Зарисовка про любовь

Для меня, безрукого неумехи, любой, способный поменять сломаный кран или прочистить засорившийся сифон — Бог. Наблюдать за работой подобного мастеровитого человека я могу вечность, впадая в состояние, напоминающее трепетный религиозный экстаз. А если он, к тому же — красивый, плечистый мужик… Тогда вообще тихий восторженный оргазм! Алекс был как раз красивым, плечистым мужиком. Он решительно заполнил собой всю мою небольшую кухню. Опустился на колени, нагнулся вперед, не торопясь, с серьезным, профессиональным выражением морды лица брал из открытого, поставленного на пол ящика с инструментами то разводной ключ, то другие, разные, неизвестные мне инструменты и что-то крутил под раковиной, сдержанно, чрезвычайно по-мужски матерясь хрипловатым баском. Роскошный, благоухающий здоровым свежим потом самец, принявший в процессе работы весьма соблазнительную позу. Еще и футболку вдруг снял, потому что ему стало жарко, небрежно поигрывал мускулами. Я, зависнув на пороге переминающимся с ноги на ногу, растерявшим мозги идиотом, буквально пожирал глазами обнаженную, скульптурно вылепленную спину Алекса, его поясницу с трогательными ямочками, откляченную, туго обтянутую серой джинсой выпуклую задницу и нервно облизывал пересыхающие от участившегося, горячего дыхания губы. Потому что нельзя, даже неприлично со стороны сантехника быть таким сексуальным и столь откровенно напрашивающимся на содомский грех! Поглощенный ремонтом мужик не обращал на меня и на мою оттопырившуюся ширинку внимания, пыхтел, сопел и гремел инструментами. Наконец, он поставил прочищенный сифон на место, пощелкал языком, выпрямился, пустил в мойку воду, опять нагнулся и — довольно улыбнулся. — Не течет! — сказал. — Замечательно! Принимай, хозяин, работу! Я непонимающе моргал, пытаясь вынырнуть из мутного марева затопившего по маковку вожделения, а Алекс тем временем собрал инструменты, захлопнул ящик и приступил к мытью. Руки мужик имел — захлебнешься слюной: переплетение вен по сильным предплечьям, крепкие запястья, шершавые, широкие, мозолистые ладони и ловкие пальцы. Короткие ногти, обведенные траурной черной каймой, лишь добавляли им своеобразного, грубоватого шарма. Эти бы руки ласкать губами, обе вместе и каждую по отдельности, от плеча к локтю, от локтя — к запястьям, изучая на ощупь покрытую темными, умеренно густыми волосками бархатистую кожу, а после — неспешно отследить протяженность набухших вен кончиком языка… М-м-м… Алекс смотрел с нескрываемым испугом. — Э-э-э, нет, Колька, — он попятился от меня, подшагнувшего вплотную и нацелившегося впиться поцелуем в его яркий, чувственный рот. — Так дело не пойдет. Сначала — уборка на кухне и душ, потом ужин, и только потом — твоя пламенная благодарность. Только в таком порядке, не иначе. Я со свистом втянул воздух сквозь самопроизвольно стиснувшиеся зубы и разочарованно застонал, впрочем, послушно отступая. — Ты — птица обломинга, — упрекнул, мелко колотясь неудовлетворенным желанием и подпустив в голос жалобные нотки. — Моей смерти хочешь, да? Тогда футболку бы не снимал, провокатор… Подействовало — смягчившийся мордахой Алекс легонько щелкнул меня по носу и заключил в объятие. — Я правда дико жрать хочу, до тошноты просто, а на полу мокро и натоптано, — я и мой мужчина замерли глаза в глаза, сияя друг другу. — Не обижайся. Хотя… — он с лукавым смешком сгреб меня под ягодицы и приподнял, сближая лица, — на столе-то чисто… Я предвкушающе всхлипнул и с готовностью опрокинулся спиной на удачно пустую столешницу, обхватил его торс ногами. Твердо, неудобно — плевать с высокой колокольни. Если голодный мужик готов ради меня отсрочить ужин… Никому не отдам, никогда. Кто покусится — загрызу! Мое!!! — Колька! — Алекс забавно морщил нос. — У тебя совесть есть? Говорю же — устал я. Давай, быстренько меняемся местами, сверху — ты. И где смазка, не вижу? Хм. Я — сверху? Ну, мне особо без разницы, могу и сверху. Главное — по любви, верно?