Предназначение

Умирать было больно, хотя если не бороться за жизнь это мучительное чувство ослабевает. В тот момент, когда я перестану чувствовать его совсем, я умру. Китнисс пела мне, чистым голосом, даже отсутствие какой-либо музыки не портило песню. Она сделала бы карьеру певицы, если б родилась в Капитолии. Её голос то, что служило звучанием для моих воспоминаний, что проносились в моей голове в последние минуты моей жизни. Я родилась в Дискрите-11 холодным январским утром двенадцать с лишним лет назад. Мои родители поженились за два года до моего рождения. Роды принимала моя бабушка по отцу, моя семья не имеет столько денег, чтобы позволить себе услуги, хотя б акушерки, не говоря уж о враче. В принципе моё детство, по крайней мере, до пяти лет, можно было назвать счастливым. Мама родила мне двоих братьев мальчиков-близнецов Адама и Берта. Мы славно проводили вместе время, играя во дворе, у нас были любящие бабушка и дедушка, а также самые лучшие родители. То, что мы не едим сколько хотим, что я с братьями сплю в одной постели, чтоб согреться, а вся семья в холодное время года живёт в одной комнате, потому что уголь дорог и из экономии только одну комнату и отапливаем, а так же множество других неудобств, я просто не замечала. В пять лет я поняла, что мир не настолько солнечный и замечательный. С пяти лет в нашем Дискрите начинаются обязательные отработки в садах и полях. Тогда-то я впервые столкнулась с миротворцами. Эти люди в белой форме ассоциировались у меня с опарышами, личинками мух, такие же толстые и белые. Они относились к нам, как к рабочей скотине. Могли пнуть, если кто-то, по их мнению, не достаточно быстро работал, специально подставить подножку человеку несущему корзину с собранным урожаем, потому что в данный момент они заскучали, что уж говорить об оскорблениях в адрес работающих. Один раз, когда мне было восемь, на моих глазах они застрелили мальчика-дурачка, из-за прибора ночного видения, что он спрятал. К моменту моего девятилетия количество детей в моей семье достигло шести, включая меня, и еды стало ощутимо не хватать. Я начала собирать ягоды, коренья и травы за забором, каждый раз рискуя быть пойманной и выпоротой публично на площади, но мой маленький рост позволял мне незаметно спрятаться под раскидистыми кустами, если неподалёку возникали миротворцы. Иногда мне даже удавалось поймать гуся, и мы сытно ужинали всей семьёй. Так и жила до своего двенадцатого дня рождения. Собирала еду, вздрагивая от каждого шороха, нянчилась с младшими, отрабатывала в садах и поле, в перерывах посещая школу. Седьмого января, в свой день рождения, я пошла в Дом Правосудия и взяла тессеры на всю семью бабушку, родителей, шестерых братьев и сестёр, а так же на себя. На ближайшей Жатве я буду вписана одиннадцать раз. Когда я привезла на тачке зерно и масло домой, родители накричали на меня и взяли обещание, что это был первый и последний год, когда я взяла тессеры. Только вот мне уже не суждено было выполнить это обещание. Один из тех одиннадцати листков вытянули при жребии. Мама горько плакала, когда прощалась со мной. Никто даже не допускал мысли, что я могу победить. Единственные победители Голодных Игр мои ровесники были ещё на двадцать шестых и сорок четвёртых. Первый мальчишка из шестого просто был переростком и не уступал по силе пятнадцатилетним, а также не был обделён умом. Второй мальчик был просто единственным, кто спасся в пожаре устроенном распорядителями. Я сама не верила в возможную победу, но старалась не отчаиваться, может мне и не стать победителем семьдесят четвёртых Голодных Игр, но я уж кровь профи попорчу, а то уж слишком часто выигрывают. А вот у моего товарища по несчастью шансы на победу были не плохие. Цеп уже справил восемнадцатилетие и был большим и сильным. Я надеялась, что он выиграет, и нашему Дискриту, хоть в один год будет полегче жить. При просмотре повтора Жатвы и увидела то, что впервые в жизни заставило меня позавидовать. В двенадцатом тоже выбрали девочку двенадцати лет, светленькую и пугающе хрупкую, но она даже до сцены не дошла. С отчаянным криком её место вызвалась занять другая девчонка, тёмная и в какой-то степени крепкая. Она оказалась старшей сестрой этой девочки. Китнисс Эвердин, которая едва ли думала больше половины минуты, чтобы решится на то, что навсегда спасёт её сестру от сомнительного шанса попасть на Голодные Игры. А меня вот никто не защитил, у меня нет такой отважной старшей сестры, никто из девушек не вызвался в добровольцы. Все будут жалеть маленькую Руту, когда меня убьют, но все будут умалчивать, что даже не пошевелились, чтобы защитить. Хотя кто я такая, чтобы судить их? Я ведь тоже бы ни за что и ни при каких обстоятельствах не вызвалась. Наверное, это чувство зависти и заставляло следовать всюду за девушкой из двенадцатого в тренировочном центре. Конечно, у неё было чему поучиться, но это нереально за такой короткий срок. Я не была одна такая, за ней внимательно следил ещё и мальчик из её Дискрита. Только потом я узнала, что он её любит. Вот только она его нет. Но это не мешает ему пытаться спасти её. Он пытался отвадить от неё профи, пустить их по ложному следу. Это тот же противоестественный для Голодных Игр феномен, что сделала сама Китнисс, забыть о себе и защитить того, кого любишь. То, что я указала ей на осиное гнездо, не является этим феноменом, просто уж лучше победит она, чем один из этих четверых профи. Китнисс предложила мне союз, который не выгоден ей. Я понимала, что она просто жалеет меня, ассоциирует с сестрой, но всё равно радовалась, появился тот, кто обо мне позаботится, пусть и из жалости. Был придуман план, как уничтожить запасы профи, это чуть ли не единственный гарант победы трибута не профи на Играх. Китнисс уничтожала, моя же задача отвлекать. Я утратила осторожность и попала в ловушку. Моя союзница спасла меня из сети, но не смогла от копья. Моя жизнь уходила из моего тела. Почему-то напоследок пришла мысль, что всё это отправная точка, то недопустимое давление, что провоцирует взрыв. Я пожелала победить Китнисс Эвердин, потому что осознала, что именно она та долгожданная искра, что зажжёт огонь против Капитолия. А искра должна гореть и моя смерть только усилит яркость её значимости и жар огня её ненависти к Капитолию. Наверное, именно в этом моё предназначение.