «Вот я дура!.. наверное, всё сдавила своим весом. Ему и так тяжело, а ещё я навалилась», — мысленно упрекнула себя гриффиндорка и тут же осторожно встала. Наклонилась к лицу Виктора… оно казалось уже не таким бледным, но всё равно о сроке выздоровления можно было только загадывать. — Родной мой… — Гермиона коснулась мужественных скул Крума, прижалась губами к его рту, запёкшемуся во сне, и тихо прошептала: «Я люблю тебя, Виктор». Крум даже не шевельнулся. Девушка отстранилась и оглядела его полным сочувствия взглядом. Юноша крепко спал, разметавшись на больничной койке. Одна его рука покоилась на животе, а другую он свесил с кровати, и теперь пальцы едва не касались пола. Дышал Крум неровно; сухие губы были чуть разомкнуты, лоб его то и дело хмурился, а лицо приобретало страдальческое выражение. Очевидно, ему снились кошмары. — А что с ним всё-таки случилось, мадам Помфри? — осведомилась Гермиона, когда фельдшерица подошла к сонному Виктору и стала поить его очередной порцией какого-то снадобья. — Империус. Проклятие подвластия, — коротко ответила та. — Слыхала про такое? — Слыхала, конечно. Это одно из Непростительных заклятий, — кивнула гриффиндорка. — А кто наложил его на Виктора, да ещё в лабиринте? — А я почём знаю?.. — отозвалась мадам Помфри. — Одно могу сказать: явно накладывали то ли неумело, то ли впопыхах. У искусно наложенного проклятия не бывает побочных эффектов. А если сделать неправильно, то на жертве это непременно отражается, причём так, что это видно невооружённым глазом. Жертва ведёт себя, как марионетка, и приобретает белёсые глаза. — Но с Виктором уже всё в порядке? — напряглась Гермиона. — Вы его вылечили? К её огромному облегчению, мадам Помфри кивнула: — В целом — да. Его разум и воля теперь свободны. Только в себя он не придёт ещё по крайней мере двое суток. — Ну, тогда ладно, — успокоилась девушка. Когда же фельдшерица услышала, как открываются двери, и обернулась на звук, Гермиона незаметно взяла руку Крума, слегка коснувшись её губами, и переложила обратно на койку. В палату ввалилось сразу несколько человек: Гарри держал под руку Дамблдор, а их сопровождали миссис Уизли, Билл и Рон вместе с Сириусом-псом. При виде Гарри, слегка пошатывающегося от усталости и стресса, Гермиону охватило столь же сильное сочувствие, сколько она испытывала к Виктору. Видно было, что с ним тоже произошло что-то страшное. Гермионе тут же захотелось расспросить его об этом. Но Дамблдор сразу пресёк любые поползновения это сделать, «прописав» Гарри полный покой. И миссис Уизли рьяно поддержала его, да так, что ни её сыновья, ни Гермиона не посмели задать другу ни один вопрос. Гарри переоделся в пижаму и улёгся за четыре койки от Крума. Мадам Помфри тут же принесла ему кружку Сонного зелья, которое Гарри выпил и мгновенно уснул глубоким-глубоким сном. Все тихонько отошли от его кровати. Гермиона же повернулась на табуретке и уловила, как Виктор умоляюще прошептал в бреду: — Не надо, пожалуйста… я не хочу их убивать… — Тише-тише, — забормотала девушка, погладив его по голове. — Ты никого не убил. Всё хорошо, Виктор, ты в безопасности. Крум успокоился и задышал ровнее. Рон, наблюдавший за этой сценой, подошёл к Гермионе и бросил на болгарина презрительный взгляд. Благоговение перед звездой квиддича ещё с самого Святочного бала сменилось в нём упрямой ревностью, которая усугублялась тем, что Гермиона явно не обращала на него иного внимания, кроме дружеского. — Да брось ты его!.. — небрежно посоветовал Рон. — Он остальных чемпионов чуть не угробил… а ты с ним возишься! — Не могу, — кротко отвечала ему подруга. Рон пожал плечами и прилёг на соседнюю койку, решив тоже чуток вздремнуть. Его примеру никто не последовал: все были слишком возбуждены для сна. Поскольку Гарри спал спокойно, мадам Помфри не отходила надолго от кровати Виктора, и Гермиона внимательно наблюдала за всеми действиями фельдшерицы. Изумлялась. Одобряла. Но многого понять не могла, ибо никогда ничего подобного не видела. Например, наговоры: когда Крум опять начинал бредить, мадам Помфри, пошептав над ним, мгновенно успокаивала больного. Время от времени она проверяла пульс, измеряла температуру. Сердце юноши билось ровно, разве что чуть-чуть замедленно. — Через пару дней пробудится, — вновь сказала фельдшерица. — Зачем его, бедняжку, понапрасну мучить. Пусть поспит. Гермиона согласно кивнула. Ей самой спать не хотелось совершенно, поэтому она просто подошла к окну и стала смотреть на квиддичное поле, где суета по-прежнему не прекращалась. Она знала, что Сонное зелье, выпитое Гарри, действует не более чем в течение часа. И можно было надеяться, что когда тот проснётся, то расскажет присутствующим о том, что же с ним случилось.***
