apocalypse.

after Кофеин. Тэян не спит уже вторые сутки. Где-то на кухонном столе толпится нестройный ряд немытых чашек, а в кофейнике — еще одна порция. Его ежедневный наркотик, спасение в бесконечном вращении дней. Криптонит, излишний повод сделать себе хуже. Ю Тэяну нравятся исключительно губительные привычки. Такие, как — дешёвый кофе, бессонные ночи, токсичные друзья, ненужные эмоции. Такие, как Ким Ёнбин. У Ёнбина тёплые, как весна, руки, коленки острые, побитые, улыбки, как самый яркий солнечный день, родинка прямо под кадыком, и глаза без причины щемяще болящие. Ёнбин всегда громко смеётся, звучит, как тот самый гитарный перелив, что запоминается из жутко приставучей песни. Он сам, как мелодия, которую Тэян никак не может выбросить из головы. Ю бы с радостью, но… …your lips, my lips… apocalypse… — Поцелуешь? Ёнбин улыбается, просит тихо, едва шепчет губами яркими, что как карминовая кровь, зияющая рана на лице. Пальцами по краю, цепляя сухие трещинки, а потом глубже, царапаясь об острые зубы. Хочется чувствовать всей кожей. Если бы Тэян мог, он бы впитался в него всей своей сутью. Но он лишь качает головой. Хватается рукой за подбородок, давит на скулы, некрепко, но цепко удерживая на месте. Будто Ёнбин может от него убежать. Другой ладонью оглаживает обнажённую кожу, сцеловывает смуглую позолоту с неё. На языке солоно, пряно. Ёнбин в спокойствие, только шумно дышит и повторяет свои просьбы с почти неслышным нетерпением. Его глаза обманчиво, так сладко и заманчиво увещевают, что Тэян тут главный, но они оба знают, что все ниточки в тёплом кулаке Кима. Дёрни одну, дёрни другую. Ладонями ниже, под остатки одежды. Тэяну душно, не хватает воздуха лишь от того, что он может так касаться его, видеть его — влажная, волнистая чёлка, яркая рана вместо рта, помутневшая гладь глаз, — почти уязвимым. — Тэ…ян, — голос таки срывается, звучит мазано и ломко на гласных, и Ю почти заворожено смотрит на капли пота в уголках век. Это так похоже на них. Простая суть: Ёнбин просит и просит, а Тэяну лишь бы удержать его на расстоянии вытянутой руки. Ни дальше, ни ближе. — Поцелуешь? Нити натягиваются, и кажется, вот-вот оборвутся. Тэян окунает пальцы в алеющий рот, Ёнбин в невнятное мычание и стон, а затем… …your lips, my lips… apocalypse… Поцелуи с Ёнбином, как конец света в масштабах микровселенной. — Тебе необязательно уходить, — хриплым шёпотом в потолок, словно и не к Киму обращаясь. Слова, кинутые куда-то в пустоту. У Ёнбина на губах снова улыбка, растянутое карминовое пятно, он что-то говорит и говорит, на ходу натягивая вещи, смотрит в душу Тэяна из глубины своих сияющих глаз, и его хочется ненавидеть. Злость бензоловой пленкой расползается по ребрам, горчит на языке, но снова упрямо и бесцельно: — Останься. Мелодия заводится в голове снова, и голос Ёнбина, как заключительный удар перкуссии. …stay with me… i don't want you to leave… — Не могу. Меня ждут. — Ты знаешь, что это не так. Ю почти нравится быть жестоким. Смотреть на едва заметное падение плеч в одну секунду, чтобы жалеть об этом в следующую. Ему бы спать. С головой в беспокойную дрёму. — Ты перестаешь думать о нём, когда приходишь сюда? Ему бы спросить другое. Ты хоть думаешь обо мне, когда отсюда уходишь? before Они знакомы лет пять, но Тэяну кажется, что как минимум, вечность. Разве было что-то стоящее до того, как они встретились? Помнит ли это Тэян? Хочет ли помнить? Ёнбин — незаменимый элемент его жизни, от него самого почти неотделимый. Как его лицо. Как глупое, беззаботное детство. Как сказки, что читала ему мама. Как танцы. Иронично, что благодаря ним, они и знакомятся. Попадают в одну команду. Друзьями они не становятся, и уже точно не будут. Ёнбин просто был и остаётся в его жизни, как и он в его. Как две нитки, которые настолько переплелись, что ни развязать, ни