Пэин проснулся от противного пикающего звука кардиомонитора. Это, к сожалению, означало, что он жив. Потому что ни в аду, ни в раю нет ни кардиомониторов, ни раздражающих запахов больницы, Тендера и одеколона брата. Кто-то сидел рядом и напевал тихую мелодию, которую папа обычно пел перед сном. Терри. Только его голос может звучать так мелодично и нежно. Бета осторожно водил по руке, особенно мягко гладя шрамы. Сейчас стало не только стыдно, но и страшно. Когда омега глотал таблетки, он совершено не думал, о реакции его братьев или отца. Он даже не задумывался о том, что с ним будет, если что-то пойдет не так. Как, например, сейчас. Если раньше он был уверен, что его вряд ли упекут в психбольницу, то теперь сомнений не оставалось. Упекут. Потому что он самоубийца, так еще и догадался убить себя гормональными таблетками. Теперь ни от чего не удастся отвертеться. Это конец.
— Пэнни, открывай глаза, я знаю, что ты проснулся, — от беты не укрылось ни изменившееся дыхание, ни учащённый пульс.
Пэин нехотя открыл сначала карий, а потом голубой глаз. Он боялся. Потому что предположить реакцию брата он не мог. Сейчас могло случиться, что угодно.
— Я не буду тебя ругать, кричать или что-то типа того. Просто расскажу одну маленькую историю, которая ничего не значит для маленького омеги, но для беты стала опорой в жизни. Итак, я начну. Терренс Вебер — шестой ребенок в семье и единственный бета. Ему не нравилось быть самым младшим, да и неинтересно было играть с другими детьми. Старший брат-омега предпочитал куклы, ну, а наш герой любил в основном пазлы и всякие логические штуки. Поэтому он очень хотел младшего брата, потому что у всех его братьев был младший братик, а у него не было. Да и хотелось ему за кем-то последить да и, может, научить чему. Родители, к счастью, останавливаться на шестом ребенке не спешили, поэтому вскоре подарен был нашему бете его младший брат. На ручках подержать его, конечно, не дали, но само существование брата было сродни исполнения мечты на день рождения. Ты даже не представляешь, Пэин, какой восторг испытал наш герой, когда впервые вдохнул нежный вишневый запах и заглянул в глаза. Сами глаза его позабавили. Будто природа не могла определиться, какой цвет глаз больше подойдет милому омежке. Время шло, и вот можно уже было и сказки на ночь читать и играть, и во всем помогать младшему братишке. Особенно нравилось бете забегать в садике в группу к братику. Нравилось гулять вместе под покровительством старшего брата, который только и сидел в телефоне. Любил маленький бета успокаивать братишку, когда тот падал. Защищать от садичных хулиганов, которым больно не понравились глаза мальчонки. А потом успокаивать и говорить, что он самый красивый омежка, Терри тоже любил. Потом родители принесли из роддома маленького альфу и омегу. Они были близнецами, если бы не противоположные запахи. Новые младшие братья бету не впечатлили. А вот его братишку да. Потому что ревновал он сильно. Хотя бета и не видел особого повода. Омежка начал меняться. Терри оставалось только молча наблюдать за изменением характера брата, с милого омежки до драчливого недо-альфы. Он не любил слушать, как папе говорят плохие вещи о его братике. Да, он дерется, да, не дружит с другими детьми, не играет в куклы, не любит сидеть на месте. И что в этом такого? В конце-то концов, были же альфы, которые с его братом с радостью дрались. И их совершенно не останавливало, что их противник вдвое тоньше и хрупче. А потом братишка пошел в школу. Ох, как Терри гордился. Особенно нравилось ему быть строгим, но понимающим. Бета садил омежку за уроки, объяснял непонятный материал. Любил ходить с братом до школы и из. Не нравилось ему, конечно, обрабатывать постоянные синяки, ссадины и царапины, да вот только он об этом не говорил. Потому что братишке и так доставалось от отца за очередную драку. Нет, отец не кричал на него, но наказывал, ругал, да всё без толку. Рос у нашего беты скорее не милый братик — омежка, а забияка — альфа. Хоть и имел он поразительный запах, от кулаков, зубов и ногтей это никого не спасало. И вот случилось неожиданное. Папа умер при родах последнего, десятого, ребенка. Терри в тот момент казалось, что вся семья потухла. Отец больше не возвращался пораньше с работы, а задерживался допоздна. Старшие братья