— я ждал тебя, юнги-хен.

pt.1 　　　　　　　　 у чонгука, бывшего студента прилежного университета района, имелось в его недолгой жизни, только перевалившей за второй десяток, три зависимости: суицидальные наклонности, если это можно было назвать зависимостью, наркотики и старший сводный брат мин юнги. и чонгук на протяжении долгого времени задается одним и тем же вопросом: какая из них самая сильная. юнги холодный, порой вспыльчивый, неприступный, но, как не странно, сдавался постоянно и успокаивал чонгука, заходящегося в новом приступе одной из своих зависмостей; какой: только чону известно. чонгук растрёпанный мальчишка с большими синяками под зелеными глазами —слишком сильно любит эти линзы, — дрожащими холодными руками и широкой улыбкой, которая погасла так же быстро, как и желание жить как раньше. юнги захлопывает дверь квартиры и, как по обычаю, видит на полу в гостиной свернувшийся комок с чёрной шевелюрой, что-то старательно перебирающим в руках и бурчащего под нос какую-то старую байку. мин подходит ближе, смотрит по-своему холодно и как-то устало, треплет чона по макушке чёрной, заставляя его развернуться и встретиться с мином взглядом: казалось бы, все, что нужно чонгуку для того, чтобы воскреснуть. глаза младшего красные-красные, мокрые-мокрые, улыбка глупая, зрачки широкие; все это юнги наскучило до невозможности. точно так же, как кровавые запястья брата, так же, как лезвие с бритвы чужой между дрожащими костлявыми пальцами, так же, как допитая бутылка дешевого пива неподалёку: юнги задавался вопросом, где ему продали алкоголь и как он нашёл бритву. — я ждал тебя, юнги-хен, —дрожащими губами говорит, слезы беззвучно глотая, а у мина живот узлом скручивает. лезвие падает на пол, холодные родные руки притягивают к себе ближе, натягивая капюшон чёрной толстовки больше на голову. чонгук плавится в руках чужих, отчаянно цепляется за руки брата, будто это его последняя надежда на кислород для легких, царапает, сжимает белую спортивную футболку с силой, пачкая тёмной кровью. юнги смотрит все так же пусто и не издает ни звука, тихо поглаживая по голове мальчишку, подальше лезвие убирая от него: хватит на сегодня крови. чонгук мычит и давит всхлипы в чужой футболке, пытается унять боль в запястьях, кусая губы. чонгук устал каждый раз приписывать в блокнот еще одну неудавшуюся попытку суицида. к слову, сегодня цифра перевалила за шесть десятков. чонгук убивал себя изнутри и снаружи, ментально и физически, медленно и разнообразно, так, чтобы без мерзких повторений. чонгук этот днями в неизвестном юнги притоне пропадает и только по средам появляется дома. юнги уже забыл, когда в последний раз видел чонгука не с заплаканными глазами; он устал видеть его таким, но каждый раз по средам все равно приходил домой ровно в четыре вечера, зная, что чонгук ждёт его. — ждал, я очень сильно тебя ждал, — говорит тихим ломаным голосом, а юнги вновь мучительно молчит. молчит юнги не потому, что не любит, не потому, что испытывает отвращение, а потому что знает, что чон устал. болезненно светлая кожа блестит в свете тусклой лампы, а всхлипы становятся тише, реже, будто мальчишка успокаивается. а юнги требуется до крови закусить щеку, чтобы не сорваться и не застонать от безысходности и боли. — пожалуйста, юнги-хен, — чон глаза поднимает, смаргивает слезы быстро, — поцелуй меня, — шепчет одними губами. а юнги зависает. зависает секунд на десять, понимая, что если не сделает, чонгук обязательно накажет себя. будет долбиться своей глупой башкой о каменную стену и кричать, кричать, кричать, угнетая себя в том, какой он идиот. юнги знает, он сам видел это, когда отказался, пытаясь чонгука сберечь, но потом тот чуть ли череп не пробил себе и не раскромсал костяшки пальцев в