Ожидания Гермионы оправдались. Незадолго до рассвета, когда Гарри только-только проснулся, за дверью послышались взволнованные голоса, шаги, и в больницу ворвались министр Фадж и профессор Макгонаголл. Гермиона с интересом прислушалась к их разговору. Судя по нему, Фадж привёл в Хогвартс дементора и дозволил ему запечатлеть поцелуй на губах некоего Барти Крауча. При этих словах у гриффиндорки сделался когнитивный диссонанс: какого ещё Барти Крауча? Единственный человек с таким именем был главой департамента международного магического сотрудничества и судьёй Тремудрого Турнира. Но из дальнейшего разговора, в котором активное участие принял Гарри, Гермионе всё стало ясно: под личиной профессора Хмури весь этот учебный год скрывался сын Крауча, его полный тёзка. Будучи верным Пожирателем Смерти, он всячески содействовал возрождению Вольдеморта, а для необходимого ритуала требовалась кровь Гарри. Потому Крауч-младший зачаровал Тремудрый Кубок, превратив его в портал, который отнёс Гарри и Седрика на кладбище, где сбежавший в прошлом году Петтигрю-Червехвост и провёл ритуал. Слова о гибели Седрика как громом поразили Гермиону. Седрик Диггори погиб? Такой добрый, умный, скромный красавец, подающий надежды — и умер, даже не окончив школу! Утешило её несколько, что Виктор к его смерти не имел ни малейшего отношения: Седрика убил всё тот же Червехвост. Гермиона страшно пожалела, что год назад решила оставить его на свободе. Доказательства доказательствами, но не лучше ль было его схватить?.. И Седрик остался бы жив!.. Но больше всего гриффиндорка была удивлена диалогом Фаджа и Дамблдора. Директор Хогвартса, как всегда, реально осознавал всё значение и опасность произошедшего и стремился дать Фаджу по-настоящему мудрые советы. Министр же вёл себя упрямо и даже инфантильно, словно слепец, отказывающийся поверить в разрушение своего упорядоченного мирка — в возрождение Лорда Вольдеморта. По мере его возражений Дамблдору Гермиона проникалась к нему всё большей неприязнью, почти ненавистью — точь-в-точь как Виктор к Каркарову. И решила обязательно рассказать Круму обо всём услышанном, когда он очнётся. Когда Фадж, Макгонаголл и Дамблдор ушли, на подоконнике, где она сидела, раздалось тихое жужжание. Гермиона навострила уши и повернулась. Буквально в футе от неё полз крупный майский жук с какими-то странными отметинами вокруг глаз. «Рита! Рита Скитер!» — гриффиндорка чуть не закричала от радости, но вовремя сдержалась. Она ещё вчера догадалась, что журналистка, попортившая ей и Гарри столько крови, является незарегистрированным анимагом. А по рассказам Гарри и её собственным наблюдениям, в которых то и дело фигурировал жук, она поняла, что превращалась Рита именно в это насекомое. Сейчас жук замер и несколько секунд задумчиво шевелил усиками. Гермиона осторожно занесла над ним руку… Хлоп! И скандальная репортёрша оказалась зажата у неё в кулаке. Хлопок прозвучал неожиданно громко: Гарри и склонившаяся над ним миссис Уизли отпрянули друг от друга. — Извините, — пробормотала Гермиона. — Я не специально. — Допей зелье, Гарри, — попросила миссис Уизли, почему-то утирая слёзы. Гарри повиновался. Зелье, как и в первый раз, подействовало незамедлительно: его оковал крепкий сон без сновидений. Было видно, что его здоровью теперь ничто не угрожает. Осторожно сжимая в руке жука, Гермиона встала с подоконника и направилась было к выходу наравне с Роном и Сириусом, уже превратившимся в человека. Но прежде чем выйти, она снова подошла к Виктору. Тот вздрагивал и стонал во сне. «Через два дня я тебя навещу», — мысленно пообещала Гермиона, чтобы не слышали Сириус, миссис Уизли и Рон. Смахнула со своей щеки выступившую слезинку, напоследок коснулась влажных волос Крума и покинула палату.***
