Игра по чужим правилам

А возвращаться на Землю ему и вовсе не стоит. Переведется потом куда-нибудь подальше, грузы между лунными станциями переправлять. Или бездельников с пересадочных станций на Пандору возить... Хотя самые злостные бездельники как раз не покидают Землю. О том, что дело выгорит, Спортов уже даже и не думал. Изначально в идее отправиться по неясной наводке «бессмысленный буквенный код тире бессмысленный числовой код» к ранее неизученному кластеру — считай, в неизвестность и пустоту — было нечто отчаянное и безрассудное с одной стороны, и с другой — обещающее побег от всего, не дающего спокойно жить на родной планете. Может, и вовсе ГСП — Группа Свободного Поиска — была сформирована, чтобы цеплять этим крючочком обещаний и вылавливать в своем роде неблагонадежных, давать им свободу действий — ищите, мол, обитаемые миры, разум, планетарных систем на всех хватит... Да и отправлять их подальше. Таких вот, как он. «Я вас, Спортов, в экспедицию бы не взял. Вы же сумасброд. Суматошный. Вам — и нам, позвольте напомнить, — ваша неспособность сесть и холодно просчитать ситуацию могла бы жизни стоить». Да-а, Чагашвили в словах никогда не стеснялся. «Я бы вам все-таки что-то более приземленное посоветовал...» — а старик Бонман всегда был помягче. И побольнее, как ни странно. Приземленное... А если душа рвется, наоборот, как можно выше, и хочется лететь вперед, вести за собой человечество к новому, неизведанному, хочется, чтобы жизнь не напрасно проходила? Так всем хочется, а мозги да нужные качества — по распределению, как калькуляты в лаборатории комплексного анализа, и он, Спортов, последний в списке. Он встрепенулся в кресле. Так он скоро до срыва дойдет, чем дальше от Земли — тем больше казалось, что зря он на все это подписался. Один, посреди бесконечного пустого пространства. Зато стало понятно, почему в свободный поиск так часто уходили вдвоем. Нет, нельзя забывать, зачем, нельзя забывать себя в момент, когда он пришел в Комиссию записываться добровольцем. Он найдет что-то новое и вернется, и расскажет, и поведет, а если даже и нет — ну что ж, отрицательный результат — тоже результат. Тогда он просто полетит дальше. И никаких унылых грузов, никаких бездельников. Ему всегда удавалось быстро привести себя в приподнятое расположение духа. Чагашвили этого ой как не любил. Легкомысленный. Не поймет серьезность и опасность. Будет излишне рисковать. Спортов соскочил с кресла, оставив автопилот держать курс, потянулся и крутанулся вокруг своей оси, упал на пол, пару раз отжался, разминая затекшие мышцы. Весь его организм, казалось, не был приспособлен к долгому нахождению в неподвижности, учителя даже шутили: «Он, как родился, так сразу и побежал, и до сих пор не останавливается». Так он и бежал всю жизнь, перепрыгивал преграды, выпутывался из разочарований, карабкался на такие трудные горки, порой, и даже очень часто, бессильно сползая вниз, но все так же подбадривая сам себя, подрывался и снова несся вперед, приучив себя не думать о неудачах. «Не думаете, Спортов». Тьфу на этого Чагашвили. Он плюхнулся назад в кресло, оттолкнулся ногой и сделал несколько оборотов, припал к киберштурману и улыбнулся. Все не так и плохо, пока дела идут по плану, и кластер приближается с установленной скоростью. Расчеты проколола пространства были почти закончены, совсем скоро нужно было выходить на прыжок, потом снова период расчетов, пока корабль старомодно рассекает пространство на двигателях, и снова прыжок. Непонятное название этого способа — «сметочный шов» — страшно рассмешило Спортова, когда он увидел, что это такое: проведенная иглой по ткани нить, то исчезающая, то появляющаяся вновь, прямо как корабль, то ныряющий, то выпрыгивающий из объемлющего пространства. Локатор пискнул, но разошедшийся Спортов уже подорвался бежать в кубрик, ему совершенно необходимо, прямо сейчас требовалось выпить простой, чистой, холодной воды. Локатор терпеливо ждал, с периодической точностью издавая высокие звуки. Многострадальное кресло скрипнуло под обрушившимся на него весом. — Дела! Что же ты раньше не сказал, дружок? Весь корабль — небольшой исследовательский «Дирижабль» — был для Спортова дружищем, а его системы — маленькими, без отдельных имен дружками. Он развернул на экране выкладку радара и замер, буквально вцепившись в нее взглядом. Приятный холодок пробежал по спине. Что-то было впереди и справа по курсу. И это «что-то» могло издавать пеленгуемыми современными радарами сигналы. К сожалению, расшифровыванию они не поддавались, не подходя ни под одну из известных систем кодировки. Спортов вдруг вспомнил, что нужно дышать, глубоко вдохнул и сглотнул, разом пересохшее горло отдалось болью. Спохватившись, он отдал приказ на снижение скорости корабля. Что же это? Он еще не вышел из границ посещенных секторов, в стороне источника сигнала находилась миниатюрная планетарная система, абсолютно безжизненная — маленькая звезда с двумя маленькими, удаленными, промерзшими насквозь планетками. Система была занесена в очередь на исследование, но вряд ли ей грозило организованное вторжение в ближайшую сотню лет. Но если сигнал подавала оставленная его предшественником радиостанция, почему она издавала подобные неудобоваримые дешифровщиками сигналы? Что же это? Могла ли это быть аномалия? Он слышал о случаях волновых выбросов звезд, сбивавших с толку штурманов, слышал о сигналах-миражах, чью природу до сих пор не удалось установить. А еще слышал о передатчиках на астероидах планетарных колец, явно искусственных и явно не сделанных землянами. Вылезло сообщение закончившего расчеты киберштурмана. Спортов вздрогнул, очнувшись, и ощутил испарину на спине. Спохватившись, он пустил пробный «манок» — любая радиостанция-спутник, оставленная группой свободного поиска летать вокруг далеких от источника энергии планет и лун, встретив его, должна была проснуться от киберанабиоза и подать встречный сигнал. Отозвалась одна, со значительной задержкой — вторая. У Спортова снова пробежал холодок по спине. «Его» сигнал шел с третьей стороны. Нередкими бывали случаи, когда одна или две планеты «терялись», находясь на дальних от кораблей ГСП точках своих орбит. Мощностей кораблей исследователей, как громко называли себя добровольцы, порой не хватало для обнаружения таких потеряшек на значительных расстояниях. Если добровольцы давали себе труд досконально обыскать систему, то планеты находились, но кто знает, сколько из них так и остались незасеченными. Для Спортова пришло время решать: он мог прыгнуть и стать ближе к своему кластеру, а мог отменить все и сменить курс. На столь низкой скорости движения корабля он войдет в ближайший к источнику сигнала участок через две минуты. Придется потом снова ждать, пока пересчитает... Он сомневался не более секунды. Будет пересчитывать прыжок уже обратно, к Земле, с бесценными координатами в памяти корабля. Пунктом назначения был не совсем неправильной формы спутник синеватой, испещренной завихрениями газовой планетки. Спортов не торопился приближаться, осторожно ведя корабль. Перед высадкой, если таковая вообще случится, предстояло провести всесторонний анализ условий, выпустить несколько очередей киберразведчиков и зондов. Когда он зашел на орбиту, Спортов некоторое время болтался практически на одном месте, добиваясь устойчивости и приноравливая «Дирижабль» к движению оси планеты, чтобы оставаться приблизительно над источником сигнала. Он остался доволен и собирался начать подготовку зондов, когда корабль моментально и абсолютно потерял управление. Спортов в первые секунды даже не понял этого, пока «Дирижабль» не рвануло вниз, дернуло вверх и снова вниз, словно игрушку на пружинистой нити. Спортов ударился лицом о панель и на время потерял зрение, уперся ладонями в приборную доску и с трудом выпрямился. Словно очнувшись, заорали предупредительные сирены. Датчики взбунтовались, разом показав противоречащие друг другу значения, и вышли из строя, системы отключались одна за другой. Он успел понять только то, что его неумолимо, до жути медленно тянуло вниз. Он дернулся туда, сюда, судорожно затарабанил по приборной панели. Двигатели не отзывались, невозможно было даже понять, как глубоко он опустился, подавать сигнал было поздно, да и кто бы его здесь засек... «Как же я вовремя не заметил, я бы успел вырваться, — с отчаянием подумал Спортов, — что за чертовщина?». Резко потемнело, словно на весь корабль накинули одеяло, как на клетку с попугаем. «А попугайчик здесь ты», — он едва успел додумать эту мысль до конца, как начал падать с кресла.

***

Спортов очнулся резко, словно от толчка. Тело его содрогнулось, непроизвольно дернувшиеся ноги проскребли по едва теплому твердому полу. Дыхание моментально сбилось, он несколько раз неровно вдохнул, неуклюже перевалился на спину. Глаза обожгло ослепительно-белым, Спортов зажмурился, вытер навернувшиеся слезинки и снова заставил себя поднять веки. Незнакомый потолок. Он повернул голову, щурясь. Незнакомые стены. Спортов подскочил так, словно пол поддал ему снизу, тут же голова закружилась, и он едва не упал лицом вперед. Оперевшемуся на руки, дико озирающемуся, ему открылось довольно просторное помещение веретенообразной формы, стерильно-белого цвета. Бьющий сквозь непрозрачные круглые окошки свет. Овальные углубления непонятного назначения в стенах. Квадратные панельки на полу. Спортов, покачнувшись, взгромоздился на ноги, только тут заметив, что лишен всякой одежды. Он на всякий случай ощупал себя, с удивлением и легким недоверием заключил, что цел, вроде бы здоров и в стандартном комплекте человеческого тела. Он вспомнил, как ударился о панель, но ощупавшие руки лицо доложили, что и тут все было в порядке — ни крови, ни ссадин. Спортов решил отмести факт отсутствия одежды как в данный момент несущественный, тем более, и без этого было о чем побеспокоиться. Он на нетвердых ногах прошел вдоль стены, ведя по ней рукой. Ладони нащупывали длинные продольные и поперечные впадинки, обозначавшие, скорее всего, скрытые панели, но попытки подколупнуть стыки пальцами успехом не увенчались. К лицу начал приливать жар, Спортов пытался дышать ровнее и спокойнее, но неудержимо начинал нервничать все больше и больше. Какие же инструкции на такие случаи? У него из головы вылетело. А есть они, эти инструкции? Он доковылял по периметру до места, откуда начал, остановился, закрыл глаза и начал размеренно считать до десяти. Еще немного, и дойдет до паники. Сейчас он может рассчитывать только на себя. Он задрал голову и на пробу произнес — Эй. Подождал пару секунд и продолжил: — Здесь есть кто-нибудь? Я очнулся. Эй! Если и предположить, что все помещение было полем эксперимента, а он в нем — подопытной мышью, то неведомый исследователь не торопился обнаруживать себя, как и давать какие-либо стимулы. Может быть, отсутствие стимула и есть стимул? Пассивный, так сказать. Спортов с сомнением взвесил эту мысль, он был не слишком хорошо осведомлен о методах изучения психики. Горло снова сдавило. Он же провалился в атмосферу чертовой планеты за несколько парсеков от Земли, заперт с неизвестными целями в помещении неизвестного назначения неизвестными... пришельцами? В голову прыгнула мысль о некоем исследовании продолжительности жизни вида «человек» в различных условиях, сопровожденная образом его, Спортова, «образца номер ндцать», с волосами белыми, как эти стены, проведшего в них пять десятков лет... Срочно потребовалось опереться о стену, он постоял несколько секунд, пытаясь унять разошедшуюся фантазию. «Вот это успех поисковой операции, небывалый». Мысль насмешила и немного отрезвила, он оторвался от стены и еще раз оглядел помещение. Панели здесь явно были не просто так, следовало опробовать все возможные способы воздействия на предположительную электронику, а если нет... Планировать дальше он будет позже. Спортов подумал несколько секунд и — чем не шутит? — прочистив горло, произнес: — Переход на голосовое управление, внимание. Открыть дверь. Если бы можно было собрать изумление всего населения Земли, и то его бы не хватило, чтобы посоперничать с изумлением Спортова, когда немногим впереди него часть стены приятно шикнула и отъехала в сторону. Он недоверчиво приблизился, выглянул и схватился на косяк покрепче. Он явно находился где-то очень высоко: под ним лежало сплошное одеяло облаков. Яркая розовато-янтарная полоса солнечного света на горизонте обласкивала мохнатые пики и лицо Спортова, наполовину высунувшегося наружу. Он с облегчением и наслаждением вдохнул прохладный воздух и завертел головой. Судя по всему, все его белостенное помещение было одним-единственным транспортным средством либо воздушной базой. Спортов задрал голову и задержал взгляд на огромном, прикрепленном к корпусу шаре в форме мяча для регби. На границе сознания блуждало воспоминание о том, что это такое, почерпнутое неизвестно где, но он никак не мог ухватиться за него. — Да это же ди... дирижабль! — вскрикнул он и едва не расцепил пальцы на косяке. Его собственный корабль был конструкции «Дирижабль»! Он с изумлением осознал, что никогда не ассоциировал название модели с ушедшим в историю воздухоплавательным средством, всегда воспринимая его как должное, как просто красивое сочетание букв. Теперь Спортов не мог оторваться от шара. Ведь даже видел в музее, и не вспомнил сразу, вот балбес. Он наконец прянул назад и произнес: — Голосовое управление, закрыть дверь. Торжествующий и одновременно ошеломленный Спортов отвернулся от ставшей монолитной стены, огляделся и сказал в пустоту помещения: — Голосовое управление, открыть приборную панель. В носовой части из полы выдвинулась громоздкая и не слишком хорошо спроектированная конструкция, включавшая в себя и панель, и кресло пилота. Спортов деловито оглядел ее и с разочарованием отметил, что, скорее всего, она ненастоящая — слишком простая, примитивная, словно художнику из местного журнальчика дали задание изобразить кабину миниатюрного одноместного звездолета. Судя по внешнему виду, рисовал и вовсе маленький ребенок художника. Необходимо было отыскать данные об устройстве дирижабля. Спортов произнес: — Голосовое управление, архив? Библиотека? Один из вдавленных овалов откинулся, вперед бодро выехала длинная полка, заставленная разномастными книгами. В кинувшегося к ней Спортова на полпути выстрелило что-то маленькое и мягкое, поразив в висок. Он шарахнулся, вжав голову в плечи, и тут сзади его уже вполне серьезно ударило. От неожиданности он присел на одно колено и рванулся вперед, разворачиваясь лицом к неведомому агрессору. Агрессор оказался банальной откидной панелью, с типичной слепотой машины ударившей его при открытии. Недалеко от нее валялся желто-зеленый теннисный мячик. — Черт-те что творится! — в сердцах сказал Спортов, потер зудящую поясницу и переступил с ноги на ногу. Что-то шикнуло сзади, он обернулся и увидел, что одно из непрозрачных белых окошек около самого пола открыто. Не понимая, что заставило прийти в движение и его, и панель, и мячик, он огляделся, вспоминая все свои последние действия, перевел взгляд вниз и увидел, что казавшийся невинным синий кругляш в полу, на краешке которого он стоял, светится. Спортов медленно приподнял ногу и быстро посмотрел назад. Дверца закрылась, почему-то бесшумно. Он сделал несколько шагов, прослеживая весь свой предыдущий путь, оказалось, наступить он мог на три круглых и одну квадратную панели в полу. Спортову захотелось прямо здесь и сейчас начать опробовать каждую из них, но разум возобладал, и он решил все-таки добраться сначала до библиотеки. На полпути он передумал, вспомнив, что до сих пор не одет, и вызвал шкаф, который вверг его в некоторое уныние представленным выбором из трех одинаковых комплектов ярко-синей фантазии пьяного модельера. К ним прилагались прикрепленные на груди загадочные плашки с цифрой десять и шапки в цвет костюмов. Спортов, решив, что хуже уже не будет, разухабистым движением натянул одну, сдвинув набок. Зеркало он вызывать не стал. Библиотека терпеливо дожидалась. К сожалению, там оказалась лишь одна книга, посвященная строению и управлению дирижаблем. Была она написала до неприличия упрощенно, словно статья в каком-нибудь научно-популярном журнале, в подробности не вдавалась и вообще оставила впечатление «тут так, а здесь так потому, что потому». У Спортова ушло шесть часов на то, чтобы просто опробовать представленные в инструкции комбинации напольных и настенных кнопок. Он сумел открыть заслонки ветрового и боковых окон, отыскал часы, кровать, непонятно для чего нужный склад спортинвентаря, подобие хранилища пищи, поразившее его полным отсутствием, собственно, пищи, кроме фруктов и овощей в ограниченном количестве. Он просмотрел все варианты настроек систем дирижабля и не мог поверить, что это нелепое сооружение действительно будет двигаться, особенно после того, как выяснилось, что для полета необходимо... крутить педали в кабине пилота. Непонятное отчаяние и раздражение попеременно накатывали на него волнами. Что за космическая, вселенская издевка? Что за ребячество? Что за глупый, не имеющий никакого даже смысла эксперимент? Теперь он и предположить не мог, чего от него хотят. И как он тут выживет с одной этой плодовоовощной продукцией... Абсолютно все комбинации могли быть успешно заменены и голосовыми командами, что Спортов тоже опробовал, однако, дойдя до середины, начал ощущать усиливающуюся головную боль. Он не связал ее с произнесением команд, пока не остановился, и боль тут же не прошла. Эксперимента ради он начал повторять команды, снова дошел до середины и бросил. Дирижабль будто хотел, чтобы он двигался и включал все кнопками. Решив отложить остальное на потом, Спортов зарылся в инструкцию в части настроек бортовых систем, осторожно щелкая тумблерами и поворачивая вентили, которые сами по себе не говорили ему ни о чем и, в его разумении, никак не могли быть частью работающего аппарата. Часы гулко звякнули. Спортов поднял взгляд, циферблат показывал восемь часов восемь минут. Он подобрался, готовый ко всему, но секунды текли, а «всё» не происходило. Все еще настороженный, он продолжил. Спустя две минуты начала побаливать голова. В восемь одиннадцать боль усилилась, в восемь четырнадцать в голове Спортова словно поселился гудящий улей. «Я просто устал, и мне нужно поспать», — подумал он, но в дневнике, начатом в толстой тетради — системы дирижабля не предусматривали ведение электронных записей — вывел напротив пункта «головная боль»: «проверка голосового управления корабля», «в 20.10 по бортовому времени». Потом подумал и размашисто, весело отчеркнул в самом низу: «Выжил в первый день!».

