***
Яркий вихрь нёсся по улице, едва не сбивая людей, что встречались ему по пути. В свете жёлтых фонарей мужчина был словно упавшая с небосвода звезда. Слишком яркий, чтобы остаться незамеченным. Слишком взбалмошный, чтобы слиться с тишиной. Слишком живой для этого царства полусна. Спешной походкой рыжий направлялся к заветному дому, уже предвкушая встречу. Его, конечно, не приглашали, но когда его останавливали такие формальности? Он знал, что его не будут рады видеть в любом случае. «По крайней мере Бонфуа не покажет своих чувств так просто. Упрямец.» С этой мыслью на губах заиграла улыбка. Сколько они уже не виделись? Трудно вспомнить, но более трёх месяцев прошло точно. Кажется, в их последнюю встречу Андре послал его, прося засунуть куда поглубже свои светлые и искренние чувства. Больно, да. Но не больнее обычного. Оливер привык заглядывать глубже, минуя острый покров слов. Бонфуа чего-то боялся, но трогать его лишний раз не стоило. Англичанин дал французу время побыть одному, как тот любил. Однако сам Оливер был больше не в силах терпеть разлуку. Горьковатое предвкушение встречи отдавалось трепетом внутри. — Не переживай, всё будет замечательно, — подбадривал себя Оливер, отворяя двери парадной. Главное помнить, что слова далеко не всегда правдивы. Им вообще нельзя верить. Он знал наверняка, что Бонфуа соскучился. Знал? Скорее чувствовал всем естеством. Эхо шагов становилось тише. Биение сердца же наоборот учащалось. Всё это будто таймер, отсчитывающий последние секунды тягостного ожидания. Главное – не слова. Главное – это… Оливер отворил дверь своими ключами и тихо нырнул внутрь.***
Труба батареи затрещала под головой. Не очень приятно. Впрочем, всё равно. Это продлилось не слишком долго, и Андре вновь прикрыл глаза. Тишина. Грудь его мерно приподнималась и с выдохом опускалась. Воздух свинцовой тяжестью разливался по телу, делая его неподъёмным. Окунаясь в эти ощущения, Бонфуа смотрел в серый потолок, разрисованный тенями разлапистых ветвей. В голове приятно гудело, а поток мыслей струился без резких поворотов. «Спокойствие. Наконец-то.» Рука сомкнулась на истощавшей пачке. Ласковое прикосновение шершавой бумаги к приоткрытым губам. Взмывший в воздух огонёк был сопровождён тихим шипением сгорающего газа. Краткий, глубокий вдох. И в следующее мгновение с глубокой затяжной пришло ощущение наполненности. Густой дым переполнял изнутри. Он обжёг глотку и язык, давно потерявший чувствительность к любому вкусу. Неплотное серое облако окутало всё вокруг, вырисовывая где-то в пространстве незамысловатые узоры. Время лилось словно тягучий мёд. Сколько он уже сидел здесь? Невозможно сказать точно. Сигарете оставалось жить ещё пару миллиметров, однако тонкие пальцы познакомили её со смертельным поцелуем стекла слишком скоро.***
Мягкий тёплый ветер заструился меж пальцев, привлекая внимание к себе. Непривычно было чувствовать что-то подобное. Сцепивший до костей холод, врывающийся сквозь старое разбитое окно, вонзил свои клыки в Андре, напоминая о себе. По загривку пробежало мерзкое чувство, будто кто-то снова смотрел на него. — Уйди, — хрипловатый голос отдавался в голове глухо, сухо. Тени дрогнули, но не покинули его. Чужое тепло поднялось выше. Его запястье сжали. — Уйди! Густой мрак зарябил перед глазами, уступая место чему-то иному. Бонфуа силился сосредоточиться на очередном мираже, навеянном внутренними демонами. И в один момент, стоило разглядеть тени, стало слишком грустно. Внутри натянулась очередная струна. Тонкая, чувствительная. Пришла боль с этим жалобным дребезжанием души. Француз зажмурился, ожидая хлесткого удара изнутри. — Милый… — голос был чуть испуганным. Эта мучительно-сладкая тоска внутри карамелью начала обволакивать трещины сердца. Подсознание