…Он ворочался на койке, то и дело взмахивая руками, но этого было недостаточно, чтобы высвободиться из лап кошмара, почти сводившего его с ума. Больничная пижама прилипла к телу; холодный пот капельками стекал со лба. Его только что освобождённый разум был бессилен защитить его от памяти о случившемся в лабиринте, которая буквально до ужаса мучила его, принимая всё новые формы. Крум стоял на одной из многочисленных дорожек лабиринта, освещая палочкой высокого плотного человека с лицом в шрамах, с посохом в руке. Этот человек не мигая взирал на него. Здоровый чёрный глаз кровожадно блестел; волшебный бешено вращался во все стороны, а губы, напоминающие шрам, растянулись в злой маниакальной улыбке. Виктор отнюдь не счёл бы это за доброжелательность. Незнакомец определённо хотел причинить ему вред. — Какой подходящий исполнитель моего замысла, — пророкотал он, внимательно разглядывая застывшего перед ним юношу. — Какой слабый… уязвимый… беззащитный… жалкий… исполнитель. Крум сильнее вжался спиной в стену-кустарник, чувствуя, как ветки царапают его через футболку, и стиснул зубы, пытаясь не реагировать на слова шрамолицего человека. Сосредоточиться… не подчиняться ему… не дать ему покорить себя… — Посмотри на меня! — приказал Хмури, и он понял, что проиграл ему. — Подойди ближе, мальчишка. Хмури крепко сжимал в ладони посох, и Виктор был не в силах ему противиться. Он вздрогнул всем телом, стоило ему подойти к этому мужчине почти вплотную. Крум ощутил его дыхание на своём лице, когда тот наклонился ближе, и отвернулся, пытаясь отстраниться. Грубые, шершавые пальцы яростно вцепились в его челюсть, поворачивая лицо к себе и заставляя встретиться взглядами. Крум прикусил щёку, чтобы сдержать вскрик от боли. — Империо! Он не смог сдержать слёз, которые просочились из уголков его глаз, стекая по подбородку. С губ сорвалось рыдание. Он был пленён Империусом, теряясь в остатках реальности. Мерзкий голос в мозгу, отдающий приказы; ледяные щупальца, сковывающие его волю и разум… Он взмолился, чтобы это закончилось, но у него не хватало сил блокировать проклятие. — Ты будешь делать всё, что я тебе прикажу. Ты уничтожишь всех своих соперников, кроме Гарри Поттера. Запомни: кто накладывает проклятие, тот и повелевает… У того и власть.***
Два дня Гермиона не заходила к Виктору. Вместе с Роном она направила все усилия на моральную поддержку Гарри, который уже на следующее утро выписался из лазарета. От него они узнали все подробности попадания на кладбище, гибели Седрика, возвращения Вольдеморта и его последующих действий. Пережившие в предыдущие три года и не такие приключения, они безоговорочно верили каждому слову друга. Рон и Гермиона видели, как тяжело приходится Гарри, и не мучили его расспросами о той роковой ночи, а наоборот, старались отвлечь простыми, житейскими разговорами и занятиями. Бывало, начнут они играть в шахматы, а Гарри следит за ними, и у него сразу становится спокойнее на душе. За эти два дня Гермиона сильнее чем, за последние месяцы, сблизилась с друзьями. Но в Гарри она видела названого брата, которого нужно было ободрить и утешить, а в Роне — будто бы товарища по оружию. Однако сердце её было отдано совсем другому… Не было часа, чтобы она не думала о Викторе, что спал непробудным сном в лазарете. И после ужина на второй день — предпоследний день семестра — Гермиона тайком выскользнула из-за стола раньше друзей, сказав, как обычно, что идёт в библиотеку. Сама же, выйдя из Большого зала, устремилась в больничное крыло. В палате, кроме Виктора, никого не было. Едва Гермиона осторожно зашла внутрь, как из своего кабинета вышла мадам Помфри с каким-то сосудом в руке. Увидев гриффиндорку, она приветственно ей кивнула, понимая, зачем та пришла. Подойдя поближе к кровати Крума, фельдшерица потрогала его лоб и сказала: — Пора его к жизни возвращать. Пусть опять свету белому радуется. С этими словами мадам Помфри открыла глиняный кувшинчик, налила из него в ладонь остро пахнущей тёмной жидкости и стала бережно растирать лекарство на груди парня. Через минуту щёки Виктора порозовели; зубы, до этого плотно сжатые, расцепились. Тогда фельдшерица взяла другое лекарство и влила несколько капель в рот Круму. Тот очнулся, застонал; веки затрепетали и распахнулись. — Виктор? — негромко позвала Гермиона. Неожиданно Крум резко взметнулся на койке и уселся, прижав колени к груди. Его пальцы зарылись в волосы, а сам он стал раскачиваться из стороны в сторону со слезами на щеках. — Нет-нет-нет! не надо! Пожалуйста, не надо, — рыдая, повторял он снова и снова. — Тебе что, снился кошмар? — удивилась девушка. Виктор судорожно мотнул головой. Боковым зрением он отметил, что мадам Помфри вновь скрылась у себя в кабинете, но это его даже порадовало. Он был горд и не желал показаться перед