***

Он проснулся в идеально ровные шесть часов, против обыкновения, остался в кровати, глядя в потолок. Можно было прямо сейчас вскочить и сразу нестись к креслу пилота и пробовать сдвинуть эту махину. Только куда он полетит? Дирижабли не ходят в космос, насколько ему известно, а больше никуда дороги нет. Его мысли понеслись вскачь. Луна необитаема, помощи он на ней не найдет, да и вовсе он не на ней, там не было атмосферы, которая есть здесь, кто его вывез, куда, зачем, как получилось, что и книги на русском, и транспорт земной, и еда... Вчера он действовал, как сомнамбула, слишком потрясенный, чтобы думать, принялся за более-менее привычную работу, пусть и совершенно смехотворную с точки зрения современного человека, лишь бы делать что-то, кажущееся полезным. А сегодня утро настигло его со всем осознанием, что, пока некие высшие силы не захотят, он не выберется. Возможно, не захотят и вовсе. Горло сдавило. — Да пошли вы... Да пошли вы... — прошептал он еле слышно. Уголок рта дергано пополз куда-то вбок, и никак не получалось взять его под контроль. Спортов на секунду представил себя, пришельцев, наблюдающих за ним внимательными круглыми... фасеточными... или видеорегистраторами, и они вообще слепые... А потом как войдут в контакт с человечеством и как покажут эти записи... Чагашвили покажут. И Пал Юрьичу из секции борьбы. И Лидочке. Как ты, Спортов, валяешься тут и жалобные рожи корчишь. Такая это была глупая мысль, что он невольно сдавленно хохотнул. По устоявшейся привычке сделав несколько простых упражнений и перехватив очень даже земную антоновку, Спортов критически оглядел бортовое оборудование и глубоко вздохнул. Смешная, нелогичная, несерьезная машина действительно могла летать. Ладони, обхватывавшие ручки штурвала, вспотели. Спортов сейчас сам себе напоминал того еще зеленого школьника, впервые севшего в кресло настоящего глайдера. «Оно летит!» — в унисон вскричали они со школьником. Он проплыл пару километров и остановился. Радость его угасла. Приборы не регистрировали ни терминалов коммуникации под ним, ни орбитальных спутников над. Высотомер не показывал вообще ничего, то ли был сломан, то ли под ним не было земли вовсе. Буквально, Спортов висел сейчас посреди необозримого ничего, и как пилот был слеп и глух. Он попробовал найти заранее внесенные координаты в примитивном бортовом компьютере — ничего. Медленно он начал опускать дирижабль, выходя из скопления облаков. Вид палитры из оттенков зеленого и желтого одновременно обрадовал и разочаровал его: вокруг, судя по всему, была нетронутая природа и никаких признаков цивилизации. Спортов наобум повел аппарат вперед, высматривая хоть что-то рукотворное. Одометр послушно прибавлял циферки, однако пейзажи не менялись, однообразные пестрые клочки покрытых деревьями либо свободных от них пространств, ни рек, ни озер. Спортов снова остановил дирижабль, мрачно откинулся в кресле. Резкий мелодичный звон едва не заставил его подскочить. На маленьком прямоугольном окошке в углу приборной панели зажегся значок сложенного конверта. «Конверты. Почта!» Спортов подпрыгнул на месте, схватил инструкцию, лежавшую на полу рядом и судорожно зашелестел страницами. «Почта, почта, сообщения, связь...» Он выскочил из кресла и наступил на указанный в схеме квадрат. Рядом с ним в полу открылось миниатюрное отверстие, и оттуда пулей вылетел серый цилиндр. Спортов не успел его схватить и в короткой пробежке за ним неудачно наступил на пару панелей, открыв одно из круглых окошек и получив в спину мячом для регби. Цилиндр хранил внутри неуместно розовый лист бумаги с парой фраз крупным округлым почерком: «Нужна помощь. В Лентяево не с кем играть. Стефани». Спортов застыл на секунду, мотнул головой в недоумении. Поднял голову вверх. — Вы издеваетесь? Вспыхнувшая в голове мысль заставила его выдвинуть книжную полку и пробежаться по корешкам пальцами. Он видел здесь такую... Вот она. «История Лентяево» была неудобной изогнутой формы, название было странным, и вчера Спортов решил, что это просто еще один сборник историй или сказок. — Был отличным городом... — он с сомнением взглянул на розовый лист, словно заручаясь его поддержкой. Он нашел координаты почти в самом начале. Полный противоречивых предчувствий, внес их в бортовой компьютер. Обработка заняла полминуты, за которые он успел изъерзать в кресле, и наконец посланный сигнал получил положительный ответ. — Где?.. — изумился он. Место было совсем рядом. Как он мог не заметить его в своих блужданиях? Хотя оно могло быть под землей... Оно не было под землей. Более того, это был целый миниатюрный город, казавшийся игрушечным с высоты. Спортову пришлось снова залезть в инструкцию, чтобы отыскать веревочную лестницу и спуститься. С ума сойти. Или кто-то уже сошел и выстроил эти невозможные по своей архитектуре здания словно со страниц книг сказок для дошколят: изогнутые стены жизнерадостных цветов, невообразимые по форме окна, казавшиеся ненастоящими. Пухлые домики напоминали свежеиспеченные разноцветные булочки. Спортов так увлекся разглядыванием, что не сразу заметил, что его ждали. Она подходила этому месту как никто. Сахарная тянучка, розовая жвачка — первое, что подумалось при взгляде на нее. — Ты номер девять? — радостно осведомилась девчонка. — Я... — он растерялся, глянул на свою грудь. — Я номер десять, полагаю... — Я Стефани! Очень приятно! — она протянула вперед тонкую ручонку. Спортов неловко взял ее, девчонка энергично потрясла. Ее розовые волосы метнулись вперед-назад. — Я Спорт... — Спортакус! Да, дядя говорил! Ты — супергерой! — Что? — Спортов ошалело смотрел на нее. — Ну, или чуть-чуть сильнее обычного героя! — она подмигнула и юркнула мимо него. — Пойдем, я расскажу, что у нас тут... — Да, расскажи мне! — сказал он, пожалуй, с излишней горячностью. Она захлопала глазами. Спортов сбавил тон: — Что происходит? Где я? Скажи, это инопл.. То, что он хотел сказать про инопланетный разум, мгновенно забылось, потонув во вспышке головной боли. Его замутило, пришлось опереться на допотопный почтовый ящик рядом. Откуда-то его достиг высокий голосок: — С тобой все хорошо? — Да... — проклятые кто бы там ни был. Такие вот способы контроля? «Не задавай вопросов», понятно... — Ты... Ты в Лентяево, — она все еще звучала обеспокоенно, — я приехала сюда к дяде, но никто из ребят не желает выходить на улицу и играть. — Плохо, — он говорил, стараясь превозмочь накатившую слабость, — игра — основной вид деятельности в детском возрасте... — И я говорю — можно было столько всего придумать, хоть на весь день... В следующие полчаса он узнал больше, чем за целый день посещения лекций. Что дядя такой милый, но суетливый, и хорошо готовит. Что Зигги ест слишком много конфет. Что Пиксель только и делает, что играет в компьютерные игры. Что Мисс Деловая очень деловая, но Стефани ее еще не видела и ей рассказывал дядя. Что Стинги с Трикси, наверное, до сих пор сидят на качелях и не могут покачаться, потому что Стинги утверждает, что они только его и сидеть на них должен он один, хотя где это видано, чтобы на качелях качались в одиночку, они на то и качели, чтобы качаться на них вместе... У Спортова голова шла кругом. Весь окружающий его мир казался абсурдной декорацией, неведомые люди со страннейшими именами — актерами, и все это было поставлено для него одного, только вот он был единственным, кто не прочел сценарий. — Ну точно! — Стефани театрально (тьфу!) вздохнула. — Вон они сидят! Поодаль на качелях сидели двое, их препирательства доносились даже до места, где стоял Спортов. Плашка на груди загорелась и запиликала. Спортов недоуменно уставился на нее, услышал взвизг и, подняв глаза, увидел, что девчонка на качелях соскакивает со своей половины, и паренек наверху... Он не понял, как успел добежать туда до того, как тот упал. Прижимая легкое тельце к себе, Спортов отметил, что плашка перестала подавать признаки жизни, и хотел было обратиться к парню, но подавился словами. Это не был парень. Это даже не был человек. Спортов едва не откинул его от себя, но ему хватило духа просто ссадить на землю. Он отупело стоял и смотрел, как его благодарит кукла в рост ребенка, лупоглазая, с широким ртом, фальшиво смотрящимися волосами и в буквальном смысле бархатной кожей. Еще одна подбежала. Сама. Высоко хохотнула и произнесла что-то. Спортов почувствовал, как его рот непроизвольно, вяло открывается, сжал челюсти и снова попытался побороть тошноту, возникшую уже совершенно самостоятельно. Просто киберы с весьма неплохим интеллектом, что он, таких не видел? Он взял себя в руки: — Не за что... Да-да, герой... Из-за веселенькой желтой стены выкатилась шарообразная кукла светловолосого мальчишки, бочком двинулась к ним. — Зигги! — позвала Стефани. Для нее эти роботы были, видимо, в порядке вещей. Чудо-машины. Гений тот, кто сумел создать вложенные в них прекрасные программы. Увлекаемый их трепотней, Спортов внимательно рассматривал и слушал, ни разу не отметив цикличности, повторов поведенческих паттернов, все до единой реакции были уместны и исходили без задержек, хотя движения были несколько топорны. Он даже мог бы поверить, что перед ним настоящие дети. Что-то заставило Спортова мимолетно посмотреть в сторону, и он резко развернулся. Издали за ними наблюдал некто, со скучающей миной подперший голову рукой. И это был настоящий человек. Спортов спутал детей с куклами в первый раз, но теперь он был внимателен к этому аспекту. — Эй! — он сделал два шага вперед. — Эй, друг! Куклы и Стефани замолчали. — Ты это кому? — спросила она. Спортов на секунду отвел взгляд от незнакомца и махнул в его сторону: — Ему! Тому хватило секунды, чтобы исчезнуть. Спортов подбежал к месту, где тот стоял, мотнул головой вправо-влево, но никого обнаружил. — Ты очень любишь двигаться, да, Спортакус? — Да, люблю... — он едва не забыл слегка улыбнуться Стефани. — А кто это у вас такой высокий и в фиолетовом? — Я не знаю, — она дернула худыми плечами вверх-вниз, — я еще не со всеми тут познакомилась. — Наверное, это Робби. Ты думаешь, ты видел Робби? — протараторила светловолосая кукла, как ее, Зигги. — Наверное. Вы не против... Ты не против, — он обратился к Стефани, — если я похожу тут вокруг и осмотрюсь? — Конечно, нет! Он еще раз улыбнулся и побежал обратно к желтому ограждению, за которым увидел некоего Робби, перепрыгнул через него, и, выбрав лево, припустил по дорожке. С ходьбой он слукавил, ходить было слишком медленно, и сама его душе не выдерживала таких задержек. Направо, налево, направо... Он не встретил никого больше. Население городка словно состояло из розовой Стефани и фиолетового Робби в компании нескольких высокотехнологичных киберов. Плашка на груди ожила. — Кто-то опять намеревается сверзиться с качелей? — вслух спросил пустоту Спортов. В поле зрения никого не было, но уха достигли причитания квохчущим женским голосом и высокая неразборчивая трель Стефани. «Да я и впрямь герой сегодня», — подумал Спортов, разгоняясь в сторону звуков. Он успел ровно за секунду до трагедии раздавленного торта и рухнувшего с высоты в полметра кибера. Оный в виде сребровласой женщины отчаянно цеплялся за перекинутую через ветку ближайшего дерева веревку, за которую Стефани и кругленькая лысоватая кукла в деловом костюмчике не менее отчаянно тянули его из узкой и мелкой ямы, куда тот, видимо, свалился. Веревка не выдержала отчаяния с двух сторон и лопнула, Спортов успел схватить концы, предотвратив падение «дамы» обратно в яму, а толстячка — прямо на неосмотрительно отставленный торт, выглядевший, как ни странно, весьма настоящим. Спортов был «героем», толстячок — мэром, дама — его секретарем, и все вместе они были весьма довольны друг другом. Ему уже почти доставляло удовольствие наблюдать за поведением киберов. Если он вернется... Когда он вернется, ему никто не поверит. Осмеют, скажут, что надышался каких-нибудь лунных испарений. Откуда-то мигом набежала толпа, все эти Зигги, Стинги, Трикси, добавился какой-то рыжий негритенок, и сквозь общий гомон Спортов с трудом различил незнакомый голос, возвещающий что-то о том, что он еще вернет все, как было, и избавится от «синего…», дальше Спортов не разобрал кого. Он повернул голову и увидел того самого загадочного фиолетового субъекта, опершегося о заграждение одной рукой и делающего второй неопределенные взмахи. Он определенно был человеком. — Ты Робби? — громко спросил Спортов, заставив всех повернуться в сторону субъекта. — Это же Робби Роттен! — ахнула кукла Трикси. — Робби Роттен! — подхватили киберы. — Робби Роттен! — передразнил их субъект, сморщив свое длинное лицо в отвратительную гримасу. Кто-то вскрикнул: — Это он и выкопал эту яму, точно! Спортов удивился такому поспешному и необоснованному выводу, но не успел и рта раскрыть, как Робби, вильнув всем телом из стороны в сторону, пафосно развел руками и ткнул в Спортова пальцем: — В следующий раз я с тобой разделаюсь, как там тебя? Спортадурст? Сбитый с толку Спортов начал: — Подожди, я хочу спросить тебя... — но Робби, присев и вжав голову в плечи, издевательски помахал и поплыл вбок, скрываясь за кустами. — Еще увидимся! — Стой! — Спортов вырвался из толпы и подбежал к ограждению. — Ох уж этот Робби, — заговорили сзади, — вечно подстраивает какие-то пакости... — И как ему не надоест... — А еще называет себя самым ленивым в Лентяево... Спортов стоял перед оградой, ощутив резко навалившуюся беспомощность. Кажется, из настоящих людей он все-таки был тут один. Он не мог уснуть несколько часов. Безумные образы кукольного города с его кукольными обитателями водили стремительные хороводы в его голове. Иногда их пляски прерывались снопами выстреливавших, как искры, мыслей о природе всего это, и, как и искры, быстро угасали, оставляя мелкие болючие ожоги. Он потерял всяческую нить логики в происходившем с ним. Если свое нахождение в корабле он еще мог списать на некое испытание на сообразительность и способность разобраться в незнакомой ситуации, то что это? Проверка на ясность ума? Или ему нужно было что-то увидеть среди искусственных построек и искусственных жителей? Может быть, тест на желание делать добро? Не просто же так у него эта плашка на костюме. Или, наоборот, его хотят превратить во что-то типа Стефани или Робби. Первая не то чтобы была странной, легкомысленной разве что... Но второй был откровенно ненормальным. Вместе с чем-то детским, проскальзывавшем в его поведении, в нем было что-то пугающее, но Спортов не мог понять, что. Ему не очень нравилась мысль о том, что Стефани находится в одном городе с этим. Спортов дал себе зарок побольше узнать о Робби Роттене и, если понадобится, оградить девочку от него. Если это вообще девочка. Подсадная утка? Какая ее функция? А функция Робби? Куклы. Самые совершенные киберы, которых он только видел. Каждая со своим уникальным характером, что вообще немыслимо для кибера, пусть гипертрофированным, простым, как две копейки, — они были занимательнейшей частью этого карнавала безумия. Заполучить бы одного из них да отвезти ребятам в институт — сам Спортов вряд ли поймет что-либо, даже если залезет внутрь, а вот эти да, эти могут, выудят все до последней крупинки информации. Ох, самому бы выбраться... Спортов откровенно признался себе, что не знал, что делать дальше. Библиотека не дала ему больше ничего, все остальные книги оказались несерьезным чтивом, историю Лентяево он проштудировал и с неудовлетворением заключил, что и она походит просто на сборник разрозненных рассказов. Нет, разумеется, были варианты опросить жителей, поднять все имеющиеся архивы в городе, если они имелись, но что, если механизм контроля не даст ему и приблизиться к выполнению? А что если архивами являются люди в городе и пришла пора быть гибким и умело ставить вопросы? Лидок бы сейчас захохотала: «Умелые вопросы? Ты?». Лидочка, Лидок... Когда он улетал, и подумать не мог, что назад уже не вернется и что они так и не помирятся, и все сказанные им слова так и останутся висеть в земной атмосфере. Вся импульсивная затея со свободным поиском сейчас не казалась героической, а ребяческой и глупой. Кому он что пытался доказать? Что тоже может взять и улететь, и никакие привязанности его также не удержат? Только она уезжала на Дальний восток в океанические лаборатории, не так уж и далеко, на самом деле, а он сбежал прямо в пустоту. Несоизмеримо. Она пошла за сердцем, сменив специальность и отправившись за ней через всего лишь континент, а он пошел за своей глупостью, бросив вообще все и отправившись через весь космос. Нет, изначально-то не заладилось еще в институте, со всеми попытками выкарабкаться хотя бы на уровень однокурсников, но последней каплей стал все-таки тот разговор с Лидком... Теперь он просто обязан был вернуться. Хороводы мыслей увлекли Спортова за собой в сон.