играло с ним слишком жестоко. Голос был до того родным и желанным, что слышать его сейчас, среди всей этой тьмы, было невыносимо. — Перестань! Уйди! Прочь! — с каждым новым словом голос набирал силу. Однако это продлилось недолго. — Ты не можешь быть здесь. Только не ты… Андре схватился за голову, вплетая холодные пальцы в спутанные волосы, потягивая свои пряди. Струна внутри натянулась до предела. Вот-вот… — Я здесь, Андре. Странное тепло обволокло его. Мягкое, золотистое, ласковое. Натяжение немного ослабло. Сведённые судорожной болью пальцы задрожали, ослабляя хватку. Нежный ветер прошёл по волосам, заправляя отросшие волосы за ухо, и коснулся щеки. — Что такое, Андре?.. Беспокойство в чужом голосе резануло по груди. Невысказанные слова встали поперек горла, из которого больше не вырывалось никаких звуков. Стеклянный взгляд застыл на сгустке тепла, который со временем начал приобретать очертания человека. Человека, которого он ненавидел сильнее прочих. Человека, который был дороже любого другого. Изящные руки, движущиеся с особой грацией, на которую способны лишь они. Сыпь веснушек – поцелуй солнца. Мягкие очертания тела, танцующее при каждом движении особый танец. Только он так умел. А глаза… Живые, лучистые, добрые. Точно отражение неба. Однако это не те чернила, что сейчас были разлиты по небосводу. Эти глаза были неизменно чисты. Раздражающе чисты и невинны. — Я… не хочу тебя видеть. Только не тебя, — Бонфуа начал трясти головой, стараясь согнать мираж больного сознания. — Почему? — Тебя здесь нет! — убеждал он себя. — Нет, нет, нет… Нежные руки неожиданно крепко стиснули впалые щеки, вынуждая поднять голову. Всё было слишком реалистично. Это не могло быть хорошим знаком. — Что ты такое говоришь? Конечно же я здесь. Тень собственного страха отразилась в голубых глазах. — Говорят, глаза – зеркало души. В своих я уже давно ничего не вижу. В его же сияет безграничный мир, переливающийся всеми цветами небосвода. Прекрасная иллюзия. Я снова вижу это. Выждав немного, Бонфуа грубо продолжил: — Решил добить? Это контрольный, да? — обращался он к внутреннему демону, но не к человеку, стоящему напротив. Рыжеватые брови свелись к переносице и чуть приподнялись. В глазах защипало, и мир вокруг накрыло мокрой пеленой. Множество вопросов вертелось в голове, но все они разбивались на сотни осколков, не находя ответов. Оливер провёл пальцами по острой скуле, отмечая про себя, как же Андре исхудал. — Прошло ведь всего три месяца… — Будто вся жизнь, — Бонфуа невольно отвел взгляд. — Ты тосковал?.. Вопрос повис в воздухе, Бонфуа не мог ответить честно даже будучи наедине с собой. Страшно даже представить, что произойдет, если лишиться последней опоры. Скажи он правду, признал бы свою слабость. И как бы после этого возвращаться в одиночество безоружным? Это было опасно. Оставалось лишь отрицать. Врать самому себе. Острая мысль пронеслась пулей в мыслях и слетела с губ слишком быстро. — Ненавижу тебя. Бонфуа зло посмотрел сквозь англичанина, но обращался к его образу. Француз озвучивал мысли торопливо и сбито, отчасти приглушённо: — Все время говоришь о том, как любишь. Да что такое ничтожество может знать о любви? Почему твои розовые очки ещё не разлетелись на осколки о жестокую реальность?! Ты не видишь, как это чувство ломает людей? Они теряют себя. Этот яд проникает в саму душу и разлагает изнутри! Разлагаясь, они продолжают говорить о том, как высоки их чувства, насколько чисты намерения. Знаешь, что в итоге? Он не ждал ответа. — Люди продажны. Даже эту пресловутую любовь умудрились продать. Пройди по улице, оглянись по сторонам. Книги, фильмы, музыка, – всё это пустое, не несущее смысла! Будто разрекламированная конфета в яркой обертке и с дерьмовой начинкой. Их любовь раньше