кем-то жалким и бессильным. Бессилие было ему отвратительно. Гермиона осторожно присела перед ним и убрала руки подальше от его волос. Крум попытался отодвинуться от неё, но она держала крепко, успокаивающе гладя пальцами его запястья. — Всё хорошо, Виктор… Я здесь. Он выдернул одну руку из её ладони и смущённо вытер слёзы. — Слабый… такой слабый… Я до сих пор слышу эти слова, — всхлипнул он, поднимая на гриффиндорку свой измученный взгляд. — Слабый… уязвимый… беззащитный… жалкий… — Ты не хочешь поговорить об этом кошмаре? — предложила Гермиона. — Это могло бы помочь. Виктор закрыл глаза. Лицо его выглядело болезненно, а черты заострились больше обычного. — Я опять видел этого… Хмури. Только всё было ещё страшнее, чем на самом деле. Он не остановился… он не прекратил зачаровывать меня. И я не смог остановить его. Я стал подневолен, и он… он… — с его ресниц сорвалась слеза и упала на простыню. — Это был не профессор Хмури, — объяснила Гермиона. — Тебя заколдовал Барти Крауч-младший, Пожиратель Смерти. И это он осенью заморочил Кубок Огня, чтобы Гарри избрали четвёртым чемпионом. — А Флёр, Седрик?.. с ними что? — Флёр в полном порядке. Но Седрик… он погиб. Крум в ужасе посмотрел на Гермиону, не желая верить, что убил кого-то. Он прислонился к спинке кровати и провёл ладонью по лицу, пытаясь собраться с мыслями. — Я что… всё-таки убил его… тогда в лабиринте? — Нет-нет! — поспешно возразила девушка. — Ты тут совершенно ни при чём. Его убил Лорд Вольдеморт. Уже вне лабиринта и после того, как тебя перенесли сюда. — В-Вольдеморт? — переспросил Виктор. — Но ведь он же сам… мёртвый. Все об этом знают. И тут Гермиона рассказала ему всю правду. Правду горькую о том, что возродил Вольдеморта его слуга Червехвост, которому для ритуала требовалась кровь Гарри, а Седрика, перенесённого на кладбище вместе с Гарри, погубили просто потому, что он оказался не в том месте. Не умолчала она и о разоблачении лже-Хмури, и о разговоре Дамблдора и Фаджа. Виктор слушал её то с изумлением, то с печалью. Особенно его удручала именно мысль о гибели Седрика. Утешался он только тем, что сам не был в этом виновен. Но воспоминание о том, как он безжалостно пытал соперника в лабиринте, было выше его сил. По мере рассказа Гермионы Крум внимательно следил за её лицом, больше всего страшась увидеть на нём презрение или осуждение. Однако ни того, ни другого он не увидел. Гриффиндорка глядела на болгарина с искренним участием и заботой, нисколько не виня его за слабость, с которой он поддался Империусу. И это поразило его более всего. Желая показать свою благодарность ей за понимание, Крум спустил ноги с кровати и раскрыл объятия. Гермиона пересела к нему на колени, положила голову ему на плечо, обвив руками талию. Виктор поцеловал её в макушку и улыбнулся по-настоящему искренней улыбкой впервые с того момента, как пришёл в себя на минуту две ночи тому назад. — Хермивона… — тихо прошелестел он. — М-м?.. — П-почему он… этот ужасный человек… — он закрыл глаза и сглотнул, попытавшись выровнять голос от мучивших его мыслей. — Почему он так поступил именно со мной? Гермиона подняла голову с его покатого плеча. — Барти Крауч?.. — Виктор кивнул; его руки крепче затянулись вокруг девушки, испугавшись, что она отстранится. Вместо этого она подняла руку и нежно провела пальцами вдоль его челюсти. — Ну… может, потому, что ты из Дурмстранга? — предположила она. — Если бы именно ты стал применять Непростительные заклятия, это не вызвало бы таких подозрений, как у тех же Седрика и Флёр. — То есть… ты не считаешь меня слабым и уязвимым?.. Но боггарт, на которого я наткнулся ещё до этого… он превратился в тебя и кричал, что ненавидит меня. Гермиона смахнула слезинку, вновь просочившуюся из уголка глаза Крума, и прислонилась своим лбом к его виску. — Я люблю тебя, Виктор. И что бы ни кричал тот боггарт, это бы не изменилось. И я знаю, что Крауч действовал против твоей воли, — она коснулась губами губ возлюбленного, почувствовав, как его руки сильнее затянулись у неё на талии. — Хермивона, ты действительно не похожа на моих фанаток. Не думаю, что хоть одна из них знает, что со мной сейчас. Ты заслуживаешь кого-то более… сильного, достойного, — сказал он дрогнувшим от волнения голосом. — Моё сердце выбрало тебя, Виктор. Ты мой… как и я твоя. Я так сильно тебя люблю… даже немного сломленным. Виктор трепетно вздохнул, а затем вдруг отчаянно прижался к Гермионе, спрятав лицо в сгибе её шеи. Ему не хватало слов, чтобы выразить, как сильно он ей благодарен за её поддержку и любовь. Теперь он верил, что из-за проявленной им слабости Гермиона никогда не бросила бы его. Её руки мягко гладили его по волосам в успокаивающей ласке, и он не хотел отпускать её. Они бы сидели так ещё долго, когда бы топот и голоса за стеной лазарета не напомнили Гермионе, что пора идти спать. Улучив момент, она встала с колен Виктора, наклонилась и поцеловала его в щёку. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Хермивона, — прошептал Крум, коснувшись рукой места, где только что были её губы, и задумчиво проводил её взглядом. Едва шаги удалявшейся гриффиндорки затихли, как он улёгся обратно на койку и завернулся в одеяло. Только сейчас он почувствовал облегчение от той душевной боли, что всё это время ломала его изнутри, и позволил слезам свободно скатиться по щекам.***
Следующий день Виктор по настоянию мадам Помфри провёл в больнице. Он прислушивался к своей тоске и общей слабости, которая словно сжалась, стянулась в малый очажок, всё ещё оставаясь острой, и вдруг начала быстро, час за часом, слабеть, утихать. Только сейчас, когда проклятие совершенно отпустило его, Крум впервые осознал, как бы заново пережил всё, что произошло с ним, и великий ужас потряс его сердце. Он выздоровел телом и разумом, но пока не мог вернуть себе свою прежнюю, несмятённую душу и потому не решался выйти за пределы лазарета, вновь зажить вольной жизнью. Целый день лежал он на больничной койке, испытывая то страх, то стыд, то удивление, то глубокую благодарность к Гермионе, и становился порой то безнадёжно грустен, то почти счастлив. Только вечером, когда мадам Помфри позволила ему уйти, Виктор покинул больницу. Жизнь была прекрасна. Это был последний день учебного года, и все вокруг торопились на прощальный пир. Едва Крум в одиночестве дошёл до вестибюля, как входные двери распахнулись и в замок ввалились одиннадцать его товарищей-дурмстранговцев. — Виктор! — бросились к нему Добривой, Вишеслав и Замфир. — Ты чего пропадал так долго? — В больнице был, — отозвался Крум, пряча невольную улыбку. — А вы почему ко мне не приходили? Как-никак три дня уже прошло… — Мы вообще-то приходили. Утром после третьего состязания, — пояснил Замфир. — Но ты тогда спал непробудным сном, и здешняя фельдшерица попросила тебя не беспокоить. Ну, мы и решили не рисковать. — А, ну тогда понятно, — успокоился Виктор. — Какие новости? — Каркаров исчез! — тут же подорвался Войко. — Той же ночью, когда было состязание, взял и исчез. С концами. Мы искали по всему кораблю — нигде его нет. И за эти дни не явился. — Так что обратно корабль придётся вести самим, — подытожил Вишо. — Мы четверо, да Левен с Кубратом в придачу. Наша очередь будет. — Ничего, доберёмся как-нибудь. Не привыкать, — Крум тряхнул головой. — Пошли на пир, что ли? — Пошли, — согласились друзья. До самого Большого зала все продолжали оживлённо болтать, но Виктор молчал и лишь переваривал новость об исчезновении Каркарова. Новость эта, несмотря на свою необыкновенность, была ему даже приятна. Когда они вошли в зал, им сразу же бросилось в глаза отсутствие праздничного убранства. Обычно для прощального пира Большой зал украшали цвета факультета-победителя. А сегодня стена позади учительского стола была затянута чёрным — в знак траура по Седрику. За учительским столом сидел настоящий Аластор Хмури. Деревянная нога и волшебный глаз были на месте. Хмури постоянно дёргался, подскакивал, стоило кому-нибудь с ним заговорить. И без того присущая ему боязнь нападения не могла не усилиться после десятимесячного заточения в собственном сундуке. Кресло же профессора Каркарова пустовало. Усаживаясь за стол вместе с остальными дурмстранговцами, Крум гадал, где сейчас может быть Каркаров и не разделался ли с ним Вольдеморт. Его размышления прервал профессор Дамблдор. Он встал из-за преподавательского стола. В Большом зале, где и так было гораздо тише, чем обычно бывает на прощальном пиру, воцарилось гробовое молчание. — Наступил конец, — заговорил Дамблдор, обводя взором собравшихся, — очередного учебного года. Он сделал паузу, и его глаза остановились на столе «Хаффлпаффа». За этим столом с самого начала было тише всего; оттуда и сейчас смотрели самые бледные и самые грустные лица. — Я о многом собираюсь поговорить с вами сегодня, — продолжил Дамблдор, — но сначала хочу сказать о замечательном