***

Толстая тетрадь равномерно заполнялась. Спортов старался вносить туда все до последней мелочи, зацепившей внимание. Продолжительность дня и ночи стандартно-земная в летний период. Ни восходов, ни закатов нет — солнце просто «включается», словно по щелчку. Он долго не мог привыкнуть к этому, первые дни думая, что впадает в кратковременный ступор, пропуская появление и исчезновение светила на горизонте. Температура ровно плюс двадцать пять днем и ровно плюс десять ночью — он специально поднимался замерять, невзирая на головную боль, — и больше никаких погодных изменений. Спортов не смог отыскать никаких других населенных пунктов, даже дорог, к ним ведущих, не было. Он пытался улететь на как можно более далекое расстояние, однако местность вокруг продолжала оставаться чередованием лесов и степей и, какое бы расстояние ни намотал одометр, стоило Спортову повернуть дирижабль назад и пролететь буквально десяток километров, как на горизонте показывалось Лентяево. Городок словно появился посреди зеленых степей в том виде, в каком был сейчас, и никак не менялся. В магазинчиках без продавцов сама собой появлялась еда, одежда строго определенного вида, не меняющегося для каждого из жителей. Когда кому-то из них требовался нерядовой предмет — инструменты, детали, элементы костюма — кукла просто убегала с криком: «Сейчас принесу!» и возвращалась уже с ним. Проследить за ними не давал механизм контроля, который Спортов наловчился распознавать еще на ранних стадиях проявления. Стоически сцепив зубы, он подвергал себя и усиленному воздействию, нарушая правила поведения, что однажды увенчалось интересным наблюдением: находившиеся рядом киберы в какой-то момент циклично повторили свои последние действия, словно программа их сбилась. Однако проверить, что случится при дальнейшем нарушении, он не смог. В остальном поведение киберов продолжало поражать его своим разнообразием и адекватностью реакций, пусть и в рамках предписанного образа каждого из них. Мэр Добродушный хлопотал, Мисс Деловая бесконечно говорила с кем-то по телефону, дети играли и регулярно попадали в наиглупейшие происшествия, обязательно требовавшие его помощи. Стефани отличалась от них всех более человечно-сглаженным поведением, без перегибов в определенную черту. Вполне нормальный жизнерадостный ребенок, пожалуй, несколько чересчур несерьезный для своего возраста, но справедливый и добрый. Спортов так и не смог разобраться, была ли она человеком, кибером или вообще одной из тех, кто организовал все это «приключение». Робби Роттен вызывал шквал противоречивых размышлений. По спортовскому разумению, взрослый человек не мог вести себя подобным образом. За последнее время он встретил Робби дважды. В первый раз тот, видимо, решив не тянуть с выполнением угрозы разобраться со Спортовым, устроил целое представление, втянув всех жителей. Заявившись в комическом костюме рыцаря, Робби провозгласил Лентяево монархией, а Стинги — потерянным принцем, которого буквально в следующие полчаса запер и предъявил новый свод законов от его имени, затребовав изгнания «супергероя» из Лентяево «навсегда-а-а», как он скрежетал ужасным поддельным голосом. Периодически он прищуривался и смотрел на Спортова своим жутковатым внимательным взглядом. Тот уже приобрел некоторый иммунитет к творящимся в городе глупостям и взирал на происходящее со снисходительной отстраненностью, заученно улыбаясь в нужные моменты, чтобы не вызывать обеспокоенности кукол. Ему было даже несколько лестно, что в его честь была устроена такая кутерьма, к тому же, хотелось пронаблюдать реакцию кукол на нестандартную ситуацию. Те подтвердили полнейшее отсутствие каких-либо алгоритмов анализа поступающих данных: их искусственный интеллект просто воспринимал как должное то, что узнавал. Попробуй такое проверни с земными восьмилетками, думал Спортов, они бы разбили все претензии «сира» в пух и прах. В итоге ему пришлось вытаскивать дурных киберов вместе со Стефани с выглядевшей игрушечной башенки, а Робби попытался пронзить его шваброй. На этом душевное равновесие Спортова качнулось, и он, не в силах больше все это выносить, торопливо распрощался и скрылся. Второй раз Робби появился во время ответственной операции по снятию с дерева котенка. Поглаживая спасенного и приговаривая: «Ты тоже почти настоящий?», Спортов вдруг наткнулся взглядом на длинную бледнолицую фигуру. — Знаешь, ты мог ты подрабатывать пугалом. На меня бы точно страху навел, стоя вот так в кустах. — Жаль, не настолько, чтобы ты убрался отсюда подальше, Спортапупс. Непривычно спокойный голос Робби вызвал мысль, что это был его брат-близнец, не морщившийся, не скалившийся и от этого казавшийся моложе. Робби умолк, рассматривая Спортова, по крайней мере, у того возникло ощущение, что именно рассматривал. Такой Робби вызывал уже неподдельный холодок под ложечкой. Все так же безмолвно он развернулся и против ожиданий не поплелся, поволочился или повихлял, а зашагал прочь, совсем как настоящий человек. Несмотря на этот маленький эпизод, Спортов не мог перестать воспринимать его как ужасно фальшивого и неприятного персонажа города. Неприятным событием стал для Спортова девятый день пребывания, продлившийся четыре часа сорок четыре минуты. Он упражнялся на дирижабле, когда солнце резко исчезло, и на небо выпрыгнула луна. Он даже слетал проверить Лентяево, но традиционно для ночи там не горело ни одно окошко. Его собственный режим был сбит — ему пришлось «отправляться спать», и он провел в кровати девять часов без сна, в двадцать сорок четыре солнце снова появилось, он был на ногах до восьми часов восьми минут, потом его снова заставило лечь. Солнце зашло, как подобает, в десять часов, после чего режим дня и ночи восстановился, как надолго — Спортов уже не был уверен. На десятое утро ему пришло приглашение на день рождения Зигги. Как приличный супергерой, отказать он не мог, и, как приличный гость, заскочил на почту заказать для него подарок, решив, что киберу-сладкоежке придется по душе что-то к десерту. Поддерживая свой образ, он выдумал «здоровые сладости» из фруктов и наговорил несуществующих наименований в огромный, кислотного цвета телефон почтового отделения. Как водилось в Лентяево, посылка пришла через минуту. Спортов называл это «лентяевской Линией доставки». Неторопливо размышляя о способе переработки пищи, вполне настоящей, не пластмассовой, киберами, он на автоматизме сновал туда-сюда по площадке, где был праздник, бездумно что-то передвигал, поправлял, принимал из одних рук и передавал в другие, два лишних раза узнал от возбужденного Зигги, что тому исполнялось восемь и два раза выслушал его скомканное: «Я уже говорил? Прошу прощения». Излишне суетящийся мэр чуть было не уронил себя вместе с пирогом, от чего был убережен Спортовым, снова ставшим благодетелем, благословенным спасителем и Гераклом своего времени. Мысли перешли на его собственную диету, состоявшую из одних фруктов и овощей. Спортов немало опасался, что рано или поздно такой режим питания аукнется ему недобрым, но до сих пор не наблюдал никаких негативных изменений. Наоборот, от тех же яблок у него резко подскакивал уровень энергии, словно от медицинской добавки. Стефани торжественно вручила Зигги футбольный мяч, всеобщим голосованием было признано сейчас же проверить его в деле. Сама она отстала, и Спортов окликнул ее: — Стефани, — он подумал секунду, подбирая слова, — который раз ты на дне рождения у Зигги? — Первый, конечно же, я же только в этом году приехала. Прямо как ты! — она обрадовалась этой маленькой параллели. — Ах да, я забыл... — Побежали, иначе они все финты без нас сделают! — Конечно! — он был горд, что его специальный веселый голос стал звучать очень натурально. — Только прослежу, чтобы мэр без происшествий добрался до дома, он хотел отдох... Он посмотрел в сторону буквально на одну роковую секунду. Робби действительно мог бы работать пугалом. Спортов поймал его фирменный взгляд, от которого засосало под ложечкой. — ...я сейчас, в общем! — махнул он рукой Стефани. Та унеслась к киберам. Прямой и длинный, как жердь, Робби стоял поодаль у им же разрисованной фиолетовым стены, удачно сливаясь с ней, словно марсианский мимикродон. Он сделал подзывающий жест, потом, словно спохватившись, изобразил на лице нечто дружелюбное. Спортов не ожидал ничего хорошего, но ему уже было слишком интересно, он оглянулся удостовериться, что сейчас он никому неинтересен, и рысцой перебежал к стене. Робби двумя большими шагами сдвинулся вбок к растущим тут же деревья, скрываясь за ними. Нехорошие предчувствия Спортова усилились, и, пройдя туда же, он с внутренним вздохом и недоумением оглядел опереточную ловушку типа «крест-на-земле-и-сеть-на-ветках». Робби стоял рядом с выражением крайнего благодушия на лице. — Уважаемый Спортакус, мне крайне необходимо вас поймать. Не изволите ли встать под сеть? Сбитый с толку Спортов созвучно ответил: — Прошу меня простить, не изволю. — Я все-таки настаивал бы, очень срочное дело, — он сделал любезный взмах руками в сторону мелового крестика на асфальте. Спортов, повинуясь непонятному порыву, слегка поклонился, разведя руками: — Вторажды вынужден... э-э-э... отклонить. — Спортакус, хватит кочевряжиться, идите под сеть! — рассвирепел Робби, отбросив высокопарные приличия. — Я вам как инженер говорю: для нас обоих это может оказаться неоценимо полезно! Слово «инженер» подействовало необъяснимо-магически, как фраза «декан попросил» на студента. Спортов настороженно, но покорно ступил на белый крест. Он ожидал чего угодно вплоть до того, что сеть окажется электрошоковой, однако та, упав, уныло обвисла на нем, стукнув несерьезными грузиками о стальные вставки костюма. Спортов с неудовольствием посмотрел на Робби, тот ответил ему тем же и вдобавок изобразил замысловатое па руками, подкрепив сердитым: — Ну и что вы стоите, падайте! Вы пойманы, что непонятного? Он упал, аккуратно опустившись на колени и неторопливо растянувшись на асфальте. Робби упер кулаки в бока, громогласно хохотнул, после чего рухнул, как сломавшаяся марионетка, рядом, вцепился в ворот спортовского жилета и вполголоса быстро-быстро заговорил почти в самое его лицо: — Скажите, вы ведь из внешнего мира? Нас нашли? Вы из спасательной группы? Кто еще в ней? Исильдорф? Мацуока? Кто-нибудь из исландской группы? Вы решили проблему гравитационного лифта луны? Спортов на мгновение словно отключился, пропустив часть из того, что тараторил Робби. Осознание того, что тот и вправду был настоящим, более настоящим, чем абсолютно все окружавшее его пространство, оглушило, ослепило и лишило речи. Справившись с собой, он просипел: — Подождите, вы тоже звездолетчик? Робби резко отпустил ворот и откинулся, пораженно и неверяще таращась на Спортова. — Господи, вы что, тоже сюда упали? — наконец надтреснуто спросил он. — Я был на пути к ЕН1708С, когда поймал сигнал с этой луны. С той луны... Вряд ли мы на ней сейчас. Лицо Робби побелело и обмякло, уголки рта беспомощно оползли вниз. Он подтянул колени и спрятался в ладонях. Спортов приподнялся и сел рядом, положил руку ему на плечо. — Как давно вы нашли это место? Вас тоже привел сигнал? — Не сигнал, — глухо сказал он в ладони, — неважно, какая разница... — Сейчас стала большая разница! — негромко, но горячо заговорил Спортов. — Вы не одиноки больше и... — ГСПшник? — внезапно спросил Робби. — Из ГСП, да... — Значит, и искать никто не будет, — он уронил голову на колени. Спортов сжал ладонь на его плече: — Слушайте, сейчас не прежние времена... — и понял, какую сморозил глупость. — Ну хорошо, предположим... Но два пропавших корабля, улетевших в одном направлении... А, ч-черт... Робби даже не реагировал на всю эту ерунду. Кто будет искать пропавших ГСПшников, пока не выйдет пятилетний срок возврата? Да никто и никогда. Голова у Спортова словно вмиг опустела и все ободряющие слова, сотни их он сказал за жизнь, все до единого отказались показываться. — Хуже всего, — прогудел Робби из коленей, — когда обретаешь надежду, и она растет и крепчает, а потом оказывается куском мокрой бумаги и расползается за одну секунду. Он развернулся, вытянув ноги, и неуклюже поднялся. — Робби! — Спортов подскочил вслед за ним. — Робби, сейчас нельзя падать духом! Не когда у вас появился союзник! Нужно продержаться! — У меня уже много лет такой момент, когда нужно держаться, — он побрел по дорожке. Спортов развернул его за плечо: — Вы еще живы! И я еще жив! У нас есть руки и наши разумы, которые нужно приложить... — Давайте потом поговорим, — он апатично смотрел в лицо Спортову, — я вам цилиндрик пришлю или воздушный шарик отправлю. Тот был обескуражен. Сам он сначала был готов взорваться радостью, но сейчас та угасла вместе с эмоциями Робби. Спортов не стал его догонять, оставшись опустошенным стоять и пытаться осмыслить, что произошло. Его исчезновение, наконец, заметили, набежавшие куклы дергали за сеть, так и оставшуюся на плечах, и наперебой спрашивали, что произошло. Он через силу улыбнулся одними уголками рта и ответил строчкой из любимого стихотворения: — Кто-то поставил ловушку на птиц, а на землю сбило меня.

