Жить с полубогом.

      Таматоа злится, когда видит из окна своей квартиры, как Мауи заигрывает с молоденькой студенткой из соседнего подъезда их дома. Злится скорее на себя, нежели на какого-то еще, потому что именно он, Таматоа, просто не в состоянии выйти на улицу и выдрать этой пустышке ее наглые глаза, чтобы не строила их кому попало. Но он молчит, молчит даже тогда, когда Мауи возвращается домой и ведет себя так, как будто все хорошо.       С ним всегда было трудно в плане общения. Мауи всегда ведет себя погано, будто он какой-то пуп земли, самая яркая звезда на небосводе или, черт-бы-его-побрал, сама Её Величество Королева Великобритании. И именно этим он и привлекает к себе внимание всех девушек в своем окружении. Да, Мауи сам хвастается этим каждый раз, как будто и не он по вечерам нашептывает тихие признания, как будто и не существует вечерами того дневного засранца.       Конечно, Таматоа тоже не подарок судьбы, с дурными манерами и железными клешнями-костылями двадцать четыре на семь, но этот подонок мог бы проявить хоть чуточку уважения или сочувствия, ведь Таматоа скачет на этих палках исключительно по его вине. Разумеется, в таком положении он не выходит из этой коробки с четырьмя стенами круглыми сутками и оттого замкнут в себе, закрылся от всего мира, не оставив ни единой щелочки, а чего вы хотели?       Ведь выходить на улицу так нереально трудно, переставлять скользящие костыли по малюсеньким ступенькам, цепляться за них, как за спасательный круг, хотя уже давно ничего помочь не в состоянии.       Мауи будто ослеп, совсем ничего не замечает, абсолютно. От немного пидорских замашек у своего соседа в виде нового оттенка волос или проколотой губы, до некоторых существенных недостатков, например, отсутствия левой ноги. — Какого хрена? — кричит Таматоа, когда терпеть просто уже нет сил, когда весь лимит его драгоценного терпения исчерпал этот эгоист.— Какого хрена ты ведешь себя так, словно ты чертов наследный принц, какой-то недобог? — Ты должен говорить мне спасибо за то, что я трачу на тебя своё драгоценное время, — отвечает Мауи, а вечерами опять шепчет о том, что дороже Таматоа у него никого на свете нет, перебирает его фиолетовые пряди.       И Таматоа опять все прощает, как всегда. — Pourquoi es-tu si cruel* — шепчет он, когда слышит, что Мауи вот-вот заснет на его плече, а наутро опять уйдет, не оставив Таматоа ни единого шанса.       «Да и какая тут любовь? Таматоа, он все забыл и вовсе ослеп. Ты ему не нужен, глупый ты паяц, ребенок. Забудь уже», — ругает себя мужчина вечерами, лишь бы только не искать его глазами, лишь бы опять не рыдать на кафельном полу, будучи полностью испачканным в краске. Ведь Мауи больше его не замечает, ведь он давно забыл то, что зародилось из неприязни, и то, что они оберегали с такой силой от посторонних глаз. Таматоа хватается за нож, но разве он может? Нет, он слишком слаб.       А однажды вечером, когда Мауи еще не вернулся домой, на их порог заявляется девушка. Представляется однокурсницей Мауи и говорит, что забыла забрать у него свою тетрадь с конспектом, а Таматоа готов поклясться своей грешной душой, что эта девчонка пришла сюда далеко не за тетрадью.       И, конечно, он, как истинный ревнивец и ненавистник всего живого, приглашает ее на чашку чая и говорит, что она может подождать, пока Мауи вернется домой, если хочет. Таматоа ненавидит себя за это. Ему так хочется вышвырнуть эту дрянную девку с их замечательного пятого этажа, обречь ее на девять кругов ада, обвинить ее во всех смертных грехах или, в конце концов, банально засунуть ей свой костыль туда, куда нормальные люди ничего не суют, хотя… Она, конечно, смотрит на, кхм, остатки левой ноги Таматоа, но спросить не решается, и за это он ей безумно благодарен, потому что он сейчас настолько зол и раздражен, что малейший звук может превратить его в страшную и ужасную богиню Те Ка, которую он как-то раз видел в какой-то глупой детской книжке.       Когда Мауи возвращается, он точно не ожидает увидеть у себя на кухне за белым деревянным столом бледную, похоже, тоже деревянную, девушку. Она точно смущена, а Таматоа точно в гневе. Во-первых, он абсолютно точно злится на себя за то, что пригласил в свою кухню чужого человека, во-вторых, на эту девушку за то, что так явно заигрывает с его мальчиком этим лицемером, и, в-третьих, на Мауи за то, что он действительно такой красавчик подонок.       Девушка уходит из этого дома вся в слезах, потекшей туши, чае с мелиссой и без тетради, которая стала просто предлогом для того, чтобы увидеть настоящего эгоиста и полубога. А Таматоа точно остается собой доволен. — Злишься на меня? — безучастно, скорее чисто для приличия, спрашивает Мауи, сидя за столом и даже не смотря на причину всех его проблем. Хотя, пожалуй, слово «приличие» ему незнакомо. — Еще чего, — бормочет Таматоа. Он уже давно замерз и хочет спать, но взять костыли и уйти в комнату — ниже его достоинства, поэтому он продолжает сидеть и рассматривать потеки краски и бледную кожу, следы от колец на своих руках. — А почему тогда обидел её? — Мауи отбрасывает назад темные волосы и, нагло вздернув брови, смотрит на Таматоа. — Потому что ты слепой безумец, эгоист, гордец и лицемер. Ты ведешь себя, как самый законченный подонок на свете. Ты не сын господа, ты всего лишь смазливый мальчишка, — он может продолжать до бесконечности, подбирая подходящие фразы, растягивая слова от злости, распевая гневные тирады, лишь бы хватило дыхания, чтобы высказать все, что накопилось за столько времени. — Это мой кулон? — взгляд Мауи падает на просторную черную футболку, порванную и растянутую в некоторых местах, должно быть, оттого, что носили её, не снимая. Да, кулон и правда его.       Белый крюк, напоминающий больше рыбацкий, который Таматоа как-то раз просто так взял с тумбы и теперь не снимал его вообще никогда, иногда прокручивая его между пальцев, когда непроизвольно в его мысли прокрадывался виновник всех его печалей и радостей. — Что… Ты вообще слышал то, что я тебе говорил? — Таматоа чуть не давится этим паршивым воздухом.       Мауи придвигается ближе и, всего лишь протянув свою зататуированную руку, пропускает между пальцев кулон и даже нечаянно касается пятна от краски на бледной, как лист бумаги и холодный кафель в ванной комнате, коже шеи. — От чего же ты такой? — после минуты молчания он наконец вздыхает и чуть отодвигается. — Какой? Жуткий? Странный? Обидчивый? — Таматоа тянется к костылям и давит глупый неуместный смешок. — Несчастный, глупый, нелепый и никому не нужный, это ты хотел сказать?       Мауи резко притягивает Таматоа к себе, держа за подбородок. Пискнув что-то неразборчивое, тот от неожиданности выставляет руки вперед. Когда Мауи целует его, жадно, жарко и как-то совсем не по-детски, у парня перехватывает дыхание, а сжать кулаки оказывается самым нужным на данный момент действом.       Он не забыл. — Как на французском будет «самое драгоценное»? — когда Мауи отпускает Таматоа, тот дергает руками настолько сильно, что стоящие рядом костыли с металлическим грохотом отлетают на пол. — Le plus précieux, — кое-как проговаривая слова, на выдохе произносит Таматоа, кажется, даже на пару секунд забыв английский.