мальчике, который должен был бы сидеть сейчас здесь, — он сделал жест в сторону хаффлпаффцев, — и веселиться на прощальном пиру. Я прошу всех встать и поднять бокалы в память о Седрике Диггори. Все встали, все до единого. Заскрипели скамьи — весь Большой зал встал, поднял бокалы и повторил единым низким раскатом: «За Седрика Диггори». Среди этих всех был, конечно, и Крум, который пил даже не по просьбе Дамблдора, а по велению сердца. В толпе он нашарил глазами Флёр, по чьему лицу катились молчаливые слёзы. Потом все сели. — Седрик воплощал в себе многие прекрасные качества, присущие истинным хаффлпаффцам, — продолжал директор Хогвартса. — Он был добр, трудолюбив; был хорошим товарищем. Он ценил честность превыше всего. Его смерть затронула каждого из вас, независимо от того, хорошо вы его знали или нет. И, как мне кажется, именно поэтому вы имеете право знать, что произошло. Виктор не шелохнулся — он уже был в курсе всех дел. И не испугался, когда Дамблдор произнёс: — Седрика Диггори убил Лорд Вольдеморт. По Большому залу пронёсся испуганный ропот. Школьники, в ужасе от услышанного, неверяще смотрели на Дамблдора. Директор хранил невозмутимое спокойствие в ожидании, пока гомон прекратится, а потом заговорил снова. Он подтверждал, что знать, от чьей руки на самом деле погиб Седрик, просто необходимо. Затем перешёл к Гарри, которому воздал почести за проявленную храбрость. И выпил за него. Практически все в зале повторили его действия. Однако Виктор, когда вставал во второй раз, увидел, что многие его соседи-слизеринцы демонстративно остались сидеть и даже не прикоснулись к кубкам. Дамблдор, в отличие от Хмури не имевший волшебного глаза, этого не заметил. После того, как все сели, он заговорил снова: — Одной из целей проведения Тремудрого Турнира было всестороннее укрепление магического сотрудничества. В свете последних событий — я имею в виду возрождение Лорда Вольдеморта — подобные связи приобретают новое, более важное, значение. Крум беспокойно заёрзал на месте, подумав, что это камень в его огород, и отвёл глаза, ожидая от Дамблдора какой-то резкости. Но хогвартский директор лишь перевёл понимающий взгляд на дурмстранговцев и продолжил далее: — Каждого из наших гостей мы будем рады видеть всегда, в любой момент; вы можете приехать к нам, когда захотите. И хочу, чтобы все вы помнили — в свете возвращения Лорда Вольдеморта это необходимо помнить: наша сила в единстве; разобщённость делает нас слабыми. Вольдеморт обладает уникальной способностью повсюду сеять вражду, раздоры. Бороться с этим мы можем лишь одним способом: связав себя столь же уникальными, крепкими узами дружбы и доверия. Культурные, национальные различия — ничто, если наша цель едина, а сердца открыты. Я знаю — но ещё никогда я так сильно не желал ошибиться! — что впереди у нас тёмные, трудные времена. Некоторые из тех, кто сейчас находится в этом зале, напрямую пострадали от Лорда Вольдеморта. Он сломал судьбы очень многих семей. Три дня назад вы лишились вашего товарища. Крум поймал себя на том, что одобрительно кивает головой во время этой речи. Получается, Дамблдор знает, что на него наложили проклятие подвластия и что к нападению на Седрика и Флёр он, Виктор, не имеет никакого отношения?.. В таких случаях говорят: «с плеч рухнула гора». И если применить эти слова к Виктору, то у него целый горный хребет с плеч свалился. — Помните Седрика, — велел Дамблдор в конце речи. — И если придёт для вас время выбирать между простым и правильным, вспомните, как поступил Лорд Вольдеморт с хорошим, добрым, храбрым мальчиком, случайно оказавшимся у него на пути. Помните Седрика Диггори. Дальнейший ужин продолжился почти в полном молчании и был чем-то похож на поминки. Не было слышно ни гомона, ни смеха, обычного на прощальных пирах. Все были подавлены общим горем и тягостными размышлениями. Незадолго перед тем, как встать из-за стола, Крум по привычке глянул на Гермиону. Та, словно угадав на себе его взгляд, замерла и вскинула голову. Их взоры говорили красноречивее слов: нужно встретиться — и сейчас же, после пира. Вещи у обоих были давно собраны, спешить было некуда.***