уже не смеялись, а пропадали то на работе, то дома сидели с маленьким братиком. И разноглазый омежка потух. Казалось, конечно, что он и не горевал вовсе. Только драк в школе стало намного больше. Начал огрызаться учителям, перестал учить уроки. У отца на эти проблемы времени не было, нужно хоть семью прокормить. А старшие братья только и могли грозно пальчиком погрозить, да отпускали, дел и без проблемного омежки было полно. Да, только бета видел. И понимал. Потому что именно к нему приходил драчливый брат ночью и весь в слезах. Ему приносил аптечку после очередной драки, и именно у него просил помощи с уроками. Потому что братик вдруг решил поступить в старшей школе в хорошую гимназию. Совсем как старший брат. А потом бета уехал. Не насовсем, конечно. Просто начал жить в интернате при престижной школе. И возвращался домой только по выходным. Вот тогда они с братишкой и начали отдаляться. Омежка все больше замыкался в себе, драки учащались, и теперь проходили несколько раз в день. И однажды бета узнал, что отдали его братишку на борьбу. «Чтобы дурь всю вышибли. Да, и он может в школе драться меньше станет, » — сказал один старших братьев — альф. А Терри не мог понять, как его маленького, хрупкого и слабого братишку можно было отдать на борьбу? Драки в школе не прекращались, но только синяков на теле омежки появлялось больше. И только бета видел злые слезы на могиле папы, крики от ночных кошмаров, и только бета помнит слова, въевшиеся навсегда: «Не хочу быть омегой! И не буду! Омеги слабые, глупые, занятые и они быстрее умирают! Я не буду умирать как папа! Не буду! Не буду! Не хочу!» Наш омежка боялся смерти, хотя сейчас он видимо считает ее избавлением. Время шло, и через несколько лет Терри обнаружил своего брата с красным ершиком волос, двумя серьгами ухе и с документом о зачислении в самую престижную гимназию в регионе. Он был горд за братишку. В какой момент они совсем отдалились, бета не знал. Все его мысли занимало будущее поступление, выбор специальности. Да и братишка, вроде, вырос и сам стал примерным старшим братом. Бета упустил появление нового пирсинга, постоянной смены цвета волос. Они уже не разговаривали по душам, да и ночью омежка после кошмаров не приходил. А бета считал его достаточно взрослым для сна с ним в одной кровати. Терри, конечно, любил брата, и убеждал себя, что это нормально, что сейчас они не очень близки. И сейчас ему очень жаль, что он счел своего маленького, хрупкого братишку, достаточно сильным и храбрым, чтобы справится с навалившимися проблемами. Это не вся история, но я, пожалуй, закончу здесь, — вздохнул бета и аккуратно погладил руку Пэина.
— Терри, я… — Пэин не знал, что он. Что, ему жаль? Что, бесконечно стыдно? Что, он не знал? Извиниться?
— Не нужно ничего говорить, — он укрыл Пэина, — лучше еще поспи. А я полежу здесь, хорошо? Я просто хочу слышать стук сердца.
Бета лег головой на грудь брата и закрыл глаза, вдыхая родной вишневый аромат.
***
В следующий раз Пэин тоже проснулся не один. В кресле рядом с кроватью спал Тендер. Терри нигде не было. Омега начал рассматривать себя. Запястье было перебинтовано, шея тоже. Вены заклеены пластырями. Одета на нем была больничная ночнушка. Вдруг в палату зашел Ноби. Пэин подавил в себе глупое желание укрыться с головой одеялом и сказать, что тут никого нет, все спят.
— Терри поехал за твоими вещами, — сказал бета, укрывая брата принесенным с собой одеялом, — а Тендер упал в обморок, когда врач сказал, что твоя операция прошла успешно. Думаю, это от счастья и потери крови. Тебе требовалось переливание, а других доноров не было.
Бета осторожно присел на край кровати.
— Знал бы ты, как я перепугался, когда Тендер сказал, что в больнице. А ведь еще не позвонил после операции, потому что заснул. Быстро доехал на такси и не знал чего ожидать. Я не виню тебя, Пэин, потому что у тебя должны быть веские причины на всё это. Только вот сейчас легче не станет, — он грустно усмехнулся, — будут приходить твои родственники и друзья, они будут винить себя, а тебе будет стыдно. Вы будете пытаться вытащить друг друга из этой пучины боли. И знаешь, что я посоветую тебе? Прими помощь, Пэин. Научись быть слабым. Пойми, что один ты уже не справляешь. Перекинь часть ноши на кого-нибудь другого. Просто признай, что ты не один.