***

Следующие два дня Спортову только и оставалось, что думать. Он не смог достучаться до Робби: чем дольше находился около входа в роттеновское жилище, тем хуже ему становилось, видимо, героям не подобало вторгаться в дома злодеев. Рядом с выступающей из земли широкой трубой, с плотно закрытым тяжелым люком ощущалось что-то вроде тошноты пополам с болью в животе, также он заметил, как пролетавшая птица резко вошла в штопор, неестественно выровнялась у самой земли и по спирали снова поднялась. Что-то сбоило. Вот он и думал. Чаще всего мысли, даже изначально бывшие о семье и о работе, возвращались к Лидку. Все они были какие-то печальные и обреченные: что он никогда не скажет ей того, что надумал тут, расписал по фразам и даже прорепетировал. Что вообще даже не увидит ее. И не против он был ее работы этой, и подумаешь, что бросила она Диспетчерское и ударилась в океанологию. Вот такая она порывистая, прямо как он ведь. Ей даже не нравилось у них на Диспетчерском, и вовсе она не отказалась от Спортова, и не намекала ни что. Будто сейчас трудно держать связь и видеться... Мучительно было то, что и она теперь ему ничего не скажет, не изольет собственную обиду, а та должна быть велика, намного больше его собственной. Интересно, лежала ли она по ночам так же, не в силах уснуть? Она, скорее, рыскала по комнате, как звереныш, как и он сделал бы, только ему нельзя было: режим. Потом мысли уходили от нее, и становилось еще хуже. Для всех других на нем теперь крест, наверное: ударился в ГСП, словно от настоящего дела сбежал. Кто из друзей поближе, скажут, что девушку обидел и семью бросил. Да и ладно семья, было бы там что бросать, но работа и Лидок... Да-а. Он другим человеком вернется. Если вернется. Поселившийся в его голове полтергейст Чагашвили гундел на ухо с еле уловимым акцентом: «Это вы себе льстите. Через вашу развитую лобовую пластину достучаться — задача нетривиальная...» Утром третьего дня метаний он получил письмо. «Приглашаю тебя на свой день рождения сегодня! Зигги». Спортов недоуменно повертел лист. Это Робби пытается его вызвать таким «хитрым» способом, как пригласить на чужой день рождения, но снова спутал имена кукол? Мысль понравилась, и Спортов не заставил себя ждать. Площадка недалеко от аляповато раскрашенной фиолетовым стены гудела, топотала и суетилась. Спортов замедлял шаг по приближении, пока не остановился в десятке метров. Робби точно не смог бы такое устроить, никто не занимался целенаправленным лентяйничанием, чего он обычно пытался добиться, все действительно готовились к празднику. Спортов выудил из всего этого коловращения Зигги, который очумело хлопнул глазами, сквозь завесу одурелой радости узнал Спортова и даже смог внятно ответить на вопрос: — Да, и правда сегодня! А ты не поверил? Почему не поверил? А вот посмотри-ка! — И сколько тебе лет? — Восемь! Холодок пробежал по спине Спортова. — Это что же, год прошел? — губы отчего-то занемели. — Быстро-то как... — Да, целый год! Я теперь старше, и умнее, и сильнее, и одного возраста со Стинги, и теперь он хвастаться не будет! Спортов дал ему уплыть обратно в кружение праздничной стаи кукол и огляделся. Он почувствовал, что волосы на руках буквально встают дыбом, но успокоил себя, что, в общем-то, случилось как в тот раз с солнцем — режим сбился, на этот раз режим летоисчисления. Всего-то. Внезапно ему пришла в голову идея. Он вежливо попросил кусок торта, сказав, что отнесет его Робби, не стоит его забывать, ведь он тоже житель Лентяево, а то вот в прошлом году... Он отчаянно протарабанил в люк, но ответа не дождался. Он хотел сказать что-то про то, что, если Робби опасается последствий, то зря, потому что механизм контроля, видимо, допускает визит героя к злодею по праздничному случаю, но абсурдный образ Робби, любезно приглашающего проследовать в ловушку, не шел из головы, и вместо заготовленной сентенции Спортов громко выдал: — Гражданин, не хотели бы вы присоединиться к всеобщему, э-э, пиршеству тела и разнузданности духа? Люк и система наблюдения в виде двух здоровенных глаз со зрачками-камерами ответили молчанием. Спортов вздохнул и покачал головой и снова начал: — Слушайте... Что-то оглушительно бряцнуло в тоннеле под люком, тот с механическим вздохом откинулся и выпустил верхнюю часть Робби, отчаянно трущего ухо пальцем. Он мрачно всмотрелся в лицо Спортова и сразу пошел в атаку: — Я выронил инструмент из-за вас! — Я принес вам торт. Я могу... — Благодарствую. Он выхватил тарелку и всосался обратно в тоннель. Спортов подавился заготовленными словами и торопливо заглянул внутрь. — Подождите! Я же не за этим только пришел! Я хотел поговорить с вами! Медленно спускавшийся вниз Робби задрал голову и сказал: — О чем? — он сардонически оскалился и добавил: — Спортакуст, это, конечно, было очень мило, но я собирался хорошенько полениться и не намерен откладывать такое важное дело! Спортова неприятно поразила перемена поведения обратно в типично-лентяевскую. Он подумал на секунду, а не было ли, и правда, у Робби серьезного близнеца. — Я не знаю, зачем вы это делаете и почему хотите избавиться от меня, но это бесполезно, потому что я от вас не отстану, — тут Спортова прорвало, — вы что, не хотите вернуться на Землю? Вы же сами спрашивали про спасательную группу! На слове «Земля» лицо Робби разгладилось и приобрело давешнее серьезное выражение. Он буркнул: — Настырный герой! Спускайтесь за мной. Огромное помещение бункера Робби, походившее на цех завода, было заполнено всевозможной техникой, впрочем, в уже привычном несерьезном обличии. Взгляд сразу притягивали высокие колбы с манекенами внутри, разодетыми в костюмы пожарного, детектива, ковбоя, Санта-Клауса и почему-то медсестры. Вторым бросалось в глаза ярко-оранжевое пушистое кресло на оранжевом коврике с оранжевым же столиком рядом, слепящее пятно среди синей гаммы. Широкие столы под дальней стеной ломились разноцветными деталями и полусобранными аппаратами неизвестного назначения, сама же она была увешана огромными светло-бежевыми листами. Спортов не сразу понял, что это было, слишком оно выделялось своей «настоящестью» и вложенной серьезностью разумного труда. Он благоговейно приблизился. — Система отвода энергии прокола? Строение «Кузнечика»? Модель гибридизации? И все по памяти? Чертежи были хороши. Напоминая о том, что внешний мир существует и ждет их, они вызывали и вовсе восторг. Он коснулся бумаги ладонью. — Вы чертили по памяти? — спросил Спортов чуть громче. — Потрясающе. — Да. Занять руки и голову. Он обернулся с восхищенным выражением лица. Робби внимательно за ним наблюдал и был явно польщен. — Вы конструктор. — Я успел много кем побывать, но, в основном, да. Теперь я изобретатель! — он вывел последнее слово высоким пафосным голосом. — Вероятно, безумный. Он хихикнул. — А я пилот, — Спортов старался не обращать внимания на его странности. — Сейчас все — пилоты, — брови Робби изобразили сложную волну, — это все равно, что сказать, что ваша профессия — потребитель хлебобулочных изделий. — Нет, как раз это и есть моя профессия, официально, — улыбнулся Спортов, наблюдая, как Робби, забавно переставляя ноги, приближается к креслу и падает в него. — Я некоторое время тоже летал, только бортинженером, давно. На что у вас было разрешение? — В общем-то, все маломестные суда, в том числе почтовые «Стрижи», грузовые малой подъемности, «Пеликаны», «Дирижабль» вот... — Я летал на «Зубрах», — с полуулыбкой сказал Робби. Спортов уважительно на него посмотрел. Ему приходилось видеть эти исполинские машины, постороннему взгляду казавшиеся невнятным нагромождением металла, но для опытного представлявшие восхитительно логичные и сложные по своему строению корабли. Спортов не успевал отслеживать изменения настроения Робби от лентяевца к землянину и обратно, и тот снова застал его врасплох, резко выкрикнув: — Так что ты хочешь, Спортафлюс? Говори быстрее, ты же хотел говорить, не отнимай у меня время от важных дел! — Меня зовут... — начал было тот, но Робби молниеносно посерьезнел и оборвал его: — Осторожнее! Будьте сейчас очень аккуратны, от какой части имени или прозвища было образовано имя героя? У вас почему-то только одно слово, вас называли как-то по-особенному? — По фамилии и называли, — признался Спортов, — у всех словно мания какая-то началась еще в детстве. Подходит, говорят, а имя не подходит, потому что иностранное. — И? — Меня зовут Спортов. Робби секунду посидел, глядя на него, потом в уголках его глаз собрались довольные морщинки, он рывком выпростался из кресла и стремительно подошел. — Меня зовут Робин Роттенсон. Слова эти дались ему с видимым удовольствием. Спортов пожал протянутую руку, Робби... Робин, продолжая удерживать, энергично встряхнул. — Но вы лучше называйте по прозвищу, иначе могут быть неприятности, — добавил он, с неохотой отпустил и вернулся в кресло, тут же снова подскочил, заозирался и извиняющимся тоном сказал: — У меня не будет второго... Давайте просто оба возьмем стулья. — Оставайтесь там, где вам предписано, — улыбнулся Спортов с каким-то облегчением на сердце, придвинул из-за одного из столов стул на колесиках и устроился напротив оранжевого кресла. Робин плюхнулся в него боком, закинул ногу на ногу и собрался уже что-то сказать, но снова спохватился и спустил обе конечности на пол, приняв благообразную позу. — Так вы из Группы свободного поиска, — резко посерьезнев и даже помрачнев, начал он, сверля Спортова взглядом. — Да. — И что же вас заставило... А, впрочем... — Нет, почему же. Я хотел принести пользу, открывая новые пространства. — А принести пользу дома не получалось? — сварливо, с интонациями Робби, спросил Робин. Спортов был неприятно поражен такой переменой. Он как можно ровнее произнес: — Я принес достаточно и буду делать это еще. — И ваши родные так просто отпустили? — Я достаточно взрослый, чтобы решить для себя. — Я бы самолично развешивал плакаты «ГСПшник — горе в семье!» — ядовито буркнул Робин. Спортову уже было сложно сдерживать себя в руках, он вскочил и заходил кругами, чтобы немного успокоиться. — Что вы носитель, как электровеник?.. Хотя да, Спортакус... Кстати, откуда вы знаете исландский? — Исландский? — Спортов так изумился, что на секунду даже перестал злиться. — Я говорю на русском! — Помилуйте! — в свою очередь комично всплеснул руками Робин. — Я бы в жизни не смог так ловко на нем говорить! Я сейчас говорю на своем родном языке. Они молча смотрели друг на друга некоторое время. — Еще одно интереснейшее свойство Лентяево, — заключил Робин, — знаете, я научился принимать его просто таким, какой он есть. — Неудобно вышло бы, если бы этого свойства не было. — Говорили бы на английском, — отмахнулся Робин, — или на русском, чтобы хотя бы один из нас был на своей территории. — На самом деле, я капельку знаю исландский, — признался Спортов и пошел по кругу в другую сторону, — моя мать была оттуда. Вернее, она и есть. Он запнулся. Как всегда, при упоминании нее пришли непрошенные воспоминания. Когда она уехала, объяснив, что так надо, и что она поработает и вернется, весь его мир перевернулся. А потом еще раз, когда она так и не вернулась. Наверное, поэтому он не слишком любил перемены — они всегда оказывались для него катастрофичными. Чтобы не оставлять свои слова висеть в воздухе, он закончил: — А вы? У вас есть семья? — Это неважно, — неприветливо ответил тот. Робин сплел пальцы на животе, вращая головой вслед за Спортовым. — Итак. Никаких предписаний о том, что можете найти здесь, у вас не было. — Вы о маяках и сигнале? Нет. Я просто летел к ЕН1708С... Робин поджал губы, его лицо посуровело. — И кроме вас этим маршрутом больше никто не пролетал? — Насколько мне известно, нет. Он задумался о чем-то, видимо, нехорошем, отчего его лицо стало еще более угрюмым. Внезапно он спросил: — Который сейчас год? Спортов ответил. Лицо Робина обмякло, черты словно смазались. — ...шестой? — эхом повторил он, — четыре года, значит, по-вашему... — А по-вашему, то есть, по Лентяеву? — Десять. Спортов присвистнул и откинулся на стуле. Робин отмахнулся: — Некоторые из них длились всего несколько месяцев. Хотя, как видно, все равно время здесь идет быстрее. — Но ведь если время здесь настолько нестабильное, как отсчитывать? — По празднованию Нового Года, — он развел руками и скорчил, как показалось, не специально, очень роббироттеновскую физиономию, — плюс каждый год появляется новый герой. Вы уже десятый. — Погодите, они тоже были киберами? — Киберами? Программами! Такими же, как куклы там, наверху, но качественнее. Подчас не слишком приятно выглядящими, половина человека и половина куклы, но человеческая часть всегда была очень натуральной. Собственно, поэтому я не понял сразу, что вы настоящий. Подождите, или вы считаете, что все это, — он обвел руками бункер, — существует на самом деле, и мы с вами сейчас в своих настоящих телах? Доселе Спортову не приходила в голову такая мысль. Он уточнил: — Что-то вроде тех обучающих для пилотов? — Да, но гораздо, гораздо сложнее. Я бы сказал, перед нами недосягаемый шедевр. Я полагаю, вы уже разобрались в механизмах симуляции, раз догадались замаскироваться под отнесение торта с праздника... — Я вел наблюдения, — кивнул Спортов, хотя Робин все еще не убедил его до конца, — за природой, киберами, то есть куклами, Стефани... Кстати, почему она не выглядит искусственной? — Она достаточно искусственна, — неожиданно жестко сказал Робин, — полагаю, симуляция считала некий образ из моих воспоминаний и переработала его, чтобы получить вот это. Не знаю, почему остальные выглядят настолько топорными, может быть, не хватает мощностей... — Я до этого искренне думал, что они — роботы, — признался Спортов, — и не мог понять, как действует механизм контроля. — Вы его так называете? А я — правилами. Здесь просто есть правила, по которым все должны играть. Герой должен спасать, злодей — делать пакости... Знаете, за десять лет, пусть это даже всего четыре года, от этого можно сойти с ума и потерять самого себя. — Но вы не потеряли. Хотя, — Спортов не удержался от шпильки, — некоторые черты все же въелись. Робин скорчил недовольную рожицу и продолжил: — Так вот, и, согласно этим правилам, я не могу просто взять и ни с того ни с сего сделать доброе дело, для такого должны сложиться обстоятельства. А вы, например, не можете просто так зайти ко мне на чаек с тортом . — О, я вообще ни к кому не могу. Узнал недавно, что мне полностью нельзя сладкое, от него я теряю силы. — О! — оживился Робин. — Может быть, мне в качестве злодейства накормить вас конфетами? — Робби! — Вы очень скучный человек, — обвинительно заявил тот. — Мне не будет весело, если я впаду в кому! — Зато Робби будет, — на его лице снова промелькнуло роттеновское выражение. — И что же вы делаете здесь уже четыре года? Нельзя ж целыми днями только вредить. — Конечно же, нет, пару раз в неделю максимум. Я, Спортакус, посвящаю все свое время тому, чтобы не забыть, кто я есть. Веду дневники. Занимаюсь работой. — Работой? Он махнул в сторону чертежей на стене, вылез из кресла и поманил Спортова к узкому изогнутому входу с говорящей надписью «Склад» на ней. Насколько можно было видеть, тот простирался чуть ли не на сотню метров, и весь был заставлен полками и аппаратами разной степени сложности. Робин не стал уходить далеко, подошел широкому плоскому ящику, занимавшему немало места и, откинув крышку, пригласил Спортова заглянуть. Внутри лежала толстая стопка чертежей. Взглядом попросив разрешения, он аккуратно вытащил несколько один за другим. Пара изображали знакомые конструкции, остальные — то, чего он никогда не видел. — Вы же понимаете, что, если это и впрямь симуляция, вы не сможете вынести это наружу. — Понимаю. Поэтому стараюсь запомнить каждый из них. Их не так много, на самом деле, большинство чертежей здесь — те, что я откинул в процессе, но я не могу избавиться от них: они напоминают мне, что я не Робби Роттен. — Вы ведь должны лениться, — вспомнил Спортов, — почему механизм контроля не останавливает вас? — Потому, что я умнее его, — осклабился Робин, — и я с точки зрения программы я практически все свое время провожу в разрабатывании злодейских планов, которые, конечно же, требуют всякого инвентаря. Дурацкие чертежи всех этих с позволения сказать машин я тоже делал, кстати, до сих пор где-то лежат. Спортов не заметил, как быстро успокоился. Он решил забыть Робину его странные выпады. Тот любовно закрыл ящик, плотно прижав крышку. — А теперь... — его глаза жадно заблестели. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что я пропустил! Следующий час Робин вышагивал по бункеру, вздымая руки и бурно восторгаясь, возводя очи горе и сыпя проклятиями, молча слушая и перебивая каждую секунду. — Действительно, нуль-т? Целые колонны машин на Сауле, перекидываемых нуль-т? — Сколько-сколько планет? — И какая же грузоподъемность? — А про Зейгмана что-нибудь слышали? Он куда-нибудь пробился? Раз не слышали, видимо, нет. И не надо, полный бездарь... Оказалось, что они имели общих знакомых. Спортов мельком с негодованием упомянул начальника транспортного отделения номер шесть Запазухина и был, к досаде, встречен горячим одобрением его деятельности Робином. — Эта сволочь никому другому работать не дает, только его шестые и должны быть первыми во всех рядах! — выговаривал разошедшийся Спортов. — О-о, да-а, он своих ребят двигает, но бережет, — мечтательно отвечал Робин, — правда, в мое время он еще был только начальником бригады, и то в Норвегии, я там работал... «У Запазухина за пазухой», как говорилось... Спортов с возмущением смотрел на него. Робин, не обращая внимания, продолжал: — У него были кое-какие связи на сортировочном пункте у спутника Смитта, которые позволяли цвести его привычке заранее бронировать по паре приемных ангаров исключительно под «Муравьев» своей бригады. Те не ждали в очереди на разгрузку и выполняли выше нормы, а это, как известно, почет и всяческое уважение. А однажды, пока его не было, всю бригаду на один рейс пересадили на «Силачей», инспекция состояния кораблей, что ли, прилетела, их корабли все и изъяли. Ну, ребят по прибытии и не пустили в те ангары-то, смеются, мы, мол, запазухинских «Муравьев» ждем, никого другого пускать не велено им лично. Других, впрочем, тоже, не пускали, его же бригаду оттеснили к другим ангарам в самый конец очереди, общая задержка была-а... — он причмокнул губами. — С тех пор он, видимо, ничему не научился? Они посмотрели друг на друга и дружно хохотнули. Обстановка незаметно разрядилась. Внезапно, без предисловий, заломило виски. Программа, видимо, сочла, что дала достаточно времени для визита вежливости. — Я вызову вас завтра, — Робин яростно тер голову ладонями — ему тоже пришлось несладко — ероша свои уложенные волосы, — сами не приходите, я все устрою.

