На осколках любви

Из дневниковых записей императрицы Елизаветы Алексеевны:

      «Не время меняется — мы меняемся. Но я должна признать: я всем довольна, я более чем счастлива рядом с моей дочерью. Она мой маленький друг в этом мире полном лжи. Мире, который рассыпался осколками стекла, когда я вздумала открыть глаза, и сделать резкий шаг навстречу неизвестности…       Амалия рядом, ведь она моя старшая сестра, и не может бросить мою бедную голову именно сейчас, но иногда, кажется — лучше бы она уехала в Карлсруэ или вышла замуж по большой взаимной склонности. Ей легче жить, чем мне. Она не таит обид, она легка на подъем и чужда гордости. Я — иная. Из-за этого и страдаю. Не могу себя побороть, не могу смириться.       Он со мной, все еще со мной, старается быть рядом, изображая внимание и участие, в то время как свет говорит о его привязанностях. Мне не впервой все это слушать, и верить. Верить сердцем, которое все ещё бьётся. Но я вижу, куда смотрят его глаза. Вижу, как он порой гуляет в одиночестве по паркам в Царском или на Каменном острове, и безнадежно размышляет о том, что мне не ведомо, о том, что я и знать не желаю. Он все чаще удаляется, и я не в силах это предотвратить.       Кажется, что он нуждался во мне, когда ему было слишком худо. Так неужели эти десять лет его душа страдала? И поэтому мы были рядом?       А сейчас будто бы от сна очнулся. Со всеми весел, очарователен; он словно играет роль, хорошо им заученную и изученную. Но как мне быть? Как мне быть от его души в удалении? От сердца. Или ему моя любовь не приносит ничего кроме страданий, ему нужна свобода — но почему? Когда я оступилась?!       И я могу найти понимания только в детских темно-синих глазках и маленьких ручках, оплетающих мою шею раз за разом, с неизменной любовью. Дети не притворны, и не умеют лгать.       А моей Мышке теперь пошел пятый год. Совсем самостоятельная мадам в белом платье. Знает, когда мне не слишком хорошо. Садится у меня в ногах, изображая маленького котенка, игривая и озорная. Со мной она ежечасно, с ней я не расстаюсь — даже сидит в моем кабинете, подает мне предметы, спрашивает — «а что это?», «зачем?», «как работает?». И на лице при этом такое понимание, внимание и пытливость, что впору позавидовать этому прелестному возрасту детской непосредственности.       Императрица сделала мне строгое внушение — «я неправильно ее воспитываю, это не мое дело». Да, я виновата в том, что искренне желаю, чтобы моя дочь первым человеком в жизни располагала меня, чтобы не была так боязлива к родителям, не жила в том напряжении, в котором находился ее отец.       Император сказал мне ещё тем летом, когда она появилась на свет — «это только наш ребенок». Так и есть. Она любит нас, мы счастливы ею, она нас соединяет, милая доченька.       Я не знаю, я не умею, я не представляю, как бы жила без нее…»       — Мама́, мама́, я больше не могу усидеть на месте, скучно! — к императрице в кабинет вбежала крошечная Мари — её щеки горели здоровым румянцем от бега, а в руках она держала игрушку — плюшевого зайца красного цвета.       — Что случилось, зайчик? Ну, ты опять бегаешь! — Лиз пригладила русый локон дочери, выбившийся из-под нежно-розового цвета ленты. — Только вчера ты споткнулась об ветку в парке и разбила коленку! Совсем не болит?       — Нет! А папа́ сказал, что в Петергофе мне станет веселее! — Машенька потянула мать за руку, зная, что на этот жесть ее молодая и красивая мамочка не обидится. Она так ей улыбалась, а значит, маман больше не грустила!       Лиз положила кожаную черную тетрадь с записями во второй ящик письменного стола, и закрыла его на ключ. Дочь требовала ее пристального внимания и забот.       — А ты принялась бежать! Моя Мари! — Лиз с нежностью посмотрела на дочь, замечая, что в живых глазках ребенка снова танцуют неизменные бесенята. Не малышка, а ртуть! — Кто моя маленькая Мышка? — Лиз обняла дочь со всем трепетом, на который была способна, и поцеловала Машхен в макушку.       — Я, я, я! — Машенька играла с лентой на платье матери. — Но папа́ говорил, что мы едем в Петергоф! Поэтому — догоняй! — Машенька хитренько улыбнулась, спрыгнула с колен матери и побежала прочь из ее рабочего кабинета.       — Мари! Мышка! Опять эти побеги! Что за ребенок?..       Императрица поспешно закрыла свой кабинет и отправилась вслед за быстроногой дочерью. Елизавета настигла проказницы за ближайшей вазой, за которой та спряталась, и сразу после прыгнула прямо на мать.       — Не отдам! — Машхен смеялась, и этот ее безоблачный смех, звонкий и чистый, согревал сердце императрицы.       — Мой вихрь… — Лиз покачала головой. — Совсем не желаешь соблюдать дисциплину?       — Нет, мамочка! — Машенька побежала к выходу с половины матери и отца, сверкая пятками, а Лиз, придерживая юбки, быстрым шагом шла за ней.       — Ох, шалунья! — приговаривала императрица. — Совсем не угонюсь за тобой! — Лиз вышла из длинного коридора, и увидела, как муж и дочь стояли и весело переговаривались.       — Мама́, я здесь! — Машенька подбежала к матери, с немного виноватым, но все равно озорным личиком, и Лиз крепко взяла ее за руку — одну китайскую вазу в кабинете императора Мари разбить успела. Пускай Александр слишком добр, и спускает бедовой крохе все это с рук.       — Стоп, стой, Мария! Так нельзя! Ты только вчера поранилась! — император, было, не собирался отчитывать дочь, но по лицу Лизхен стало очевидно, что Мари нуждается во внушении.       Великая княжна сначала, было, опустила голову в позе примерного послушания, но спустя долю минуты император услышал тихую просьбу во спасение:       — Пожалуйста, папенька! — Машенька знала, что цели достигнет — отец-император никогда не был с нею строг, и сейчас так неаккуратно скрывал улыбку. — Мне совсем не больно ногу!       — Но Лиз, ей просто некуда деть свою энергию, — и молодой император в очередной раз сдался.       — Мышка сможет потратить её именно в Петергофе, — Лиз приподняла дочку на руки, отмечая про себя, что скоро не сможет работать тяговым животным, и Мари затихла. — А Вас, Ваше Величество, я жду к чаю…       — Непременно, милая Lise, непременно!       Лизхен с дочерью на руках удалилась, вновь оставляя императору после себя множество вопросов, на которые он, как и всегда не имел ответов.       Она опять смотрела на супруга, не скрывая обычной затаенной грусти, в своих огромных синих глазах, а Александр прекрасно знал…       Он не может утешить Елизавету. Ведь от его любви лишь осколки, которыми он только поранит, опустошит и искалечит.       Как и она его, той силой, той стойкостью, неистовым огнем…       Той промозглой и памятной мартовской ночью.       И теперь ли он виноват, что просто боится?! Как самого заклятого врага… И не хочет этой кровоточащей любви…