мясо. для чонгука эта просьба была не просто словами, а была дозой наркотиков, которую он пропускал в притоне каждую среду: лишь бы юнги увидеть, лишь бы удостовериться, что брат в порядке. и эта нужда, если её не удовлетворить, приносила боли намного больше, чем обычная для чонгука ломка. поэтому юнги мягко берет чонгуково лицо в ладони, проводит по шершавой коже пальцами холодными, дрожащими от напряжения, и выдыхает тяжело в губы искусанные напротив, а чонгука ведет. ведёт сильнее, чем от препаратов, сильнее, чем от порезов на теле, потому что мин юнги, старший сводный брат чон чонгука, самая сильная зависимость в жизни юноши. мин целует мягко, без напора, лишь слегка опаляя губы горячим дыханием и прикусывая, а чонгук обмякает весь, глаза закрывает блаженно и думает, будто только что поверил в бога, будто все, что происходило до этого самого момента и до сих пор происходит, было до жути неправильно, но и приятно до одури одновременно; и от этого сознание чона кренило куда сильнее. юнги целует недолго, лишь позволяя чонгуку запастись тем кислородом, что ему жизненно необходим, и младшему, к слову, каждый раз вполне хватает десяти секунд. отстраняется, смотрит тяжело и сочувствующе, гладит по волосам мягко-мягко и голову темноволосую на плечо свое укладывает; слышит тихое сопение и размеренное дыхание: уснул; аккуратно берет чонгука на руки и несет обрабатывать раны: тихо, так, чтобы не разбудить, не потревожить, а потом укладывает на свой твёрдый матрас на полу, наблюдая за тем, как чонгук сам тянется к одеялу чужому в полудреме и укутывается с головой, невольно втягивая запах старшего: такой родной запах шампуня со спелыми яблоками. юнги помнит, как чонгук пришел к нему на съемную квартиру тем вечером, с идиотской улыбкой, истерическим смехом, двумя бутылками алкоголя в руках и фразой: «меня отчислили»; юнги, конечно, сначала не поверил в такую дичайшую глупость, но пьяного чона впустил. чонгук числился лучшим из лучших на своей кафедре, ведь всегда прилежно делал задания и учился, втеревшись в тесные доверительные отношения с профессорами. чонгук тогда в угол забился, допивая оставшуюся бутылку, и юнги непривычно было видеть его таким: пьяным, сломленным, с опухшими глазами и трясущимися руками — это только сейчас вошло в привычку. — меня зажать пытались, — горько выдавил чонгук, — профессор по современной истории, тот же замдиректора. пригрозил, что отчислит, если я попытаюсь сопротивляться, — смешок. и у юнги сердце куда-то в пятки ухает, глаза смотрят сочувствующе до невозможности, а руки тянутся, чтобы обнять: в точности так же, как и сейчас. мин понимает, что чонгук переживает масштабное психологическое потрясение в своей жизни, поэтому лишь хочет быть рядом, помочь, чтобы его младшему брату было не больно; но от одного осознания того, что чонгука, его младшего брата, домогался какой-то старик, юнги трясёт и тот с силой сдавливает кулаки и шепчет на ухо лишь одну фразу: «все будет хорошо». чонгук расслабляется, понурив голову в чужом плече, и для самого себя отмечает, что объятия брата до одури приятные и удобные; и сейчас какой-то диплом о высшем образовании, что застрял на третьем курсе, казался не больше, чем ничтожной пылинкой на полке, которую в любой момент легким дуновением смахнуть можно. 　　　　　　　　 