Дед Мазай

Дед Мазай       Дед Мазай — невысокий, костистый, ещё крепкий старик с радостью и нетерпением ждал половодья.       Жил он в Малых Вежах — полузабытой костромской деревеньке. Избушка деда Мазая и его бабки стояла на краю, у самого леса.       Улыбаясь, сверкая желтыми зубами в кудлатой, нечёсаной бороде, дед Мазай ходил в стоптанных валенках по избе и считал дни до того момента, как к нему в глушь заглянет старый знакомец, Николай Алексеевич.       Представлялось деду Мазаю, что к приезду дорогого гостя он натопит баньку, да пожарче. И как возьмут они березовые веники и пойдут сразу париться, а после — в речку. И отдохнут в предбаннике, попивая ржаной квас. А после бани, когда все косточки размякнут, а в теле такая нега, что и делать-то ничего не хочется, вернутся в избушку. Старуха уже щи достает из печки, да пирожки с зайчатиной, да грибочки домашние. Ну и само собой, на столе появляется бутылочка… Выпьют, закусят, поедят.       А потом Николай Алексеевич оботрёт усы и спросит:       — Ну что, Мазай, когда на охоту пойдем?       — А что тянуть-то, Ляксеич, сегодня вячярком на рыбалочку. А с утра и на охоту, — ответит ему старый браконьер.       Эти мысли грели душу.       Николай Алексеевич был поэтом, лицом уважаемым, сам костромской городовой ему честь отдавал. В общем, человек полезный.       А то вечно придешь в Кострому, зайдешь на рынок, а полицмейстер тут как тут, жужжит оводом надоедливым: «где шкурки взял, как ловил, почему так много».       Вот не живется человеку спокойно! Я же в твою жизнь не лезу, вот и ты меня оставь в покое. А то пристал, как репей. Правда, после знакомства Мазая с Николаем Алексеевичем, полицмейстер наконец-то умерил свое рвение.       Дед Мазай любил свой край. Любил птиц, зверей и рыб, и спасал их, где только можно и при любой возможности. Только делал это по-своему. Какой смысл пропадать зверю в лесу зазря? Поймает волк, куница попортит или съест кто. И всё, умер зверек. И шкурка меховая сгнила. Нет тебе ни пользы, ни памяти.       Неправильно выходит, не по-людски! Вот и спасал дед Мазай зверушек от забвения и смерти бессмысленной. Наловит их пару мешков и к себе в делянку унесёт. Шкурки аккуратно снимет, а старуха котлеток да жаркого приготовит. Мех сбыть можно. До Костромы сорок верст, крюк не ближний, но чай не барин, сбегает, не рассыплется. Продать там можно по двадцать за заячью и по пятьдесят копеек за лисью шкурку. А старику много не надо, он не купец!       Вот и память, вот и почёт зайчишкам! А старухе новая прялка. Славно же!       Правда, в половодье, зверек попадался плохой, с линявшим мехом. Зато за ним не надо носиться по всему лесу, отмахиваясь от комаров и клещей. А еще можно спасти их всех, да увести на дальний островок и там высадить. И уже приплыть туда поздней осенью, до крепких заморозков, когда мех у зверьков гладкий, прям на загляденье.       По весне очумевшие зайцы ошарашенно жались на незатопленных водой кочках. По широте душевной Мазай спасал всех. Попадались лисички, волчата, лосята, медвежата — в просторном мешке места хватало для всех. А когда мешок забивался под завязку, то в лодке было еще куда положить!       — Раз зайчонок, два лисёнок — новая байдарочка, — негромко, боясь потревожить зверушек, напевал душевный старик.       Николай Алексеевич, конечно, не сразу понял всю глубину заботы деда Мазая о лесных жителях. Поначалу косился недовольно, поджимал губы, пытался что-то сказать.       — Эх, люди, — втолковывал ему Мазай. — Бестолковыя да суетливыя. Жывете-то вы в своих городах, гимназий позаканчивали, а жызь-то не разумеете… А где жызь настоящая? Да вот здеся, в лесу жызь! Ты к зверю с чистою душой — и он тебе тем же отвечает! На том и стоим!       От дикой логики сердечного браконьера Николай Алексеевич напивался до беспамятства, стремясь заглушить голос совести и забыться в неспокойном сне. Но заботливый дед будил, предлагал сходить на кабана, вальдшнепов или сеть закинуть.       Дед Мазай не любил тратить жизнь впустую — каждый день выходил на охоту, спасая зверей и птиц.       Конечно, плохо им живется в холодном да пустом лесу. Да и рыбе несладко в воде, невесело ей и сыро. Как тут не помочь?       Вокруг дедушкиной избушки густо рос хмель и душевный старик любил варить пиво. А под пиво, да под солёного леща, в редкую свободную от лесных и речных дел минутку и поговорить можно о трудностях жизни.       Дед Мазай знал много веселых и забавных историй, любил вспоминать, как на спор упился брагой с лешим. Когда бабка не слышала, рассказывал про русалок и их блудливый нрав. После третьей кружки Мазай обычно начинал жалеть зверей:       — Эх, Ляксеич, знаешь как мне зайцев жалко? Нахлынут вясенние воды — а они сотнями гибнут. Ни за что! — и скупая мутная слеза скатывалась ему в усы.       Выпив еще несколько кружек свежего пивка, Мазай скручивал здоровенную «козью ногу». Дымя, как чёрт, на всю деревню, он начинал вспоминать про местных жителей:       — А мужики-то наши, лупят их баграми, топят, и всё им мало, нехристям! Силки ставють и сети закидывають. Я, конечно, стараюсь найтить снасть охотничью аль речную, снять и в сарай свой снести, что бы больше они не вредили природе.       Вечерело. Сумрак опускался на забытую Богом деревушку. От реки поднимался туман. Лягушки квакали, как очумелые.       — А не будь все такими жадными — наш бы край впятеро богаче был, — убежденно заканчивал дедушка, чистя любимую двустволку при свете лучины.