распутать. Только рвать. — Я веду нашу команду, а ты… ты просто сияешь. И так и должно быть. — говорит часто Ёнбин ему, когда они возвращаются вдвоём после тренировок. Не потому что друзья, а лишь потому, что по дороге. — Знаешь, тебе бы куда-нибудь, … чтобы миллионы людей увидели, как ты танцуешь, а не только наши лоботрясы по субботним вечерам. А однажды: — Даже если бы конец света начался во время твоего выступления, я бы остался досмотреть. И для Ю эти слова до сих пор лучше любой награды; важнее любого признания. after — Как твой проект? Чанхи рассказывал, что вы придумали что-то грандиозное. — Ёнбин хватается за стакан, пальцами лениво стирает влажный, холодный осадок. Под глазами круги, на лице бесцветная усталость. Он избегает прямых, тяжелых взглядов Ю, потому что возле бара негромко переговариваются Джухо и Соку. Глаза Кима прикованы к огненно-красной шевелюре, а у Тэяна снова во рту горклость бензиновая. На счету уже энный стакан, но вкус не проходит. — Когда он приехал? Ёнбин моргает медленно, нервно облизывает губы, а затем бормочет: — Неделю назад. Тэян допивает содержимое своего тумблера залпом. Смыть бы с языка этот гадостный привкус холодной жидкостью, отодрать, просто перестать чувствовать. Музыка в голове становится оглушающе громкой. Барабанными палочками прямо по натянутым перепонкам. ...you're just with me… and no one else… Жаль, что песни лгут. — Теперь понятно, почему ты перестал захаживать. Слишком занят своей псиной. Пока Джухо в городе, Кима можно видеть только так урывками, на общих встречах их компании, в которой Тэян лишь потому что есть Ёнкюн, который дружит с Бэком, потому что есть Чанхи, ради которого Ёнбин разве что мир не перевернет. Потому что есть Ёнбин. — Ты такой злой, когда пьяный. К языку намертво прилипают слова о том, что зато сам Ёнбин — жалкий. Почти всегда. В этих своих атрибутах нормальной, скучно благополучной жизни — дурацкие костюмы, выглаженные рубашки, галстуки в полоску или клетку burberry по будням, и в пейсли по праздникам. Все эти шмотки что, он с такой легкостью скидывает у него в квартире, залезая вместо этого в старые растянутые толстовки Тэяна. Вместо свежесваренного американо — дешевый растворимый, вместо длинной вереницы реестров и цифр — марафон «КИНЗУ» (когда Джухо дает концерты в другом городе), вместо коротких разговоров по скайпу с уставшим Бэком — горячечные поцелуи в темной спальне. Вместо правды, простое: — Отъебись. before Ёнбин уходит из их команды аккурат за месяц до дня рождения Тэяна. Они заканчивают все запланированные выступления, отмечают все положенные праздники и даже начинают строить новые планы. И хотя Тэян никогда не был близок с другими участниками, начало распада группы он ощущает почти физически. Словно у отлаженного механизма вдруг вылетает какая-то шестеренка. Начало конца. — Ты тоже злишься на меня. Хоть и не сказал ничего там в зале. Для тебя ведь танцы — это всё. Тэян не знает, как сказать, что догадывается в чём дело. Причина ухода проста. Не устал. Не надоело. Не деньги нужны. Это всё второстепенное. Хоть они и не близки, но Ю уверен, для Ёнбина танцы важны почти так же, как и для него самого. Единственное, важнее этого — Бэк Джухо. Джухо, с которым у Ёнбина всё настолько серьёзно, что в планах на будущее одни лишь «мы». Джухо, который «хип-хоп гений», что живёт музыкой, точно так же как Ю танцами. Джухо, которому необходим финансовый фундамент, чтобы выстрелить. А у Ёнбина удачно — хорошее предложение стажировки и последующей работы в солидной фирме. Надо лишь доучиться и прекратить маяться глупостями. — Неужели он настолько хорош, что ради него не жалко даже свою мечту? В вопросе Тэяна нет подвоха, одно лишь сплошное непонимание. Ю так бы не смог, потому что тогда всё перестало бы иметь для него смысл. Драм-машина устало щелкает