Джаз - не наша музыка

Агма растеряна. Яркие краски слепят, а громкий смех вперемешку с музыкой оглушает. Она словно лишняя в этом хороводе ярмарочного веселья. Хотя здесь и не ярмарка вовсе, но подпольная вечеринка стиляг. Она плохо помнит, как очутилась здесь. Всего лишь оказалась не в то время не в том месте. В автобус ввалилась толпа стиляг, а потом как-то так получилось, что она оказалась в ее самом центре, вынужденная двигаться вместе с ней. И теперь стоит оглушенная, ослепленная среди круговерти веселья. Дым импортных сигарет и адская смесь женских духов и мужского одеколона забивает нос. У нее слезятся глаза. Стиляги яркие. Смелые. И раскованны настолько, что это на грани приличий. Агма почти с благоговением рассматривает капроновые чулки на девичьих ногах, изящные туфельки, пышные цветастые юбки и платья. Губы, накрашенные яркой помадой, изгибаются в улыбке, глаза блестят… А на улице все в одинаковых, будто бы под копирку, серых, темно-коричневых, черных костюмах, юбках, во взглядах усталость и тусклое мерцание жизни. А здесь… Здесь жизнь кипит, бурлит и так и тянет пуститься в пляс вместе со стилягами, но страшно показаться смешной и неловкой — Кострова ведь не умеет танцевать. Да и одежда у нее не та… А еще она знает, что не примут. Нигде не принимали, и стиляги не исключение. — Эй, милашка, ты откуда здесь? — Рядом вдруг нарисовался парнишка в желтом пиджаке. В зубах зажата сигарета, а карие глаза разглядывают с неприкрытым интересом. А Агма вдруг опешила. Она внезапно перестала быть невидимкой. — Хм, точно не наша, — хмыкнул он с кривой улыбкой, а потом вдруг больно сдавил локоть, — а может ты облаву привела за собой, а? — Н-нет, я нечаянно, правда… Вас было так много, а я в толпе и… — она замолкла, понимая, как глупо звучат ее оправдания. Как можно объяснить то, что ей патологически не везет? Вот так запросто попасть к стилягам, куда не каждый по приглашению пройдет, это надо умудриться. Главное сейчас — попытаться объясниться, пообещать не рассказывать. А потом жалеть, да, Агма? Всю жизнь потом жалеть, что не попробовала, и вспоминать, досадуя на саму себя? А дальше что? Жизнь в четырех стенах, работа на ненавистном заводе, одиночество? Кострова жмурится. Выбор будоражит, и по телу бежит легкая дрожь. И с губ готова сорваться дерзкая просьба, но она прикрывает губы ладонью, запирая невысказанные слова. А парень все трясет и трясет за предплечье, говорит что-то в самое ухо, и наверняка останутся синяки, но Агме не привыкать. Послать бы к черту эти все правила, но ей страшно, как будто прыгать с моста в реку. Она знает, что глубина большая и что сумеет вынырнуть, но все равно страшно… А потом толчок и Агма даже подумать не успевает — ледяная вода над головой, под ногами, вокруг — и секундный страх, что выплыть не получится. И глоток воздуха, сердце, заходящееся от восторга… Если бы у нее хватило смелости, чтобы попросить, может быть, жизнь бы и повернулась на все сто восемьдесят градусов. Но сейчас ведь ее просто прогонят, и Агма никогда не сможет сюда вернуться. — Оставь ее, — над головой раздается глубокий женский голос, — видишь, не в себе девочка. Пошли. — Рука получает свободу, но ладонь перехватывает женщина в лиловом платье. Ее пальцы длинные, тонкие, а ладонь узкая и изящная. Ногти подпилены и выкрашены в красный. — Первый раз здесь? — незнакомка безучастно интересуется. Она притащила Агму на кухню, прогнав перед этим сладкую парочку со стола. Кострова невольно любуется ею. Красивая, женственная и чувствует здесь себя в своей тарелке. Женщина наливает в бокал