воспевалась поэтами в трагических поэмах. Сейчас сброд может говорить только о сексе и деньгах в реальной жизни. Об абсурдном бреде в иллюзорном мире. Когда ты увидишь это?! Любви, которую все так вожделеют, не существует! У Оливера что-то дрогнуло внутри от этого надломленного голоса. Одним движением он сгрёб в охапку Андре и прижал к себе. Тот не сопротивлялся. Тем временем француз продолжал: — Все мы рождаемся одни и умираем в одиночестве. Зачем скрашивать томительное ожидание болью? Зачем жить, если всё равно конец один? Проще ускорить встречу с неизбежным, — голос был будто вовсе не его. — Проще? Андре, что случилось за последнее время? — Оставь меня в покое. Пожалуйста, — француз уже молил своё внутренне Я прекратить эту пытку. — Нет, я не уйду. Я буду рядом столько, сколько нужно. Знаю, ты всегда помогал мне по-своему, не смотря на твою напускную холодность. В этот раз, в виде исключения, доверься мне. — … Может оно и к лучшему, — продолжал он так, будто Оливер не проронил и слова. — Последний, кого я увижу – это ты. Не Он. Только ты. Хорошо, будет по-твоему. Речь француза утратила всякий смысл. Всё сказанное укладывалось в очень странную картину, которая явно была окрашена в краски безумства. Оливер видел: что-то ломало его француза. И в этот раз Андре не мог найти сил для борьбы. Есть один плюс: Андре смирился с компанией Оливера. И есть явный минус: он считал англичанина плодом собственного воображения. — Андре, извини, но… Собрав всю волю в кулак, Оливер отвесил звонкую пощёчину французу. Реакция — небольшая растерянность. — Приди в себя, Бонфуа! — повысил голос англичанин. Керкленд решил действовать жёстко. Сейчас его мягкость никому не помогла бы, в этом можно не сомневаться. Схватив француза за плечи, англичанин с силой потряс его, стараясь привести в чувства. — Я здесь, чёрт возьми, не игнорируй меня! Эффект сводился на ноль. «Что же делать?» Лихорадочно соображая, Оливер поднялся на ноги и заставил Андре сделать тоже самое. Тело не особо сопротивлялось, разум всё ещё был где-то далеко отсюда. Среди осколков и теней, танцующих под звон стекла. — Почему мы так боимся умереть, если там, за гранью, так спокойно? — голос был до ужаса безразличным. У Оливера по позвоночнику пробежали неприятные мурашки. — Мы эгоисты и не хотим сдаваться, упускать такой дар, как жизнь, — с напускной живостью начал Оливер. Словно он мог переубедить Бонфуа. — Эта жизнь полна чудес, радости, красок. Да, существуют также боль, страх, страдания. Смерть, в конце концов. Однако без всего этого сама жизнь была бы бессмысленна. Умереть всегда успеешь, а сейчас найди силы жить, переживать и идти дальше! Ты ведь самый большой эгоист из всех, что я знаю! Увлечённый своими словами, Оливер не заметил, как дотащил Андре до ванной комнаты. Было сложно доставить француза сюда, но это было ничем в сравнении с тем, как Оливер усаживал его внутрь ванны. Но в итоге он справился. Оливер засучил рукава и включил тёплую воду. — Это должно помочь. Полный уверенности в своих действиях, англичанин направил поток воды на француза прежде, чем успел хорошенько всё обдумать. Шум воды, гудение труб, – это отчасти успокаивало. Оливер скользнул озабоченным взглядом по телу француза. Тёмно-фиолетовая рубашка облепила руки, грудь, низ живота. Брюки потеряли свой более или менее приличный вид. Оливер бы так и продолжал бесстыдно разглядывать Андре, если бы не одно обстоятельство. — Чёрт! — тихо ругнулся англичанин, чувствуя как по ногам пробежал сквозняк. Андре весь мокрый сейчас. Выйди он из ванной – такой теплой – обратно, сразу бы простыл! Плюс до этого ему наверняка было не согреться под разбитым окном. Как это было глупо – тащить его освежиться полностью одетым. — Я сейчас, подожди немного… Оливер спешно вышел