монотонной, однообразной мелодией. Вокал мазано тихий, в голове почти не расслышать. …tell me why…. Ёнбин дёргает катышки на рукаве свитера, а затем кладёт свою голову на плечо Тэяна: — Он меня не просил, если что. Я не знаю. Я просто чувствую, что так правильно? Может, ты поймёшь меня, когда-нибудь? Это происходит лишь год спустя. after У Тэяна тренировки до 4 утра. До боли в костях. До насквозь мокрой одежды. До танцующих микровселенных перед глазами. Команда давно как развалилась, но Ю готов пытаться даже в одиночку. Танцевать — лучшее, что умеет Тэян. Слышать в себе музыку (не ту, что звучит из-за Ёнбина в голове почти всегда), придавать ей физические очертания. Переводить ее на язык тела. Это проще, чем как-то жить с ненужной влюблённостью. Ёнбин звонит ему и устало бормочет, что Джухо куда-то уехал, и он, наверно, придёт ночевать к нему. Потому что одному не спится. В одиночестве спать слишком трудно. В одиночестве и жить тяжелее. Уж не Тэяну ли этого не знать? У Ёнбина и Джухо всё странно. Местами так нежно, что даже у Ю сжимает горло от того, как они разговаривают между собой глазами, едва заметными касаниями. Как улыбаются тому, что понимают только они двое. А иногда громко, болюче ломко, до ёнбиновских слёз, до равнодушия Джухо. Бэк любит, Тэян в этом уверен. Иначе Ёнбин бы уже ушел. Но что делать с этой любовью не знает. Песни с посвящениями Киму, в словах — бесконечная сердечная привязанность и благодарность. Между гигами и сейшнами звонки и торопливые «скучаю». А у Ёнбина почти всегда пустая квартира и скучная работа. Одни дорогие костюмы в фактурную ёлочку и рубашки из оксфордского хлопка, да одинокие вечера. ….it's not what you need… За Ёнбина больнее, чем от него. Тэян доходит домой, когда Ким уже крепко спит. Укрытый тёплым, махровым халатом, подаренным им самим когда-то. Ёнбин — заботливый хён. Подарки с пользой, чтобы Тэ не мёрз в холодной квартире, внимательность к тому, чтобы в холодильнике всегда свежая еда, нужные фрукты и овощи. В аптечке — необходимые мази, потому что Ю не умеет без травм. И без душевных в том числе. Во сне Ёнбин кажется прекрасным. В старой тэяновской толстовке с глупой надписью, с раскудрявившимися волосами после душа, с усталой полуулыбкой на губах. Ему, наверно, снится что-то хорошее. Тэяну бы тоже под горячую воду, но хватает сил, только залезть под пушистый халат, ближе к Киму. Головой на чужую грудь, чтобы заснуть под мерное дыхание. Ёнбин что-то сонно бормочет, а затем мягко гладит его по голове, путается пальцами в жестких после краски волосах. Тэяну почти идеально. Потому что с Ёнбином спится лучше, чем одному. before В квартире у Ёнкюна удушливо жарко. Слишком много людей для крохотной однушки. За окнами цветёт рапс — в воздухе медово сладко, почти маслянисто. Из колонок — неприхотливо, лениво гипнотизирующий эмбиент. Хозяин болтает со всеми понемногу, встречает запоздалых гостей и между делом рассказывает о своем новом друге Джухо, с которым он хочет всех познакомить. Люди заходят и уходят, разговаривают между собой, обсуждают что-то не значащее. Глухо звенит посуда где-то на кухне, гудит монотонно и успокаивающе квартира голосами и уютом, а Тэян не находит себе места. В квартире у Ёнкюна на просевшем, под солнцем перегоревшем диване к Ю приходит осознание. Откровение. Рядом сидит Ёнбин, пьяно улыбается глупой шутке Санхёка. На щеках румяных ещё заметнее тонкие шрамы, в уголках глаз — смешливые паутинки. Рот — яркое карминовое пятно, и Тэяну до боли в ребрах хочется поцеловать его. Перепачкаться в красно-пурпурной краске, коснуться кожи, обжечься чужим горячим дыханием. Ким поворачивается к нему, на долю секунд вдруг становится серьезным, и Ю понимает. Никто в его глазах теперь не будет красивее Ёнбина. Между ними совсем мало воздуха — сплошное электричество. Между ними — начало конца старого Тэянового мира. Сознание топится в мягкой мелодии, вязнет, задыхается. ….your lips, my lips…apocalypse… Между ними… Громко хлопает дверь, и Ёнкюн оповещает: — Джухо наконец пришел. Контакты разрываются, Ёнбин отводит взгляд в сторону коридора, туда, где мелькает сероволосая макушка нового гостя. Тэян шумно выдыхает. В квартире у Ёнкюна конец света так и не наступает. after — Я больше не приду. Этот момент рано или поздно должен был наступить. У Тэяна внутри взрыв. Горечь выливается шипящей пеной, разъедает тонкие, натянутые нити. На шее у Ёнбина болтается дорогой, фуляровый галстук — от мелкого узора рябит в глазах. Намотать бы на руку этот кусок ткани и тянуть; узлом прямо в кадык. Чтобы точно больно. Вместо своих чувств задушить главного виновника. Ю от своих мыслей страшно. Вместо петли на шее — губами по загорелой коже. Мстительный след аккурат вокруг родинки, оскорбительное напоминание об адюльтере. Из которого один выходит живым и невредимым, а у Тэяна — выгоревшие внутренности. Вместо чувств — пепелище. Ёнбин толкает его в плечи, садится у изголовья кровати, пальцами зажимает горло. Словно Тэян губами кожу распорол. Убери ладонь, и польется карминовая кровь. — Ты чего, — у Кима в глазах расплавленной медью плещется испуг. Всё это время молчаливое согласие на просьбу «никаких следов», а теперь Тэян раненным зверем цепляется в горло. Больно режет словами. Если уж не горло, то где-нибудь под кожей, глубоко внутри: — Ты думаешь, он заметит? Видит ли он вообще что-нибудь? Слышит ли тебя, Ёнбин? Ты вообще ему нужен? — натягивая и без того истончающиеся нити. Всё трещит по швам, рассыпается на куски. Тэян, как утопающий: на дно вместе с собой тянет и Кима. — Не как объект восторженного обожания, а как человек? — Перестань, — Ёнбин пытается встать, уйти. Подальше от него и обжигающе ядовитых слов. Подальше от правды? — Разве ты не понимаешь, что хотя бы раз я должен сделать что-то правильно? Я должен всё ему рассказать, и даже если он уйдёт, так будет честнее… Тэян хватает за запястья, пригвождает к месту. Злость пенится и пенится, оседает в воздухе, уничтожая всё живое между ними. Барабаны выдают заключительное тремоло, в ушах звенит от шума тарелок. …you've been locked in here forever… — Почему ты так цепляешься за него? Почему он, а не я? И в ответ виноватая тишина. Финальный аккорд смолкает, размочаленные нитки безжизненно виснут. У Тэяна в горле тошнотворный комок; у Тэяна в груди пустота. Ему чертовски устало. Ёнбин поправляет одежду. С остервенением затягивает свой дорогой галстук модного цвета ultraviolet, словно станет легче, если задушить себя. А затем ладонями оглаживает чужие напряженные плечи, тычется лицом в горячую шею. Расставания не бывают красивыми. Тарелки глохнут, голос срывается. Песня заканчивается. — Прости. …and you just can't say goodbye … apocalypse Тэян видит Ёнбина таким пьяным впервые. В баре слишком шумно, раздражающе многолюдно. Много людей, мало воздуха. Рубашка мокрым сатином липнет к спине. Стакан пива в ладони становится почти тёплым. Атмосфера обманчиво, навязчиво веселая. Искусственный свет кричит, слепит, запахи крутят тошнотворно желудком. Всё слишком ненастоящее. Тэян такие места ненавидит. Но у Ёнбина день рождения, и не прийти он не мог. Именинник висит на высоченном, добродушном Соку, смеётся громко, по кромке ломко. Так, что, кажется, никому за столом не верится, что ему весело. Инсон рядом шумно вздыхает: — Джухо решил не приезжать. У него сегодня какая-то важная встреча с продюсером. Уже в который раз. Ёнбин где-то на другом конце стола. Нелепо машет руками под дрянной ремикс, задевает полупустые бутылки и стаканы. Всё вдребезги. На полированном дереве битые осколки в софитах мелкой разноцветной дробью, в них отражение чужого отчаяния. Холодная констатация