— А сейчас тебе нужно сходить в туалет. Доктор сказал, что ужин принесут минут через десять. Тебе нужно поесть, ведь ты потерял много крови и вообще хорошенько так отравил организм, — Ноби подал руку и помог омеге подняться.
Пэину не нравилась эта беспомощность. Ноги не слушались, да и все тело тоже. Оно было тяжелым, неповоротливым, словно не его. Он еле как добрался от постели до туалета и обратно. Это было целым испытанием. Омега одновременно был благодарен другу за помощь и очень раздражен, что эта помощь понадобилась.
Ужин не лез ни в какую. Есть не хотелось от слова совсем. Пэин еле как запихнул в себя ложку толченой картошки и маленький кусочек котлеты. Сил уже почти не осталось, поэтому Ноби пожелал спокойной ночи и ушел. А омега провалился в беспокойный сон.
***
Пэин подскочил с кровати, нервно озираясь по сторонам. В кресле уже никто не сидел, а из окна был виден ночной город. Омега поморщился, кошмар был слишком уж реалистичен. Он снова был грязным. Эти ладони снова приносили боль. Пэин лег обратно на кровать, укрываясь легким одеялом. Он пытался успокоиться и убедить себя, что здесь он в безопасности. Не получалось. Незапертая дверь нервировала, заставляла прислушиваться к каждому шороху. Однако усталость взяла свое и омега уснул. Ненадолго. Потому что через несколько часов метаний на кровати, он подскочил и бросился к туалету. Его вырвало от отвращения. От осознания собственной беспомощности. Хотелось отодрать грязь, даже если при этом придется снять кожу. Он подавил в себе это желание, потому что тонкая рубашка не сможет скрыть царапин. А у него и без этого достаточно проблем. Омега вернулся в палату. Свернувшись в позу эмбриона, укрылся. Было холодно. Пэин мерз почти всегда, а под тонкой простыней и подавно. Он уснул, пытаясь не замечать стучащих от холода зубов.
Утром его разбудил медбрат и принес завтрак. Еда все так же не привлекала. Особенно после ночного приступа. Размазав кашу по краям тарелки, он остался собой доволен. Довольно-таки детский фокус, но чем богаты. Потом приходил врач, что-то спрашивал, что-то делал. Пэин впал в какую-то апатию и ему стало наплевать на это все. Однако в прострации омега пробыл недолго. Из отрешённого состояния его вывело появление отца. Пожилой альфа стоял, опираясь об косяк двери палаты. Отец медленно подошел к койке сына. Пэин не мог толком понять, что именно отражается в глазах отца. Грусть, сожаление, злость, страх, разочарование или что-то другое? Омега попытался спрятать руки под одеяло, потому что больничная одежда абсолютно не скрывала шрамов на них. Однако альфа остановил его. Он схватил сына за запястье и аккуратно повернул руку красными нитями вверх. Отец неверяще распахнул глаза и сделал то, что от него ожидали меньше всего. Бухнулся на колени, прижимая ладонь сына к лицу. Пэин подскочил на кровати, пытаясь поднять отца. Однако вставать с коленей он упорно отказывался.
— Прости меня, Пэнни, я так виноват перед вами. Без мужа я никудышный отец. Мне так жаль, Пэнни, — пожилой альфа плакал и целовал руку сыну.
— Ты не виноват, отец, — Пэину было невыносимо видеть, как из-за его собственных ошибок страдают близкие люди.
— Я виноват, Пэнни, и это уже никто не исправит, — отец наконец-то согласился сесть рядом с омегой, еле сдерживающим слезы.
— Садись, Пэнни, ты просто не представляешь, как давно я держал своих детей на коленях.
Омега аккуратно перебрался на колени отцу, обхватив теплую спину своими замершими руками и положил голову на плечо. Альфа положил руку сыну на голову, второй рукой обнимая спину. «Я так люблю тебя, Пэнни. Да и всех вас люблю. Очень сильно. Вы моя жизнь и мне недопустима мысль, что я могу кого-то из вас потерять. Пожалуйста, Пэнни, только живи, а мы решим все остальные проблемы, » — сказал он, осторожно гладя сына по напряженной спине. А Пэин первый раз за много лет позволил себе такую вольность, как тихий плач у кого-то на плече. Он, к сожалению, начал забывать, что хоть кому-то дорог.