из ванной и метнулся в комнату француза в поисках одежды. Мысли никак не хотела покидать та картина. Андре уж очень хорош собой. Было в нём что-то, что тянуло к нему Оливера неизменно. Только взгляд сейчас был потухшим. Румянец сошёл с щёк, стоило вспомнить пустые тёмно-аметистовые глаза. Выудив из комода сухие вещи, англичанин вернулся обратно. В контрасте с мрачной квартирой здесь был просто островок света. Белый кафель был очень кстати. Переступив порожек, Оливер всем естеством почувствовал, как произошло едва уловимое изменение. Пропало чувство, что он один. Осторожно подойдя к бортику ванной, он тихо позвал Андре по имени, сдерживая себя, чтобы не коснуться его вновь. — Оливер? — Бонфуа впервые за этот вечер посмотрел на него своим пронзительным взглядом. Не куда-то в пустоту, а именно на него. Сердце болезненно заныло, грозясь пропустить удар, губы мелко задрожали, а на глазах проступили слёзы. Стопка чистой, сухой одежды глухо упала на пол, в то время как Оливера повело к Андре. Не помня себя от радости, англичанин начал осыпать лицо француза мелкими поцелуями, едва не переваливаясь через бортик ванной. Тонкие руки француза обвили гибкий стан, и холодные пальцы, не упуская момента, пробежались по малиновой жилетке прежде, чем юркнуть под неё. Хотелось коснуться бархатной кожи, однако неприятное ощущение шероховатости всё испортило. Чёртова рубашка. Оливер шептал что-то важное, прерываясь временами на короткие поцелуи. Он едва осознавал, что француз вальяжно приобнял его, что тот уже тянет к себе, что его заткнули грубым поцелуем. Всё вокруг будто пропало, но с ним осталось чувства безмерного облегчения и радости. Напряжение, что сковывало его от макушки до пят, наконец-то отпустило, позволяя снова дышать. Ослепительный свет белого кафеля ударял по глазам, а Андре продолжал разглядывать жмурящегося Оливера, который выглядел чертовски мило в своём смущении. Пушистые ресницы, намокшие от слёз, мелко подрагивали. Рыжие непослушные волосы, обрамляющие веснушчатое лицо, вздымали верх отдельные прядки, закручивая их на кончиках. Рваное дыхание было прекрасно слышно сквозь шум льющейся воды. Чьё именно оно было – непонятно, да и неважно вовсе. И всё же как бы не было жарко в этой тесной комнате, Бонфуа не мог согреться. Мелкая дрожь пробирала его. Прижимая Оливера всё ближе к себе, француз больно прикусил полную, налитую жаром от прилившей крови, губу. В ответ послышалось сначала недовольное мычание, а после – блаженный стон. Андре отстранился от Керкленда, нависшего над ним. Оливер, не ожидая этого, потянулся вслед за Бонфуа, теряя равновесие. Мокрый и скользкий пол начал уходить из-под ног. Англичанин сжался, ожидая болезненного столкновения либо с кафелем напольной плитки, либо с чугуном ванной. Руки Андре начали соскальзывать с талии Оливера.***
Пульс стучал в висках, так громко, что было ясно слышно стук сердца. Очень быстрый. Явно взволнованный. Одна сторона головы просто горела огнём, хотя боли не было. Может, шок? Оливер не помнил, как упал, так что всё возможно. Надо бы открыть глаза, но почему-то стало страшно. Всё тело будто парило. Он не чувствовал жёсткого пола под собой. Кожу ласкало странное ощутимое тепло, в то время как само тело явно было в какой-то странной позе, что даже сориентироваться в пространстве стало тяжело. Стук сердца в ушах стал чуть быстрее. Однако его собственное не билось так быстро. — … Я даже представить не мог, что буду так рад тебя видеть, — голос с полюбившейся хрипотцой лёгкой вибрацией отдавал у самого уха. Олли приоткрыл глаза и провёл взглядом по сплетённым телам. Его ноги оказались перевешаны через бортик, сам он сидел на Бонфуа, поспешно принимающего серьёзный вид, не ожидая, что Керкленд придёт в себя так скоро. — Ты поймал