разыгрывающейся трагедии в масштабах одной маленькой жизни. Тэян невольно тянет руки, чтобы Ёнбин в своей пьяной неуклюжести не вляпался в эту сверкающую острую, пеструю мозаику. Ладонями своими смуглыми прямо в битое стекло. А вот себя не жалко. Инсон мягко толкает Ёнбина обратно на кожаный диван, смотрит сочувственно, почти как все вокруг. Из темноты выпархивает официантка, и он словно понимая, что разбираться со штрафом придется ему, тяжело вздыхает, а затем просит Тэяна: — Выведи его куда-нибудь, а то он тут кроме посуды ещё себе кости переломает. Осенний ветер холодит кожу, лезет ласковыми, мёрзлыми пальцами под тонкую куртку, под сатин рубашки. Шумный пульс музыки остается за дверями позади, как и гул человеческих голосов. На улице оглушающе, освежающе тихо после какофонии бара. Лишь изредка раздаются клаксоны машин, да отрывки разговоров, как фрагменты чужих жизней, до которых никому нет дела. — Если будем стоять тут,... всё веселье пропустим. Ёнбин заплетается в собственных ногах, почти как в своих словах. Тэян с едва ощутимым раздражением одёргивает его, когда тот в очередной раз заваливается в противоположную сторону. Кренится, как здание с разрушенным фундаментом. Кажется, ещё один толчок — и с глухим стуком посыпятся кирпичи. Видеть таким Ёнбина почти ненавистно. — Если бы он мог, он бы приехал. Слова слетают с Тэянова языка легко, просто, главное, не произносить имён. Ему привычно уже почти всё: говорить то, что хочет услышать Ёнбин, даже не веря в это самому, быть вечно сочувствующей стороной (но не чувствующей), и притворяться, всего лишь притворяться. — Конечно. — Ёнбин улыбается без этих своих дурацких морщинок вокруг глаз, без смешинок во взгляде. Снова неуклюже дергается, так что приходится подхватить его под локоть. На нём ярко-васильковое пальто, что под ладонью Тэяна мягкий кашемир. В тёмном, пыльном пейзаже ночного города он смотрится совсем не к месту. Как и в жизни Джухо. — Иногда приходится выбирать. Не то, чтобы я ставлю его перед выбором между мной и работой. — Иногда мы делаем неправильный выбор. — Тэян отчаянно старается не звучать осуждающе. Ёнбин смотрит внимательно, до дрожи проницательно. В глазах ни тени былой пелены алкоголя. А был ли он пьян? Может быть, не один Тэян привык притворяться. — А потом жалеем об этом. — А ты о чём-нибудь жалеешь? Где-то за застеклёнными дверями бара звучат басы какой-то популярной песни, но в голове у Ю журчащим перезвоном льётся совсем другое. Мелодия, въевшаяся в кожу вместе с Ёнбиновым существованием в его жизни — ленивые гитарные аккорды, дрожащие барабаны и глухая правда простых слов. Тэяну тоже надоедает врать. — Что не поцеловал тебя тогда в квартире у Ёнкюна. Глаза у Ёнбина чистые, без примеси удивления или сомнения. Одно лишь яркое, почти как его васильковое пальто, понимание. Осознание. — Тогда сделай это сейчас. …your lips, my lips… apocalypse… В ответ Тэян лишь затягивает мелодию, что бесконечным кругом вертится в его мыслях. Шепчет слова, выученные наизусть, неуверенно касается лица Ёнбина. Пальцами обводит шрамы на смуглой коже, что прохладная под осенним ветром. — Знаешь, что значит апокалипсис? — таким же шёпотом спрашивает Ёнбин, оглаживая швы Тэяновой куртки. Они стоят так близко, что кажется больше никого не существует. Ни сигналящих машин, ни прохожих, ни их друзей, оставленных в баре, ни даже Джухо, что сейчас на другом континенте. — И что же? — Откровение. То, что может сделать человека счастливым. Тэян лишь слабо качает головой. Он точно знает, что это не про них. Он абсолютно, бесповоротно уверен в том, что всё, что его ждёт это конец его нестабильного, маленького света. И всё же готов нырнуть в обещанное, обманчивое с головой. Поэтому он тянется к сухим губам Ёнбина и ставит печать на своём приговоре. …your lips, my lips… apocalypse…