***

Он действительно устроил. «Балаган», — думал Спортов, еще издалека разглядев буйное действо. Плашка его неистовствовала. Робин с воплями метался в подвешенной к дереву клетке, отчего та раскачивалась, он пугался и начинать орать еще больше, словно дурной попугай. Разноцветная толпа внизу подбадривала, и попеременно то ругала его, то успокаивала, что помощь скоро придет. — Что здесь происходит? — поинтересовался Спортов. Стинги величаво махнул рукой, загадочно произнеся: — Как всегда! — Кто-то попался в собственную ловушку! — выкрикнула ехидная Трикси. — На самом деле, я даже не знаю, на кого она была поставлена. Мы пришли, а он уже здесь, — с сомнением сказала Стефани. Спортов молодцевато упер руки в бока и покачал головой: — Что ж, кажется, мне придется влезть на это дерево и опустить клетку! — Пф, я прекрасно могу справиться и без тебя, Спортадурень! — Робин просунул руку с зажатым в ней небольшим предметом меж прутьев, чиркнул по веревке и втянул обратно, с торжествующим видом глядя сверху вниз. Разрез, стремительно опушавшийся рвущимися волокнами, с треском лопнул, и клетка под синхронный ах зрителей и еканье сердца Спортова рухнула на землю. Дружно обвалившиеся в разные стороны прутья гулко бряцнули об асфальт. Скрюченный на земле Робин что-то невнятно и удивленно произнес, сгрудившиеся вокруг куклы и Стефани помогли ему сесть, наперебой спрашивая, жив ли он и цел. Стефани строго сказала: — Ты же себе вредишь больше, чем другим, тебя нужно посадить под домашний арест ради тебя самого. Все еще осоловелый Робин странно посмотрел на нее и, потирая голову, ответил: — Я очень рад, что ты обо мне так заботишься, девочка... Спортов решил, что пришла пора ему вмешаться, и заявил: — Чтобы быть под домашним арестом, нужно сначала попасть домой! — Я не могу идти! — возопил Робин. — Я отнесу тебя! — громогласно объявил Спортов, обращаясь, скорее к куклам, чем к пострадавшему. Он легко подхватил худое тело, покорно обмякшее, чего Спортов не ожидал и едва его не выронил. В загривок ему вцепились жесткие пальцы, и он готов был поклясться, что тело издало тихое ругательство. — Мне придется позаботиться о нем, так что к ужину меня не ждите, — зачем-то сказал он Стефани. — Но у нас не планировалось, — она переглянулась с куклами. — Значит, нужно устроить, чтобы меня к нему не ждать, — назидательно сказал Спортов. — Какой ужин, что вы несете, — шипел Робин. — Очень жаль! — огорчилась Стефани. — Мы хотели, чтобы ты вечером научил нас играть в футбол. — Вы же играли на дне рождения Зигги, причем весьма неплохо. Глаза Стефани расширились, Робин картинно застонал, Спортов быстро сделал героическое выражение лица, распрямился, и они торжественно удалились. — Итак! — бодрый и здоровый Робин вывалил на вытащенный в середину бункера стол несколько тетрадей, чистые листы, ручки и одинокий карандаш. — Итак! Сразу должен признаться, что до вашего появления у меня не было никакой возможности сбежать. Но это не значит, что я не пытался. — Это вообще возможно? — Думаю, да. — Думаете? — Я же не смог. Я только теоретически предполагаю. — А причем здесь мое появление? — Вы, по сути, важны не так, как ваш дирижабль. Я не хотел вас обидеть, — торопливо добавил Робин. — Просто именно в небе, не скажу точные границы, но вот здесь можете посмотреть приблизительно... Да, на схеме... Есть некое утончение в теле симуляции. Я не могу сказать, как оно работает, но главное, что я сумел его обнаружить. — Так мы можем просто взять и хоть сейчас улететь? — изумился Спортов. — Еще чего! — сказал тот голосом Робби. — Нет, тут все не так просто. Откройте на странице сорок один. Вот, видите? Помните, я говорил, что каждый год здесь новый супергерой? Это — сводная таблица всех дат их появлений и уходов, эдаких пересменок. В это время симуляция, видимо, не справляется с нагрузкой, и в ней появляется слабость. Либо — у меня есть теория, — что герои изначально были призваны доставлять и забирать тех, кого нужно было сюда поместить или вытащить. — И я могу вытащить вас, — задумчиво произнес Спортов. Он листал тетради Робби, торопливо просматривая записанные данные, — подождите, получается, меня просто вытолкнет отсюда, когда прилетит новый? — В том-то и дело, не факт, что вы не стали постоянным героем. Сердце глухо стукнуло. — Совсем не обнадеживающе. — Совсем, — согласился Робин, — что, если предусмотрены две роли для реальных людей в симуляции — героя и злодея? И если застрял я, то и вы... — Давайте будем оптимистами, — перебил его Спортов, — и представим, что я тут временный. —Тогда вы сможете меня вытащить. М-м-м, ставлю пятьдесят процентов на это. Однажды я построил летательный аппарат и попытался сбежать сам. Но, едва я начал удаляться от Лентяево, как он начал буквально разваливаться в воздухе. Я здорово испугался тогда: неизвестно, можем ли мы тут умереть. — Я отлетал, но на определенном расстоянии местность начинала дублироваться, и расстояние на одометре накручивалось впустую — я поворачивал назад, и Лентяево тут же появлялось на горизонте. — Вот! А я даже на пару сотен метров не отлетел. Рожденный ползать... К чему я это? Как вам нельзя просто так бывать у меня, так и мне у вас, я как-то попытался зайти к третьему герою, и все кончилось плохо. — И когда должен появиться новый? Робби посмотрел ему в глаза. — Я не знаю, что за сбой произошел с этим днем рождения Зигги. Но, видимо, год еще не сменился, раз на нас не упала зима, и в Лентяево не празднуют Новый год. Плюс сам год тут длится разное время. — То есть ничего конкретно сказать нельзя? — Если только брать по средним значениям. Переверните страницу. На обратной стороне было написано имя «Спортакус» и день его прибытия. Следующая строчка начиналась вопросительным знаком и через тире — количество дней до следующего героя. — Вот ведь... — он во все глаза смотрел на карандашные циферки. — Нескоро, да. Но и не десять лет, знаете ли, — взъерошился Робин. — А нет ли каких-нибудь способов вызвать нового героя? Спортов поднял голову и увидел озадаченное лицо Робина. — Я не знаю, — признался тот, — я так привык, что тут все по правилам, что над нарушением такого важного даже не задумывался. Он немало оживился. — Наше с вами домашнее задание — поразмышлять над этим вопросом. Но, что бы ни случилось, вынуждены мы буде дожидаться одиннадцатого или придумай самый безумный план — вы будете со мной? — Да! — Спортов вдруг наполнился теплом по отношению к этому человеку. — Еще никто в мире не говорил «да» с таким чувством, как вы. Он бодро громыхал сапогами по дорожке, преисполненный всяческих надежд. Выберутся, куда они денутся. Уж вдвоем-то! Спортов даже робко представил, как встретит Лидка и что ей скажет. А потом сходит к ребятам в отдел и проставится, чтобы они все вместе выпили за то, чтобы никто никогда больше сломя голову не кидался в пучины космоса... — Спортакус! — окликнули его. Он обернулся и увидел радостно ковылявшего к нему Зигги. — Спортакус, мы все устроили! — Что устроили? — Ужин! Как ты сказал. Ему понадобилась целая секунда, чтобы сообразить, что к чему. Он широко улыбнулся: — Ждали меня? — Нет. И не дождались. Вернее, не ждали вообще и не ждали, что дождемся. — Молодцы! — Спортов степенно кивнул, салютовал ему и зашагал к видневшемуся за домами дирижаблю. Ему безумно хотелось оказаться в компании людей, не склонных наивно верить каждому слову, пусть бы они разнесли его самого в пух и прах и даже высмеяли.