И настала последняя перед отъездом ночь великой любви Виктора Крума. Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки Виктора и Гермионы. Точно какая-то задумчивая печаль, осторожная стыдливость, отдалённое предчувствие окутывали лёгкой тенью их слова, поцелуи и объятия. Они не пошли к озеру, а устроились на том самом подоконнике, где утешали друг друга после происшествия на Святочном балу. Глядя в окно на небо, где ночь уже побеждала догорающий вечер, Гермиона остановила свой взгляд на могучей горе, которая возвышалась за Запретным лесом. — Виктор, а ты говорил, что Дурмстранг находится в горной местности? — вспомнила она. — Да, в горах, — ответил Крум. — На севере магической Европы. Но нам из поколения в поколение никогда не разрешали говорить о точном местонахождении школы. Это тайна. — Ты тоже соблюдаешь её, Виктор? Юноша не ответил, прижав Гермиону ближе к себе. Как и в лазарете, он не хотел выпускать её из своих объятий. Только она обладала этой удивительной способностью заставлять его чувствовать себя так хорошо. — А может быть, мы увидимся там с тобой, если я всё-таки приеду к тебе на каникулы? — с тревогой спросила девушка. Тогда Крум вымолвил: — Школ нашего мира не так уж много, не то что у маглов, но они не все общаются друг с другом. Есть открытые всем иностранцам школы, а есть иные — затворники. Хогвартс может приглашать к себе иноземных учеников для проведения Тремудрого Турнира, а Дурмстранг — нет. Мы с тобой сможем встретиться у меня, Хермивона, если ты приедешь ко мне, и мы наверняка будем уже совсем другими; но наши сердца будут стремиться навстречу друг другу, потому что мы с тобой уже встречались, моя прекрасная Хермивона; но мы не вспомним всего этого. — Нет, Виктор, нет! Я всё помню. Когда ты увидел меня в библиотеке и впервые позвал — я узнала, я вспомнила тебя, и меня захватили радость и страх. Скажи, Виктор: вот когда завтра мы разъедемся, будешь ли ты вспоминать свою отличницу-заучку из Хогвартса, свою Хермивону? И, прижимая её к своей груди, болгарин взволнованно прошептал: — Не говори так никогда… Не говори так, Хермивона! Ты избранная мною девушка, ты настоящая, ты царица моего сердца… Забвение не коснётся тебя… Резкий храпящий звук вдруг пронёсся над Хогвартсом. Он заунывно дрожал и колебался в воздухе, а когда замолк, то ещё долго плыли его трепещущие отзвуки. — Это ржут лошади Шармбатона, — пояснил Крум. — Мне страшно, Виктор! — горячо зашептала Гермиона. — Какой-то тёмный ужас проник в мою душу… Я не хочу разлуки… я ещё не успела насладиться тобой… — Не бойся разлуки, Хермивона! Любовь сильнее расставания. Отгони грустные мысли… Хочешь, я расскажу тебе об истории Дурмстранга, о злодеяниях Геллерта Гриндельвальда? Хочешь ли ты услышать одну из тех колдовских сказок, которые складываются у нас в Болгарии?.. Хочешь, я расскажу тебе о том, как начал играть в квиддич? — Да, Виктор!.. Ты сам знаешь, что, когда я слушаю тебя, сердце моё стучит сильнее от радости! Но я хочу тебя попросить кое о чём… — О, Хермивона, — всё, что хочешь! Попроси у меня мою жизнь — я с готовностью отдам её тебе. Я буду только жалеть, что слишком малой ценой заплатил за твою любовь. Слыша это, Гермиона улыбнулась в темноте от счастья и, обвив Крума руками, слегка повернулась и прошептала ему на ухо: — Прошу тебя: когда наступит рассвет и все соберутся во дворе, пойдём вместе туда… на наш западный берег… Прошу тебя об этом, милый… Там я смогу попрощаться с тобой… В упоении Крум поцеловал губы своей милой. Но Гермиона вдруг привстала на локтях и прислушалась. — Что с тобой, Хермивона? Что испугало тебя? — спросил юноша. — Подожди, Виктор… сюда идут… Я слышу шаги… Она замолчала. И стало так тихо, что они различали биение своих сердец. Лёгкий шорох послышался невдалеке, и вдруг кто-то приблизился к ним быстро и почти беззвучно. — Кто тут? — воскликнул Виктор и зажёг свет на конце своей палочки. Он увидел Вишеслава, который стоял близко к подоконнику и несколько пошатывался со сна, точно пьяный. Встретившись глазами с недовольным взором Крума, Емилев хлопнул себя по лбу, пробормотал извинения и хотел было уйти. Но Виктор остановил его, сказав лишь четыре слова: — Кто позвал тебя сюда? Вишо пробормотал сонным голосом: — Профессор Дамблдор… — Я понял, — сказал Крум. — Скоро приду, не бойся. А ты пока иди спать, Вишо. Ещё даже не рассвело.***