меня, — англичанин не мог спрятать дурацкую счастливую улыбку. — Было бы проблематично, если бы ты поранился, — отстранёно заметил Андре, отводя смущённый взгляд в сторону. Прихватив пальцами острый подбородок, Олли подался к нему и легонько чмокнул. Безмолвной благодарности было более чем достаточно. — Я не стану частью твоего розового мира, если меня постоянно целовать, — с напускной сухостью сказал Андре. Снова этот француз решил поиграть в прятки? Если ему так нравится это, то Керкленд возьмётся играть до конца. Он найдёт Андре среди этих масок и недомолвок. — И не надо, — спокойствие в голосе было неожиданным для самого Оливера в первую очередь. Француз тяжело вздохнул в очередной раз, переводя взгляд на англичанина. — Ты не хочешь признать очевидного, — он говорил будто с ребёнком. — Ты идеализируешь меня, не можешь разглядеть за своими фантазиями. — Ошибаешься. Тебя я вижу насквозь, — Оливер говорил это с мягкой улыбкой на губах. Андре хмыкнул и вновь отвёл взгляд. Не верил. — Ты не лягушка, которая превратится в прекрасного принца от одного лишь поцелуя. Ты эгоистичен, глуп, верен до чёртиков своим убеждениям. И всё ещё не хочешь признать очевидного, — повторился Оливер. — И чего же? — скептично. Взгляд Оливера смягчился. Он посмотрел на Андре как на неразумное дитя. Таким он ему сейчас и виделся. Мягкий, чуть робкий, стесняющийся себя. Но это было сокрыто от обычных глаз. Англичанин и сам лишь недавно начал замечать эти небольшие прорехи в вечной маске из безразличия и скепсиса. — Ты полюбил единожды и не смог этого принять. Ты испугался, что потеряешь себя, свою свободу. Но любовь не так работает. Настоящая любовь не такая. Бонфуа всё ещё отводил взгляд, не желая принимать слова Керкленда из чистого упрямства. Откуда Оливер понабрался всей этой чуши? Откуда в нём такая уверенность? Откуда в груди взялся нервный комок при этих словах? — Эта любовь всё ещё с тобой, она прямо здесь, — Олли едва коснулся подушечкой пальца груди Андре, где сердце билось всё быстрее, выдавая, как тот начинал нервничать. — Чушь. Там нет ничего кроме костей и мяса, — спокойно. — Какой же ты всё-таки глупый, — в голосе Оливера не было ни намёка на злость. — Ты бежишь от чувств. Одиночество, которое тебя так терзает, как гавань, из которой ты боишься выплыть. Не надо бояться. Не надо отвергать людей вокруг. Не беги от меня, Андре. Осторожное прикосновение к щетинистой щеке далось нелегко. Оливеру не хотелось снова быть отвергнутым. Пусть он и привык к резкости француза, однако это всегда было так же больно как в первый раз. Голубые глаза застилала солёная пелена, размывая черты лица любимого. — Тебе ведь нужен кто-то рядом. Любому нужен, — ком в горле уже мешал говорить так же спокойно, как и прежде. Бонфуа мягко отстранил руку Керкленда, но не выпустил её из своей ладони. — Ты путаешь меня с собой. Не любому нужно такое «счастье». — Нет, Андре, это не так. Просто… Оливер смял в руках край рубашки и, чувствуя, как кровь начинает приливать к щекам и кончикам ушей, заелозил. Бонфуа нахмурился, ожидая продолжения, которого всё не было. — Что «просто»? — Не смотря на все твои слова и поступки, мне совершенно не хочется покидать тебя. Андре хотел что-то сказать, возможно, возразить, но решил дослушать. — Я принимаю тебя любым. Мне не хочется претендовать ни на твою свободу, ни на твои мысли. Только на право занять положенное мне место в твоём сердце. Я хочу быть рядом с тобой, — Оливер не мог заставить себя посмотреть в глаза Андре. — Мне так больно, когда ты отвергаешь меня, хотя я вижу, что не безразличен тебе. — Почему я так решил? — отвечал он на немой вопрос. — Ты ведь не любишь контактов, это всем известно. Лишний раз подойти к кому-то – для тебя это стресс, время, которое ты тратишь