***

Следующие дни обернулись для Спортова не слишком приятными. Лентяево мирно жило свой жизнью, он успешно научил играть в футбол кукол, был показательным умницей и спортсменом, но единственное, что было по-настоящему важно, — его с Робином планинование побега — застопорилось и остановилось. Робин исчез. Он не злодействовал и вообще не появлялся в городе, на стук в люк не отзывался. Лентяевцы сказали, что это нормально, и иногда Робби пропадал на много дней, но ни у кого это не вызывало подозрений, ведь тот был таким ленивым. Спортов снова не мог спать, и от нервов стал, казалось, еще более активным. Пришедшее письмо о том, что в Лентяево что-то стряслось, он воспринял как избавление, сломя голову помчавшись туда. Однако, это оказался не Робби — Пиксель изобрел некий аппарат, заставлявший вещи исчезать, назвал его «Уборщик 6000» и наисчезал кучи неубранных вещей в каждом доме. Аппарат, как водится, пропал, эффект его оказался всего лишь невидимостью, вернуть все назад мог только он — идеальное соотношение факторов, чтобы начать общегородской поиск. Спортов, желая поскорее разделаться с этим, носился по улицам, как угорелый заяц, пока не заметил, что крыша булочной внезапно исчезла и в течение секунды снова вернулась на место. Добросовестность не дала ему спокойно удалиться на дирижабль, заставив проверить, все ли там было в порядке и, зайдя за булочную, он понял, что недооценивал способность Робина к сеянию хаоса. Тот, по-клоунски вихляясь из стороны в сторону, щелкал большой оранжевой кнопкой, наводя аппарат на все, что попадалось ему на глаза. Робин с залихватским видом оперся о стену, поигрывая Уборщиком, потом наставил на приближавшегося Спортова и несколько раз щелкнул туда-обратно, напевая: — Злой план, злой план, Робби уберет из Лентяево все лишнее! — Хватит, Робби! — Я злодей, — пожал тот плечами. — И вообще. Где вы были, когда я вам стучал? — Я ленился, Спортакус! Это моя прямая обязанность, восемь лет назад я даже написал должностную инструкцию, а четыре года назад выпустил ее переиздание с дополнениями и примечаниями! И разве вы забыли, что герою не пристало вторгаться в жилище злодея, причем не пристало на самом высоком уровне? Он ткнул Уборщиком куда-то в небо. Спортов открыл было рот, чтобы высказать ему все о его неподобающем трудной ситуации поведении, но Робин пресек эту попытку: — В общем, Спортакус, вы мне нужны... — он выудил новехонькую отвертку с острыми краешками и попытался раскрутить один из винтиков в Уборщике, но позволил ей соскочить и оцарапать палец. Он огласил окрестности громоподобным: — О, несправедливая жизнь! — после чего спокойным голосом сообщил: — Теперь я беспомощен, отнесите меня домой и перевяжите мое ранение. Спортов моргнул. Робин выжидательно смотрел на него, и он догадался, что тот не шутил. — Это уже предельная идиотия! — Вот именно! — весело подмигнул Робин и раскинул руки. — Несите меня, мой герой! Около входа в бункер Робин сполз с рук и бодро спустился по лестнице и, дождавшись Спортова, протянул ему и пострадавшую конечность. Наблюдая за растущей тканевой гулей, он излагал последние свои измышления: — Дергать вас вызовами ради коротких встреч не слишком удобно. Конечно, можно организовать какой-нибудь праздник или общественные работы, но они все равно не продлятся столько, сколько хотелось бы, плюс, вокруг будет слишком много народу. Нужно, чтобы я оставался в беспомощном — с точки зрения программы — состоянии, а вы вынуждены — с точки зрения программы — были находиться рядом. — Я могу вас повредить, — предложил Спортов. — Нет, спасибо, — быстро произнес Робин, — есть идея получше. Я заболею, и вы, как приличный герой, будете ухаживать за мной. — В Лентяево можно заболеть? — удивился Спортов. — Конечно, но строго простудой либо ветрянкой, никакого вам рака или лепры. Ровно семь дней, одну неделю. — Вы залезете в холодильную установку, — деловито поинтересовался Спортов, стараясь отогнать мысль, пытался ли Робин заразить кого-то лепрой. — Да, я уже пробовал провернуть такую штуку, у меня до сих пор эта махина стоит где-то на складе. Причем, что интересно, даже не нужно заболевать по-настоящему, я могу просто изображать необходимые симптомы, всякие там чихи, охи, ахи... — Правда? И программа верит? — Еще как! Ей важно, что резидент побывал в холодном месте без теплой одежды и хорошенько замерз. Говорю вам, я тут занимался обширный экспериментированием. Когда вы говорите, у вас подъем? В шесть? О! До одиннадцати и не ждите, у меня свой режим... Сегодня я устрою процедуры... — он хохотнул, и Робби, уличив момент, снова показался в его облике. — А завтра можете ждать сигнала. Робин отдал ему Уборщика: — Напомните Пикселю, что от него нужно избавиться. Подождите, перед тем, как вы уйдете... Он скрылся в проходе на склад. — Эта штука была неимоверно тяжелой, вы мне поможете... На самом деле, знаете, я хотел бы иметь подобное Лентяево место, я имею в виду, чтобы можно было получать материалы без необходимости ждать, пока по очереди пройдет то третья группа, то шестая, то опять третья, потому что им, видите ли, не додали в прошлый раз, и справочка имеется, и ничего ты с этим не сделаешь... И чтобы можно было испытывать все то, что понастроил, без убийственных мыслей, что именно в этот раз ты напортачил, и кто-то пострадает... В Лентяево же никто никогда серьезных ранений не получает... И, хоть и трудятся над разработками не в одиночку, но, когда случается несчастье, каждый думает, что это только его вина. Хотя и есть индивиды, конечно... Его голос умиротворительно гудел из глубины возвышавшихся полок и нависавших машин, что-то там шуршало, позванивало, и глухо тукало. Внезапно все звуки оборвались, и Робин возник на пороге с жирным черным мазком на щеке. — Нет, — заявил он, — не понадобится. Установка, оказывается, разобрана, я ее по частям вытяну. Он вытер руки куском ветоши, провел по лицу тыльной стороной ладони, недоуменно посмотрел, снова вытер руки и повозюкал тем же куском по щекам, тщательно размазав пятно. Равномерно-серый и очень довольный, он степенно пожал Спортову руку. Тот сказал на прощание: — Тогда до завтра, если план сработает. — Конечно, сработает, — серьезно ответил Робин. — Я успел проверить и то, что засчитывается симуляцией за злоде-е-ейский план, а что — как несчастный случай. На следующий день по Лентяево разнеслась невероятная новость: Робби Роттен заболел. Как он умудрился сделать это теплым летом, никто не знал, но все активно предполагали. Зигги бегал и уверял всех, некоторых по нескольку раз, что Робби переел мороженого; Трикси утверждала, что он изобрел машину для производства снежков, и та его закидала его самого; Стинги не сомневался, что виной был неведомый вирус, и теперь они все в опасности; Пиксель считал, что Робби слишком долго просидел в подвале своего дома, а тот ведь очень холодный; Стефани хмурилась и говорила, что Робби сам себе навредил, он всегда сам себе приносил больше неприятностей, чем пытался создать другим. Спортов порадовался ее проницательности, но сообщать этого, естественно, не стал. Робби Роттен очень страдал. Периодически он оглашал дом жалобными подвываниями, жаловался на колючий плед, вертелся, не в силах найти идеально удобного положения, и через силу пил полезное теплое молоко, чью мерзость не могли исправить ни мед, ни даже малиновое варенье, переданное запасливым мэром. Робин Роттенсон же был абсолютно счастлив. Расположившись в пушистом кресле, укутанный и окруженный стаканами и банками, он методично и со вкусом болел. - ...и вот таким образом, — вещал он своим густым, но «все же, кхе-кхе, чуть хриплым» голосом, — для чего, предполагаем мы, была создана вся эта великолепная, невероятная — да-да, не смотрите так — симулятивная программа, этот колосс прогрессивной мысли? Как вы считаете? Давайте условимся, что внешний вид персонажей создается автоматически из внешнего вида резидента или из его воспоминаний — мы не понятия не имеем, как выглядят создавшие это существа, но вряд ли как люди. Я бы хотел услышать ваши версии, прежде чем озвучу свои. Спортов отхлебнул бессовестно присвоенного молока без меда, и неторопливо проговорил: — Первым делом я подумал, что изначально это должна была быть симуляция для обучения, но что-то в ней пошло не так и теперь это, скорее, симуляция для деградации. Робин прыснул. — Но потом я вспомнил, что киберы вместе со Стефани регулярно попадают в ситуации, где вынуждены, например, делать выбор, помогать друг другу, ругаться, а потом искать пути к примирению. Может быть, это не для обучения, а для воспитания? Скажем, маленьких детей? Потом, во вторую очередь я подумал, что это может быть всего лишь демоверсией. Попробовали, сделали, испытали и забросили, грубо говоря, сохранили код, на основе которого можно наваять новых симуляций, а эту оставили, лень разбирать. Вот она и такая примитивная на вид, потому что программа копирует воспоминания о внешности и перерабатывает ее в более удобный для манипуляций вид. И такая же по содержанию — подробно не разрабатывали, накидали моделей характеров, ситуации, посмотрели, как работает, и пошли трудиться над настоящим делом. Или это вообще какой-нибудь студенческий проект, знаете, дипломная работа! Стены бункера сотряс громовой хохот. Робин по-роттеновски задрыгал ногами и едва не опрокинул столик со всеми банками. Вытирая слезы, он промолвил: — До такого я не додумался! У нас бы за такую дипломную работу продвинули сразу в академики: перенос разума, сохранение при этом — будем оптимистичны — тела, создание верибельной среды, ботов со столь разнообразными реакциями... Но мне определено нравится. Он снова зашелся. — Я не насмехаюсь над вами, поверьте мне, нет, — проговорил он, — возможно, это нервное после того, как я представил уровень развития цивилизации, в которой дипломники приносят подобное целыми группами. Спортов наконец смог продолжить: — Еще я подумал о чем-то вроде летних лагерей или зон отдыха. Скажем, перенапряжение развитого разума настолько велико, что периодически ему требуется разрядка, что-то совершенно простое, чтобы прийти в норму. Укрытие, опять же, место, где пережидают некие катаклизмы. И последнее, может быть, это как раз для нас? Предбанник перед входом в контакт с другой цивилизацией, чтобы нас не сшибло с ног сразу же? Пожили тут, попривыкли, а потом можно и в реальности встретиться? Робин налил себе заранее заваренного чая, подтянул колени, положил на них подбородок, внимательно глядя на Спортова. Тот смотрел на него в ответ, ожидая реакции. Робин подумал немного, пожевал губами и заговорил: — Я тоже думал об обучении, и тоже первым же делом. Чудесная возможность для пилотов, представителей всяческих опасных профессий — сделал ошибку, и тебя не разнесло на куски, а всего лишь выкинуло и поставило неуд. Время обучения можно увеличить за счет разницы его протекания, успев поставить студентов во всевозможные ситуации, что могут случиться. На выходе — практически идеально подготовленный работник, я упираю на слове «практически», все-таки осознание того, что здесь все не по-настоящему, расхолаживало бы. Воспитание, да, дилеммы... Зоны отдыха — интересная мысль, у меня что-то такое возникло, но переросло в другое. Я тоже думал, почему это место заброшено. Настроил версий от «забыли, где находится» до «цивилизация погибла». Про недоделку, которую никто не стал разбирать, в голову не пришло. И про студентов... — он не выдержал, уткнулся в колени и сдавленно захихикал: — Тоже. А вот ваши слова про предбанник весьма перекликаются с одной моей мыслью, вернее, даже с двумя. Давайте сначала о первой. Если нашим межзвездным друзьям пришло в голову или что у них там, что земляне или любая другая раса для начала должны пообвыкнуться с их укладом, то возникает закономерный вопрос, что это за общество такое? — Слишком простое, — кивнул Спортов. — Да. У меня возникла идея, что целью было не показать конкретные нравы и обычаи, а общую идею. Мы должны увидеть не то, что они чай пьют вместо кофе, — Робин смачно отхлебнул заправленного вареньем чая, — а что они отличаются от нас как раз вот этой всей несерьезностью. То-есть, их мир, он вот таков: яркий, ярче нашего, и проще. — Но как это возможно? Разве может рабочий человек, ну, существо, от которого зависят другие, быть несерьезным? Дело - делом, развлечения - развлечениями... — А если они достигли той стадии развития, когда это уже не так и важно, они просто могут себе это позволить? Банально, все сложные операции на себя берет техника. Или они обособились друг от друга и не очень-то зависимы? Спортов замолчал, задумавшись. Робин терпеливо ждал, отвлекшись на наливание еще одной чашки. — Я слышал одно хорошее слово когда-то, — наконец изрек Спортов, — «неотения», когда организм как бы остается ребенком в развитии одних систем и в то же время уже является взрослым в других, например, может размножаться, или имеет детские черты. И что именно это позволило сэволюционировать многим видам, в том числе человеку, потому что он сохранил способность к познанию, любопытство и способность играть. И вообще, что человек — неотеническое существо. Он поднял глаза. Робин смотрел на него с необычайно довольным видом. Ободренный, Спортов закончил: — И если представить, что они приспособились к жизни на грани идеальности, то они могут себе позволить быть такими, какие есть. И встречают серьезных нас. С нами хочется поиграть, но мы, наверное, не сможем. Нужно создать пространство, где можно будет научить делать это по правилам, не нарушая их своей дурацкой серьезностью. Робин светился ярче своего кресла. Он откинулся, с сытой улыбкой глядя на Спортова, и хлопнул в ладоши. — Я ни в коем случае не утверждаю, что то, что мы тут с вами навыдумывали — правда, но вполне можно прикинуть, почему оно могло быть. Совсем по верхам, не углубляясь. Знаете, печально бывает углубиться и потом быть вынужденным отринуть все свои надумки. Итак, забудем о том, что куклы похожи на людей, да и Стефани... Возьмем за данность, что их внешний вид будет меняться в зависимости от попавшего в симуляцию расы, а вид города — в зависимости от разумения попавшего о том, что считается детским. Остановимся на общих признаках. Во-первых, деятельность города. По сути, в нем нет экономики, практически нет рабочих — основное население составляют дети. Город ничего не производит, ресурсы появляются сами по себе. Это самое основное население все время проводит в играх, в общем-то, типичном для детей занятии, но смотрящемся дико, перенеси мы его на взрослых людей. Есть, правда, мэр и Мисс Деловая, но они, по сути, занимаются такой же ерундой. Во-вторых, упрощенная картина мира. Есть друзья, есть добрый дядя, есть герой, есть злодей. Есть лето, солнце и футбольный мяч. Вы можете представить себе индивида, для которого подобное было бы в порядке вещей? Я нет. Далее, спорный момент, хотя я и считаю его важным — банальный внешний вид. Нет-нет, я не похожесть на людей, а про общую, м-м-м, стилистику, которая в нашем разуме считается несерьезной. Знаете, у мо... — он запнулся на секунду, — …я видел книжки для самых маленьких, там что-то примерно такое же. Как вы называли, дома-булочки? Да-да, это оно. Куклы, опять же, типично детский атрибут, воспринимаемый малышами более уместно, нежели взрослыми. Тут мешает идея о просто-напросто более удобном обращении с подобными моделями, но давайте и это откинем, пусть они умеют работать и с нормальными. Спортов чувствовал, как его лицо приобретает все более скептическое выражение. Может быть, он сможет когда-нибудь уложить все это в голове, но вряд ли сегодня. Робин, разумеется, заметил его недоверие. — Ох, вот вы все-таки скептик! Я вижу это по вашим глазам! Хорошо, дайте мне еще вариант, для чего можно было бы использовать симуляцию не неотенической цивилизацией! — Тюрьма! — азартно воскликнул Спортов. — Чушь! — не менее азартно отозвался Робин. — Преступника необходимо перевоспитывать трудом и живым примером! Он должен осознавать, к чему приводят его действия, видеть их последствия! — Вот именно! Как еще лучше можно показать, к чему может привести, например, халатность, и при этом не причинить никому вреда, как не в симуляции? Преступник — действующий в ней персонаж, он видит, слышит, осязает, и пострадавшие для него — не пустые имена в документах обвинения! — Но тогда мы опять возвращаемся к вопросу, в какой цивилизации реальность — а такая симуляция должна безукоризненно отражать реальность, иначе ощущение фальши перекинется и на показываемые события, — может напоминать то, что мы с вами сейчас видим? Спортов почесал подбородок. — И мы опять приходим к этому ужасному слову «неотеническая цивилизация". — Именно. — А если у них нет вашей убежденности, что преступника нужно перевоспитывать, и они просто хотят его наказать? Такая вот пытка дет... детскизмом. — Вам бы в писатели податься, — прокомментировал Робин и продолжил: — Тогда или мы имеем совершенно разную мораль, что, к слову, совсем неудивительно, хех... Или они не доросли до осознания, скажем, преступления у них появились совсем недавно... Что вы улыбаетесь, представьте, это ранее это была цивилизация коллективных разумов, с безукоризненно подчиняемыми особями. А тут распались, и каждый пошел кто во что горазд, а некоторые и дальше. И сидят они и думают, что с ними делать: прецедент! — Это вам стоит идти в писатели! — не выдержав, засмеялся Спортов. — Не обижайтесь, я шутя. Но я бы почитал! — Я вышлю вам авторский экземпляр. — Подождите! — опомнился Спортов. — У вас мой предбанник пересекался с еще одной мыслью. Какой? Робин сплел пальцы и помолчал несколько секунду, после чего сказал: — Вы говорили, что попавшие сюда должны подготовиться к различию культур. Что, если попавшие сюда должны ощутить разницу и потом рассказать о ней другим? — Не понимаю. Какой смысл, если можно отправить заинтересованных посмотреть самим? — Это да. Но что, если... — он замолк, глянул на Спортова и отвел взгляд, словно не решаясь произнести. — Если мы должны ощутить разницу, потому что с их точки зрения мы — и есть лентяевцы? Это мы — живые куклы, милые, но неинтересные существа? И все наши дела — это игра в песочнице, возня и вообще бред собачий? Избранные люди должны будут донести эту мысль, описать свой опыт, чтобы все остальные поняли, почему не получается провести контакт. А может, они и будут контактерами. Спортов взвесил эту мысль и помрачнел. — Что-то не верится. Прогресс, освоение космоса, моральное совершенствование — пустое? Что за цивилизация, для которой это все — ненужная и скучная вещь? — Для живых машин без эмоций и поводов для нравственных выборов, спрогрессировавших до такой степени, что могут пересечь всю галактику за десять наносекунд! — немедленно отчеканил Робин, подняв палец вверх. — Вы и это уже обдумали? — сквозь смех спросил Спортов. — Разумеется, я десять лет об этом думаю! Кажется, они оба были рады, что сумели вывести болезненный конец разговора на ноту юмора. Спортов умолк, прокручивая в голове теорию Робина, тот, казалось, занимался тем же, уставившись в невидимую точку перед собой, лицо его помрачнело и даже как-то постарело. До самого вечера они больше не поднимали эту тему.