Назавтра был прекрасный летний день. Двор Хогвартса полнился народом: ученики готовились к традиционной переправе через озеро, а иностранные гости — к отбытию на родину. Неподалёку от своей хижины Хагрид помогал мадам Максим запрягать гигантских коней. Все шармбатонцы торопились занять свои места в карете. Дурмстранговцы завершали приготовления на корабле, подняли якорь. Они уже были там — все, кроме одного… Крум миновал крыльцо и уже готов был идти искать Гермиону, чтобы попрощаться с ней, как вдруг услыхал чей-то голос, спрашивающий с любопытством: — Интересно, как будут добираться назад дурмстранговцы? Как вы думаете, они смогут вести корабль сами, без Каркарова? Резко повернувшись, Виктор узнал обладателя этого голоса — Рона Уизли. Рядом с ним стояли Гарри и Гермиона. Крум хмыкнул на слова Рона и, приблизившись, хрипловато объяснил: — Каркаров не водил корабль. Он сидел в каюте, а нас заставлял делать всю работу. — Гермиона чуть подалась вперёд, и Виктор спросил: — Можно с тобой поговорить? — О… да… конечно, — слегка разволновавшись, ответила девушка, последовала за Крумом в толпу и скрылась из виду. — Давайте быстрее! — громко закричал ей вслед Рон. — Кареты вот-вот приедут! Ни Виктор, ни Гермиона не отреагировали. Кое-как продравшись сквозь толпу, они не пошли на западный берег озера, а просто остались чуть поодаль. Стоя друг перед другом, они впервые за много дней не находили нужных слов. Их встреча состоялась случайно, из-за Тремудрого Турнира, но была ли она случайностью?.. У Крума голова шла кругом, а дыхание предательски сбилось, чего он даже не замечал. Наконец Гермиона нарушила молчание: — Я долго размышляла над тем, что будет, когда Турнир окончится. И поняла, что никогда тебя не забуду. Не знаю, приеду ли я в Болгарию этим летом, но я всё равно буду ждать. Я хочу любить только тебя, Виктор. Я хочу беречь тебя. Я хочу, чтобы ты приходил ко мне всякий раз, когда тебе плохо или радостно. Я просто хочу сделать тебя счастливым. Тая от горячих слов девушки, Крум и не заметил, как Гермиона вдруг оказалась слишком близко, опаляя своим дыханием его приоткрытые губы. Он выдохнул прямо в эти желанные уста: — Поцелуй меня на прощанье, Хермивона. И она поцеловала. Виктор был на грани потери сознания, чувствуя себя настолько правильно и хорошо, что на миг подумал, будто это просто прекрасный сон. Гермиона целовала его невероятно нежно и трепетно, как никогда прежде. Отвечая ей тем же, юноша понял, что для него более не существовало ни одной девушки, кроме этой прекрасной гриффиндорки. Никого не будет существовать. — Хермивона, — отстранившись лишь на секунду, позвал он возлюбленную, ласково сжимая мягкие каштановые кудри на её затылке. — Мы вместе. Гермиона улыбнулась в ответ: — Я никогда не забуду тебя, мой болгарин. Время между тем поджимало, и им поневоле пришлось возвращаться. Оказалось, что их отсутствие заняло не больше пяти минут. Рон испытующе вгляделся в лицо Гермионы, но оно уже было совершенно безмятежно. — Мне нравился Диггори, — отрывисто сообщил Крум, обращаясь к Гарри. — Он всегда был со мной вежлив. Всегда. Хоть я и из Дурмстранга — с Каркаровым, — добавил он мрачно. — А у вас уже есть новый директор? — поинтересовался Гарри. Крум пожал плечами, что должно было означать «наверное, нет». Потом, совсем как Флёр до него, протянул руку и попрощался сначала с Гарри, затем с Роном. Последнего явно терзала тяжёлая внутренняя борьба. Крум уже собрался уходить, когда Рон вдруг выпалил: — Ты не дашь мне свой автограф? Гермиона зачем-то отвернулась, улыбаясь приближающимся по подъездной дороге безлошадным каретам, а Виктор, слегка удивлённый, но в то же время польщённый, подписал для Рона кусочек пергамента. Когда он посмотрел на корабль, где стояло пять человек, Асень замахал ему рукой в подзывающем жесте. «Пора», — понял Крум и направился к судну. Всходя по трапу, он напоследок оглянулся на Гермиону, тоже помахал ей, и, часто заморгав от подступивших к глазам слёз, твёрдым шагом ступил на палубу. — Задраить все люки! — раздался бойкий голос Кубрата Веселинова. Шестеро учеников, которые вели корабль в прошлый раз, скрылись по своим каютам и плотно их закрыли. Каждый из управляющих закрыл собственную каюту и спустился в трюм, где была оборудована специальная кабина с аппаратами для магических перемещений корабля. Кубрат занял место за штурвалом; остальные расселись за аппаратами, которые показывали состояние судна в разных параметрах и расстояние до пункта назначения. Веселинов крутанул штурвал пять раз по часовой стрелке. Корабль слегка приподнялся на ленивых водах озера, а потом стал опускаться в открывшуюся магическую воронку. Едва под водой скрылась самая высокая мачта, Кубрат дважды повернул штурвал в обратную сторону. Их ждал Дурмстранг.