на то, чтобы собраться с мыслями. Простые социальные контакты — это формальность, тебя они не так волнуют, но… Вырвать кого-то с работы, позвать посреди собрания в коридор, чтобы урвать поцелуй, заявиться неожиданно, когда соскучился, а может и вовсе прийти на помощь в трудный для кого-то момент – в этом ты. Но такой ты исключительно со мной, я видел это, замечал. Я люблю тебя, Андре, и не прошу слишком многого. Просто не убегай. Не убегай от себя. В этот раз всё будет по-другому. Ты либо перестанешь лгать себе, либо нет. И в этот раз я либо отстану от тебя совсем, либо буду рядом так, как ты бываешь рядом со мной, когда надо, когда необходимо, когда желанно. Закончив говорить, Керкленд вовсе опустил голову, всё больше комкая края рубашки. «Всё насквозь промокло, тяжеловато будет уйти в этом так сразу», — с грустью заметил Олли мысленно. В комнате воцарилось молчание. Бонфуа требовалось время, чтобы обдумать. Он заметил, что произнесённые слова что-то значили для него. Под конец сердце неприятно заныло от тоски. Был ли Оливер дорог ему? Несомненно. И кем он был для него? Знакомым? Нет, со знакомыми видятся пару раз в жизни, а затем они исчезают бесследно, словно их и не было. Друг? Близко, однако с друзьями не целуются с таким желанием, с каким это делал он. Любовник? Связь куда глубже, воспоминания несколько значимее. Возлюбленный? Конфеты, свидания, вино – это не их с Оливером песня. Любимый?.. Он точно знал, что ненавидел англичанина, в моменты обострения, когда мир был отражением осколков старого стекла. Тогда он проклинал Керкленда за то, что тот есть в его жизни, за то, что без него сердце так больно ныло от тоски. Ненавидел. Ведь он мысленно звал его, а тот не приходил. «Он не умеет читать твоих мыслей.» Сегодня Оливер пришёл. И Бонфуа был действительно счастлив, когда увидел его, того, кем он дорожил больше всех на свете. Тьма впервые развеялась так быстро. И то тяжёлое одиночество сгладилось. Ощущение, что он всё это время ждал Оливера. Именно того Оливера, который сейчас был решителен в своих намерениях. И мог ли этот лучик света покинуть его? Без понятия. Но Андре боялся потерять его окончательно. — Всё-таки ты эгоист, каких ещё поискать надо, — проговорил француз, прижимая к груди англичанина. — Было у кого учиться. Сколько бы Оливеру приятно не было быть так близко к нему, но все же ответ был очень важен для него. — Бонфуа, — с ноткой настойчивости начал говорить Керкленд. — Не уходи, — поспешно перебил его Андре, прижимая к себе так крепко, что Керкленд при всем желании не смог бы. — Пожалуйста, не уходи. Потерять тебя… Я не выдержу. Приобняв в ответ Бонфуа, Оливер тихо, едва слышно сказал: — Как же я тебя понимаю. Слова слились с журчанием воды, унося прочь сомнения и страх. Снедающее чувство пропало окончательно, стоило зарыться носом в рыжих волосах. Кажется, пахло выпечкой и ванилью. Приятно. Это лучше, чем полюбившийся терпкий запах табака, что окружал его постоянно. На душе стало неожиданно спокойно то ли от близости Оливера, то ли… Других вариантов не нашлось – это было странно. — Как давно я убегаю? — мысль соскочила с языка. — Слишком давно. Керкленд взял его за руку и примостился на груди, поднимая взгляд на задумчивое лицо. «Всё ещё не отогрелся», — заметил про себя англичанин, сминая ладони. — Почему ты так смотришь на меня? Что-то не так? Хочешь выйти? — Бонфуа нахмурился и явно начал нервничать, чем вызвал лёгкую улыбку. — Всё в порядке, расслабься. Оливер потёрся головой о мокрую рубашку и прикрыл глаза. Биение чужого сердца было малость ускорено. — Люблю тебя, — промурлыкал англичанин. Ничего не ответив, Бонфуа откинул голову назад, прислоняясь к белому кафелю и прикрывая глаза. Если и есть в этом мире, кто смог понять его, то это Оливер.