***

Они встречались уже четвертый день. Робин впитывал общение, все реже ведя себя как Робби, и Спортов не торопил его. Он предложил однажды перейти на «ты», но тот, подумав, отказался, сказав, что в Лентяево никто не обращается к нему на «вы», пусть между ними останется эта уникальность, и намного приятнее и символичнее будет сказать первое «ты» уже на свободе — как настоящие люди и друзья. Спортов постепенно приходил к мысли, что выбор симуляцией роли для Робина был изумительной иронией — тот, казалось, находил в работе полный спектр эмоций — и радость, и утешение, и разочарование, и даже злость — при этом представляя собой полнейшего лентяя во всем, что касалось всех других сторон жизни. Спортову было интересно, удавалось ли хоть кому-то расшевелить Робина на Земле — по кратким упоминаниям, здесь это изредка удавалось сделать Стефани, несмотря на то, что он старался предъявлять к ней подчеркнутое равнодушие. Словно сговорившись, они никуда не торопились с планированием побега. Спортов размышлял иногда, не тлетворное ли это влияние главного лентяя города, но признавался себе, что просто не может предложить по-настоящему, на его взгляд, ценной идеи, как можно ускорить прилет нового героя. — Знаете, — сказал он, наблюдая, как Робби вертит чашку в руках, решая, отправить ли ее в мойку или это слишком нелениво и пусть еще постоит немытая, — если бы герои были выборной должностью, их можно было бы смещать. — Так их можно смещать, — ответил Робин, — я лично сжил двоих. — Вы просто злодей. — Профессиональный. — Но я имел в виду, что можно было бы проверить, например, их деятельность и убрать с поста за невыполнение обязанностей. Робин со звоном выронил чашку. Спортов с удивлением встретил его округлившиеся глаза. — Мы же можем... — сказал он слабым голосом. — Я же могу устроить вам ревизию. — В смысле, злодей — герою? — Спортов все еще не мог уловить его мысль. — Да нет же, Спортасвист! — Робин на эмоциях взбрыкнул и воздел руки. — Я же гений маскировки! У меня миллион костюмов! — Вы в них выглядите, как единственный актер провинциального театра, вынужденный играть все роли! — парировал Спортов. — Да какая разница... И все же, я бы попросил... Если ОНИ верят? Он в возбуждении крутанулся на месте. — Мы устроим соревнование на профпригодность! Вы против меня. Спортивное не подойдет, я смогу с вами потягаться только в экзоскелете... Добрые дела, вот! — Переведение старушек через дороги? — Спортов едва сдерживал смех. — Перенесение леди через реку! Вытаскивание людей из разного рода неприятностей... Из плена, например. — Помощь с заменой колеса автомобиля, — подсказал Спортов. — Снятие котов с деревьев. — Пусть будет три испытания, это красивое число. — Тогда убираем котов, я рискую свалиться и закончить раньше, чем нужно. Вы проиграете, и я скажу мэру, что нужно немедленно написать письмо с просьбой о назначении нового героя. Думаю, долго ждать не заставит, вы же знаете, как быстро тут работает почта. Мы взлетим к точке уязвимости и вырвемся, надеюсь, мы сможет вырвать свои корабли из воронки. Спортову безумно нравилось все то, что тот говорил, но тут Робин резко помрачнел: — Я должен предупредить вас об одной вещи. Он склонил олову, ожесточенно потер шею и рывком встал. Прошелся к столам и обратно, поворошил ворс кресла. Спортов молчал, выжидая. — Я... — неуверенно начал Робин. — Я не знаю, как вы это воспримете... На моем корабле есть еще один человек. Он выжидательно посмотрел на Спортова, которому понадобилась секунда. — Стоп, — он поднял ладони, — стоп, нет, я знаю, что вы сейчас скажете. Это... — Стефани. — Подождите... Робин с напором произнес: — Стефани. — Я имел сомнения насчет нее, но... — В гибернационной камере. Моя дочь. Вместе со мной на корабле. Спортов осекся, замерев с поднятыми руками. Потом излишне громко произнес: — Вы шутите, да? — Нет. Мы были вместе, я успел запихнуть ее туда, надеялся, что, может быть, это даст ей выжить. — Да вы шутите, — в прострации сказал Спортов. Лицо Робина ничего не выражало, он просто молча смотрел, дожидаясь, пока тот успокоится. Спортов прижал ладонь ко лбу, надеясь охладить ставшую вдруг горячей кожу. Он терпел внутри настоящую бурю. — Почему вы сразу не сказали? — спросил он. — Я откладывал, как мог, — признался Робин, — не хотел нарушать иллюзию того, что эта Стефани никак не связана с моей. — В смысле? Как не связана, если она ваша дочь? — Эта Стефани лишь сделана на основе моей. Думаю, симуляция сумела уловить некоторую мозговую активность, и она получались чуть лучше, чем куклы, и похожей на человека. Но посмотрите, она даже не узнает меня, и настоящая уж точно не имеет розовых волос. Поверьте мне, и внутренне моя дочь не имеет с ней ничего общего. Я растил Стефани человеком дела. — Но не с потолка же взялась ее личность? — Она веселый ребенок, но и серьезности в ней хватает. Тем более, по-другому нельзя — она ридер. Спортову начало казаться, что круговерть безумных новостей никогда не прекратится. — Ридер? Настоящий ридер? Из тех, что читают мысли? — Да, у нее в ментограмме какие-то отклонения. — И она может прочесть мысль человека на другом конце города? — Ну, не настолько... Она еще слишком юная. Но она с малых лет приучалась работать и использовать свой дар. — И никакого обычного счастливого детства, — осенило Спортова. Взгляд Робина потяжелел. — Я знаю, что вы имеете в виду и скажу, что у нее все есть. Она не обделена никакими сторонами жизни, и я уважаю ее право выбора. К примеру, мы не делали ей фукамизацию, по достижении шестнадцати лет она сама сможет решить. — А что в своей жизни она может решать сейчас? Что если эта Стефани вовсе не так далека от вашей? И вы просто не хотите видеть... — Спортов, — тяжело прогудел Робин, — я могу представить, что вы сейчас себе надумали. Оставьте эти мысли. Я не деспот и не тиран-трудоголик, вы же знаете, что я не просто так получил роль именно злодея-лентяя. Но дело есть дело, это нужно понимать даже детям. Спортов не сразу смог привести свои мысли в порядок. Он мучительно подбирал слова: — Извините меня, Робин. Меня просто ошарашили эти новости. Я не хотел вас обвинять. Но как вы сумели взять ее с собой? Детям запрещено участвовать в свободном поиске. — Я никогда не был в свободном поиске, — Робин несколько смягчился, — и я, и Стефани здесь из-за моей жены. Под вопросительным взглядом Спортова он сел обратно в кресло и сплел пальцы. Когда молодой, полный сил и планов человек вдруг срывается в ГСП — это странно. Когда оставляет на земле ребенка и супруга — это странно вдвойне. — Ей просто было нужно узнать, каково это, и она улетела, пусть ненадолго, но улетела в никуда. Отчасти из-за всей этой истории я не слишком хорошо о вас подумал в начале. Вы прямо всколыхнули во мне... Если такому человеку выпадает невероятная удача почти сразу же найти сигнал неизвестного происхождения, великие душевные силы требуются, чтобы побороть безрассудство, установить маяки неподалеку и отправиться обратно с докладом. И еще более великих сил нужно, чтобы выдержать сообщение о том, что ни упоминаний о сигнале в бортовом журнале, ни самих записей его не сохранилось, и что, вероятно, произошла некая галлюцинация и отправлять корабль в тот сектор не будут. Попытки убедить, что стирание могло случиться после прохождения зоны МакКаллена и попадания в такую редкую, спонтанную волну МакКаллена, только подливают масла в огонь. — Она бы, наверное, отправилась снова, разругавшись со мной окончательно, но тут к нам пришли в гости близнецы. Для пилотов нет ничего хуже, чем «приход близнецов». После медкомиссии каждый из них ждет и дрожит, надеясь не увидеть диковинных имен братьев, обрамленных красным прямоугольничком внизу страницы: Невосстановим и Негоден. Статистика говорит, что после попадания в волну МакКаллена новыми членами пополняются семьи шестерых из десяти пилотов. — Она попросила, умолила даже... Вы уже поняли, да? Только достать новые записи и доказать. Я уступил, сдался, купился, как простачок. Взял с собой Стефани, чтобы устроить ей приключение, она бы посмотрела, как эти все полеты происходят в реальности. Но... Не знаю, какой-то маленькой частью я, наверное, хотел помучить жену... Чтобы Стефани оставалась со мной. И никому неизвестно, сколько сил нужно... — Она сама отправила нас в «совсем безопасный полет». А мы исчезли, уже четыре года как. Она, должно быть, поседела к этому времени. Робин с болезненным и жалостливым выражением смотрел в пространство, представляя, наверное, свою жену — в который уже раз? — и ее лицо, с каждым годом теряющее все больше живого. — И я так и не могу понять, почему нас не искали. Она не могла не искать, она бы всех на уши подняла. Или они пропустили? Но как, что могло заглушить сигнал маяков и базы с симуляцией? — Вы разузнаете, когда вернетесь. — Спортов помолчал. Робин словно не слышал его. В Спортове словно волна поднялась, и он добавил: — А знаете, почему я вступил в ГСП? Мне даже не было так уж интересно. Я просто убегал от перемен. Мне с ними не везет... Может быть, надеялся, что вернусь, а дома все будет по-прежнему. А тут мне стало тошно от их отсутствия, я посмотрел на этих застывших довольных кукол, послушал вас и представил целую такую расу. И не смог сдержать ужаса. И я готов вернуться и раскидать все старое к чертям, лишь бы жизнь менялась и двигалась вперед. Он наконец-то сказал это самому себе. Пусть умиротворение идет в бездну, нет покоя, есть движение. Спортов не хотел застыть в вечном довольстве и игре, он желал терять и приобретать, и самому бороться за это. — Это закон перемен, — Робин отвлекся от своих мрачных мыслей, — жизнь — это перемена, эволюция — это перемена, хочешь не хочешь — привыкай. Впрочем, посмотрим, что вы скажете, выбравшись отсюда, когда вернетесь в свой уютный дом. — То же самое, — упрямо ответил Спортов, — у меня тут было подумать над всем этим. — Посмотрим, — загадочно сказал Робин, — интересно, когда я вернусь, что будет чувствовать тот архивист, что выдал моей жене координаты... — Мне дал Павел Люденов, — вспомнил Спортов. — Серьезно, Паша? Знаю его, удивительный человек... Ну что ж, — он хлопнул себя по бедрам, — пора и поработать? Хочу уже увидеть жену. Мы с ней теперь сравняемся в возрасте. Хотя бы еще одно маленькое общее между мной и этой... Спортадурочкой. Выражение его лица потеплело. В мрачном настроении Спортова наметился светлый лучик: Робин напомнил ему, что он тоже кое-кого увидит. — Знаете, Робби, после первой нашей встречи я счел вас психопатом. — Это что, Спортакус! Я счел вас программой. Робин развернул грудь, словно готовясь к прыжку в воду. — Вы ведь понимаете, что мы с вами ни-че-го не знаем? Вполне возможно, что мы уже мертвы. — Да, — Спортов стремительно встал напротив. Его охватило злое веселье. — И вы все равно пойдете со мной? — Да. - Скажите это с чувством, как только вы умеете во всем мире. — Да!