pt.2 на следующий день кровать оказывается пуста, и чонгук не приходит домой. юнги ждал, звонил так много, что уже сбился со счету, но как только стрелка часов переваливала за четыре утра следующего дня, юнги понимал вновь: не придёт, и уходил отсыпаться несколько ничтожных часов перед рабочей сменой. недели шли долго, оставляя за собой пустую однокомнатную съемную квартиру и юнги, уставшего, потерявшего какую-то надежду и такого же пустого, как и его обитель. мин думал, что, пока он ждал, сидя на кухне с очередной чашкой кофе в руках и готовым диалогом отчитывания чонгука в голове, младший мог бы давно уже валяться бездыханным телом где-то под мостом неподалёку. но не прошло и месяца, (да, юнги и правда считал дни) как, придя домой после дневной смены, юнги застал в тёмном узком коридоре своей съемной квартиры тело, прижатое спиной к холодной стене и бормочущее что-то себе под нос; не помня себя, мин ринулся к младшему, ни на секунду не сомневаясь в том, что это он, встряхивая с силой за плечи и заглядывая в глаза; если бы можно было умереть от того, насколько они могут быть мертвыми и отчаянными, юнги умер бы прямо сейчас, рассыпаясь, будто песочная башня. потому что в глазах чонгука не осталось ничего, что хотя бы отдалённо когда-то его напоминало, и от этого вгоняло в ужас: зрачки расширены, радужка больше не отдаёт ярким зелёным, как когда-то, глазные яблоки налиты кровью в уголках, веки синие, ресницы тяжелые, а капли солёные не перестают течь, обрамляя щёки, а затем стекая по острой линии подбородка: исхудал. но одного тихого «юнги-хен» хватило, чтобы мин наконец понял: перед ним настоящий чон чонгук. тот самый чон чонгук, который когда-то улыбался широко, переполненный оптимизмом и верой в себя и окружающих, который до одури любил своего старшего сводного брата, шампунь юнги со вкусом спелых яблок и постоянные ночевки у него на квартире, который теперь зажимает в руке что-то отдалённо напоминающее лист таблеток, на деле оказавшийся снотворным. — я думал, ты не придешь, — мягко говорит чонгук, а у юнги почему-то сердце удар пропускает, — я... я хотел уже выпить это, чтобы не страдать больше, юнги-хен, — и ладошку открывает, показывая смятые немного капсулы дешевого снотворного. а юнги хочется сказать, что, нет, идиот, это я думал, что ты не придешь, ведь я устал ждать, устал не спать каждую ночь, думая о том, что ты валяешься мёртвый под каким-то треклятым мостом; но осекается, лишь с силой выбрасывает таблетки в дальний угол и продвигается на корточках ближе к брату; берет чонгука за сальные темные волосы, оттягивает сильно-сильно и смотрит в прищуренные от боли глаза напротив: — ты жизнь себе сломал, чон чонгук. — я знаю, — говорит, не задумываясь, — поэтому я здесь. чтобы доломать её до конца. «твоим предательством»— хотелось бы с губ сорвать, но тот сдержался, лишь смотря исподлобья на юнги, терпя колкие ощущения в волосах. у мина злость кипит внутри, кажется, будто он сейчас взорвется; а чонгук будто видит мина насквозь, смотрит под его маску невозмутимости, поэтому юнги отпускает только тогда, когда чонгук, беря чужие ладони в свои, требовательно губы старшего накрывает и, кажется, забывается на мгновение; кусает губы чужие, глаза закрывает, полностью погружаясь в эту сладкую негу; думает, может вовсе не было в его жизни бомжа, что показал дорогу в притон, не было бы доброй продавщицы, продавшей несовершеннолетнему чонгуку алкоголь, не было бы его учёбы на той кафедре и того профессора-педофила, подсадившего чона на наркотики, а была бы только эта маленькая съемная квартира и юнги: податливый, заботливый и мягкий, с чутким взглядом и влажными губами, что целовали в ответ так, будто сейчас это было для двоих необходимостью: они соскучились. и это чувство давило на чонгука изнутри большой волной боли, которая рвалась наружу громким криком о помощи; он соскучился по нормальной жизни, по сладким, будто яблочный сок, губам мина; а юнги по улыбчивому чону, по жизни, где у младшего не было наркотиков, алкоголя и присутствия старшего сводного брата, по жизни, где у двоих было то, что называется «семьей» и одновременно то, что зовется «любовью», такой жестокой, но желанной одновременно.