***

Фраза мэра «к нам едет ревизор» произвела на общем собрании эффект, сравнимый с местечковым апокалипсисом. — Как ревизор? — Для кого ревизор? — А кто это? Гомон мгновенно утих. — Я тоже не знаю. — Это проверяющий! Проверять тебя будет, сколько конфет в день съедаешь! Послышался жалобное икание. — Нет-нет-нет, — прокудахтал мэр, — ревизор... Он развернул письмо, от руки написанное Робином. — Ревизор едет проверять... Героя! — Спортакуса? — вскрикнула Стефани. Спортов наблюдал за ней с усиленным интересом. В Лентяево она не проявляла способностей ридера, но и без этого привлекала все его внимание. Они с отцом были совсем не похожи, но то ли ему казалось, то ли нет, но она совсем как Робин дергала-пожимала плечами, энергично взмахивала руками в моменты волнения и умела вздергивать одну бровь так, что та уползала куда-то к волосам. Спортов опомнился и запоздало ахнул. Все дружно посмотрели на него с выражением немого ужаса. — А что значит «проверять»? — робко спросил Зигги. — Это проводить проверку! — немедленно ответила Трикси. — Нет, что будет, если он ее пройдет? — Он останется героем в нашем городе, — мэр сосредоточенно изучал письмо. — А если нет? Немой ужас теперь обратился на Зигги. — Тогда он… так… должен будет уйти, а на его место вышлют другого! Бурление развернулось по всем фронтам собрания. Спортов единственный заметил высокую фигуру в деловом фиолетовом костюме, вихляющей походкой приблизившейся к кафедре мэра. — Кхм-кхм. Никто не обратил на Робина внимания. — КХМ-КХМ. Благодарю, — он беспардонно оттеснил мэра, — я мистер Роттинсон, ревизор! Спортов еле сдержал улыбку. Напоследок Робин решил открыто сказать в симуляции свою фамилию. — Думаю, все ознакомились с письмом и знают, что в качестве проверки на пригодность мистера Спорта... скунса... Спортахвоста... — Спортакуса! — Да. Будет проведено соревнование на осуществление субъективно-положительных воздействий в условиях поселка городского типа с населением менее десяти человек! Спотров едва не захохотал. Робин постоял в тишине и пояснил, всем своим видом выражая презрение: — Соревнование, кто лучше делает добрые дела! Трикси громко фыркнула, остальные просветлели. — В этом Спортакуса и проверять не надо! — сказал Пиксель. — Надо, — желчно ответил Робби, — в качестве соперника выступлю я как уполномоченный образец совершателя добрых дел. Спортов отвернулся, не в силах сдерживаться. Если бы он посмотрел на лицо Робина еще хоть одну секунду — он бы взорвался. Тот закончил свою речь: — Прошу подготовить полосу препятствий в соответствии, — он всунул мэру слегка помятый лист, — с этим регламентом! Мэр сноровисто организовал жителей на работы по подготовке, Спортов приблизился к Робину и тихо спросил: — Почему субъективно-положительные? Образцом же должно быть нечто объективное. — Потому что любое доброе дело субъективно, как и вообще любое добро, — так же тихо ответил тот, поправляя полы двубортного пиджака. Проверка была назначена на тот же день, с небольшой задержкой, так как Робин показательно ленился и не помогал. Спортов стоял у старта и думал, глядя в небо, что сейчас наступало одно из важнейших соревнований в его жизни, и он должен был показать все, что мог. Он был великолепен. Он спотыкался так виртуозно, словно под ноги ему попадались корни, ждавшие этого момент тысячу лет. Он едва не уронил Бесси в бурлящий поток. Он закатил колесо автомобиля в такие дебри кустов, что вылез спустя долгие минуты весь поцарапанный и с репьями в волосах. Он освобождал одного пленника и по рассеянности заталкивал его в камеру следующего. Он триумфально проиграл. — Исход соревнования... — растерянный мэр переминался с ноги на ногу, словно сомневаясь, а стоит ли вообще открывать рот. Наконец он провозгласил загробным голосом: — Победил... Мистер Роттенсон! Хоровое «о-о-о-ох» смело мэра со сцены. — Как же так? — Как он мог проиграть? — Это же наш Спортакус... — Тут явно что-то нечисто! — А кто теперь будет героем в Лентяево? Мэр, пристроившись сбоку толпы, стесненно сказал: — Я, наверное, схожу написать письмо с просьбой прислать нам нового героя. Прошу прощения, Спортакус, но правила есть правила, и их нельзя нарушать... Тот улыбнулся: — Разумеется, господин мэр! Ведь неизвестно, что может случиться в таком случае! Стефани посмотрела на него очень внимательно, совсем как Робин, и загадочно сказала: — Твоя правда, Спортакус. Ты должен хорошо знать, что может произойти. Мистер Роттенсон, одергивая костюм, запоздало взошел на сцену. — Спасибо всем за оказанную поддержку в этом нелегком испытании! Благодаря вам справедливость восторжествовала, и... — Ты выгнал Спортакуса из города, — внезапно сказала Стефани. Мистер Роттенсон пораженно умолк. — Это несправедливость. Тебе зачем-то это было нужно, и только тебе. — Поверь мне, э-э, девочка... — Ты эгоист! Другие не просили тебя об этой справедливости! — Ты действительно не просила меня, Стефани, — сказал Робин упавшим голосом; его лицо разом осунулось и посерело, и он с трудом не давал уголкам губ оползти вниз, — но на этот раз правда будет только лучше. Спортов почувствовал, как от его щек отливает кровь, коснулся плеча разгневанной Стефани, отворачивая ее от сцены, и сказал: — Ты что, думаешь, что мы больше не увидимся? — А увидимся? — Кажется, глаза ее повлажнели. — Разумеется! Ты даже не представляешь, как скоро, и что за случай это будет! Он быстро сжал худые плечики, и, лучезарно ей улыбнувшись, прошел к сцене, где Робин стоял в каком-то оцепенении, глядя перед собой, до белых костяшек сжимая стойку микрофона. — Мистер Роттенсон! — позвал его Спортов. — Мистер Роттенсон! Поняв, что это бесполезно, он взобрался на сцену и увел Робина за собой. Он сразу направился к дирижаблю — тот был далеко, и было неизвестно, когда появится новый герой. Навстречу им встретился мэр, опустивший глаза и пробормотавший: «О, а я уже отправил, знаете, ох...». Они прошагали немного в тишине. — Я, наверное, вернусь немного другим человеком, — внезапно глухо сказал Робин. — Вы вернетесь абсолютно другим человеком, — проникновенно ответил Спортов. — Я хочу вас увидеть после, — после некоторого молчания снова сказал Робин. — И вы абсолютно точно меня увидите. — И чтобы вы познакомились со Стефани. — Я с ней уже знаком, — слегка улыбнулся Спортов. Робин остановился, повернувшись к нему, заглянул в лицо, но, ничего не сказав, пошел дальше. Спортов только тронулся с места, когда тот снова встал, крутанулся на месте и вперился в небо где-то за его головой. Лицо его побелело. — Спортов, — сдавленно сказал он, — Спортов, герой! Одиннадцатый! Тот повернул голову так резко, что еле слышно хрустнули позвонки. Далеко-далеко в синеве виднелась точка. Робин издал невнятный сип и дернулся туда-сюда, словно не зная, что из тысячи пришедших ему на ум действий сделать первым. Спортов остановил его, крепко ухватив за плечи: — Нам надо лететь! — он почувствовал вдруг небывалую сосредоточенность. Он обязан был собраться и сделать, его эмоции не должны были мешать, они должны были умереть, просто работающие мозг и воля в теле-машине. — Лететь? — у Робина словно выбили почву из-под ног. — Подожди... Спортов не стал его слушать больше ни секунды, просто схватив за предплечье и потащив за собой. У них почти не было времени, и он должен был спасти их обоих. «Люди могут не понять, что им нужно действовать, — голос инструктора зазвучал, как живой, — и тогда действовать — ваша задача». — Спортов... Он молча тянул Робина, перейдя на бег. Тот споткнулся, попытался отстать, но был безжалостно волочим вперед. — Дирижабль! Мы близко, Роттенсон! — Стой... Робин будет долго ныть о синяках, оставленных железными пальцами. О неподобающем обращении. О-о-о, он-то точно будет стенать и воздевать пострадавшие руки. Но это уже потом, когда его вытащат живым. Они пронеслись через полгорода. Они не удостоили последним вниманием изумленных кукол, вопрошающих им вслед. Все они останутся позади, киберы, голограммы, иллюзии, — а живые и теплые люди улетят домой. Спортов несся до самой лестницы. Не сбавляя хода, резко остановившись около нее. Умирающий от одышки Робин едва не рухнул, но Спортов удержал его буквально за шкирку и поставил уже ногу на перекладину, когда холодные пальцы сдернули его руку. — Спортов... я пытался... вам сказать, — Робин отдыхивался, но выглядел серьезным и даже мрачным, — я не лечу. — Что? Не несите чуши! — Я не могу отправиться с вами, — он пресек попытку снова схватить его и отступил на шаг, худой, угловатый и решительный, — я не уверен, что смогу правильно извлечь Стефани из симуляции. Я не могу так рисковать. Я дождусь, пока вы приведете помощь. Вы должны понять! Вся концентрация Спортова развалилась в одночасье. Он вдруг почувствовал себя как на тренировке, в тот самый момент, когда тебя останавливают и говорят: «Достаточно, все, в общем-то, ясно». И иллюзия того, что это был настоящий полет и настоящее ЧП, расползается и истлевает в воздухе... И Чагашвили тихо говорит, так, что, наверное, слышите только вы двое, хотя и стоите по разные стороны огромного помещения испытательного центра: «Хорошо, что сейчас. По-настоящему бы уже...». — Нет, Робин! — его голос совсем не по-командирски дрогнул. — Робин! Я и слышать не желаю... Почему сейчас, вы же хотели... — Я вас надул. Я ведь злодей, — просто сказал Робин. — Иначе вы бы никогда не согласились, герой. К тому же, мы просто не доберемся туда вместе. Я не должен бывать на дирижабле, как и вы в моем бункере, вы не думали об этом? Или что-то случится с дирижаблем, или мы потеряем сознание от боли. И... я не могу рисковать ею. Не после всех лет. Улетайте! — Нет! — Улетайте, Спортов, — он почти просил, — вы спасетесь и вернетесь, и спасете нас. Тот схватил руки Робина и сжал тонкие пальцы горстью в своих ладонях. — Робин, я вернусь за вами со Стефани. Я буду двенадцатым, Робин... — идиотское «настоящим героем» застряло в горле и, к счастью, не вырвалось. — Улетайте! Я могу подождать еще немного, — тот на мгновение сжал руки в ответ и отпустил, добавил вдруг с какой-то почти отеческой интонацией, — и не бравируй, оно ведь по-настоящему не помогает. Спортов отвернулся и стремительно взлетел по лестнице, втянул ее наверх и посмотрел вниз в последний раз. Робин с тревогой крутил головой, переводя взгляд то вдаль на уже оформившийся летательный аппарат красного цвета, то вверх на дирижабль. — Улетайте! Спортов коротко кивнул и исчез за дверью. Разворачиваясь, он успел еще раз увидеть напряженную, вытянувшуюся, как стрела, длинную фигуру со сжатыми кулаками. Двигатели взревели и унесли его вверх. Дирижабль ревел так, что, казалось, не выдержит и развалится прямо в воздухе. Спортов, вцепившись в трясущийся штурвал, упрямо гнал вперед и думал о том, что оставил человека, ставшего ему другом, позади. Тот, конечно, подождет еще немного. Спортов шмыгнул носом и яростно вытер его кулаком. Тело-машина, руки-манипуляторы с точностью до одной микроны... Солнце вдруг пошло полосами, словно на испорченной видеозаписи. Страдальческий рев дирижабля резко оборвался, оставив тишину, в которой сердце Спортова остановилось. Однако облака все так же мелькали в иллюминаторах, высотометр продолжал набавлять циферки. Он продолжал лететь. Реальность дрогнула. На Спортова лавиной навалилась тошнота, и его пробил пот, свет померк в глазах. Штурвал в руках стал мягким, как поролон, кресло ощетинилось миллионом мелких иголочек, стены дирижабля сдвинулись, кабина пилота сжала и резко отпустила, он ощутил спазм под ложечкой, словно упал с высоты. В нос ударил запах почему-то апельсина, и в этот момент Спортов ослеп и оглох, пальцы стиснули штурвал, но больше его не чувствовали. Он упал и ударился об пол. Вдохнул во всю глубину легких, будто задержал дыхание на вечность, и закашлялся, никак не мог остановиться, даже когда горло начало просить пощады. Веки были тяжелыми ужасно, он полежал немного, стараясь собрать себя по частям, наконец просипел: — Свет. С трудом открыл глаза, сердце подпрыгнуло — подумал, что действительно ослеп. По-настоящему он пришел в себя, лишь вспомнив свою фамилию, всю жизнь заменявшую ему имя — Спортов. Вспомнил, зачем упал и зачем ослеп. Симуляция не выпустила его, мелькнула кошмарная мысль. Он остался висеть в небытие, во тьме. В настоящей тьме не было бы очертаний пилотского кресла и кромки панели управления. Глаза Спортова привыкли к темноте, и он осознал, что вовсе не переставал видеть, и слабый свет вырисовывает их очертания. Он вдруг вспомнил, что на его родном «Дирижабле» было выключено голосовое управление. Столько ненужных сейчас мыслей он уже успел подумать, когда важной была только одна — вырвался. Он был на своем корабле. Спортов медленно поднялся, цепляясь за кресло, все тело было каким-то скованным. Он вспомнил, как начал падать из кресла перед тем, как отключиться, и лишь сейчас закончил свой полет к полу. Спортов не мог знать этого наверняка, но отчего-то был уверен. Ощущение того, что он падал всего одну секунду, было обманчиво, он знал, что провел здесь несколько дней. Пальцы медленно переключали тумблеры на приборной панели, запуская проверки систем, банально включая освещение, и эти простые действия вызывали у него ощущение чистого, белоснежного счастья. Интересно, думал он, когда спасаешься в первый раз, всегда такое чувствуешь? Думать о том, насколько им повезло остаться на своих кораблях на том же самом месте, было почти больно, настолько эта мысль была невероятной. Кстати... Он включил периферийное видеонаблюдение, подкрутил ночное видение. Достаточно далеко от него находился второй корабль, типичный «Пилигрим» для дальних полетов, прямо носом к нему. Спортов, затаив дыхание, приказал увеличить изображение. Современная камера без труда выхватила иллюминатор, освещаемый изнутри огоньками приборном панели. Спортов с замиранием сердца увидел застывшее в воздухе тело, странно изогнутое, словно его выбросило из кресла, и в этот момент фильм поставили на паузу, оставив этот кадр на экране. Длинные руки со скорченными пальцами, голова запрокинута и лица не видно. Робин Роттенсон летел из своего пилотского кресла четыре года, десять лет. Ровно столько же, день в день, спала в гибернационной камере Стефани Роттенсон. Нереальность картины навевала мысли о магии, чьем-то сверхъестественном вмешательстве, нежели о достижении технологии, словно кто-то по своей прихоти щелкнул пальцами, и время в корабле застыло вместе с человеком в нем, не умирающим и не стареющим. Спортов смотрел и смотрел, пока наконец не нашел в себе силы еще раз отвернуться от Робина, чтобы самому улететь. «Дирижабль» заворчал, к огромному облегчению. Придется подниматься в темноте, наощупь и по приборам. Подъем из гравитационной воронки напомнил подъем в небо Лентяево, такой же нервный и тяжелый для обоих — корабль надрывался и грозил сдаться, пилот, сцепив зубы, запрещал. Они выскочили как пробка, выровнялись с трудом. Спортов глубоко вдохнул слегка пахнущий металлом и синтетикой родной воздух и дал команду киберштурману рассчитать «сметочный шов» до Земли.