воду, протягивает Агме. Она пьет, жадно, но аккуратно — Кострова и не знала, что так хотела пить. — Можешь не отвечать, понятно, что в первый. Она забирает опустевшую кружку из рук, ставит в раковину, но не уходит, ждет чего-то, внимательно разглядывая Агму. А потом внезапно подается вперед и шепчет в самое ухо: — А хочешь придти еще раз? Этот шепот подобен толчку в спину и Агма понимает, что падает. Губы перестают слушаться. И они же шепчут в ответ: — Да. — Тогда держи адрес. — В руку скользнула прохладная бумажка. — Только не трепись никому. Пароль там же и… Смени эти скучные тряпки на что-то более подходящее. *** По адресу проживала некая Маргарита. Она встретила Агму с острым любопытством, а едва заслышав пароль, потащила внутрь, по коридору, в котором было столько всего, что она едва успевала головой крутить, чтобы разглядеть все. Здесь было много цветов. Они стояли на полках, прибитых к стенам, стояли на полу в больших кадках, свисали с потолка в кашпо. И влажный, будто тропический, воздух пьянил, и голова кружилась. Агме нравились цветы. И были зеркала, которым Кострова не доверяла. Случается такое, что зеркала врут, а она терпеть не может ложь. А Маргарита все говорила и говорила, сетовала на то, что времени осталось немного, и быстро перебирала вешалки с одеждой, яркой, будто нарядные фантики от конфет, которые Агма прятала под матрасом. А потом были бесконечные примерки, оценивающий взгляд Маргариты, кивок или покачивание головы из стороны в сторону. Загадочная улыбка Марго и просьба закрыть глаза. А потом с лицом Агмы произошло что-то невероятное, потому что оно вдруг перестала напоминать серую маску с застывшим на ней выражением горечи и скорби. Кострова превратилась в девушку. И весьма красивую, как уверяла Маргарита. Синее платье в крупный горох, чулки капроновые, которые Агма надевала осторожно и очень долго — боялась порвать — туфельки на каблучке. Русые волосы завиты в кудри, а глаза мерцают под темными ресницами. — Главное, когда выйдем на улицу, не тушуйся, делай вид, что так и должно быть, — бросила Марго через плечо, спускаясь по лестнице. Агма торопилась, но не могла угнаться за привычной к каблукам спутницей. А улица встретила недружелюбно — пристальными взглядами. В одних раздражение, в других зависть, третьи лишь неодобрительно качают головой. Находились и такие, которые и замечания делать не стеснялись. Агме было неловко. Стыдно. А Маргарите взгляды льстили и на замечания она ответ находила. И уже потом объясняла: — Если у нас одежда другая, разве отличаемся мы от них? Они тоже могут надеть яркие платья и костюмы, но вместо этого они предпочитают осуждать нас и завидовать. Стиляги встретили бурно. Маргарите явно были рады. А Агма насторожила их, как и всякий новый человек в компании, но и ее обняли и приняли как свою. И снова радужная круговерть, кто-то настойчиво зовет танцевать, но Кострова отказывается, она ведь не умеет, зачем лишний раз позориться. И так все смотрят, и внимание это напрягает. Марго качает головой, но уговоры оставляет и уходит танцевать к своему кавалеру. Агма сидит на диванчике, потягивает сок и наблюдает. А рядом вдруг плюхается парень, темноволосый и темноглазый, кидает на нее быстрый взгляд и откидывается на мягкую спинку дивана. Он закуривает, но не сигарету, как все вокруг, а трубку, самую настоящую. С узорами. И Кострова разглядывает ее с интересом, прежде такие красивые вещи представали перед ней только на витринах под внимательными взглядами продавцов. — Интересно? — Он выдохнул дым, разглядывая Агму. — Д-дедушка еще в-вырезал, он вообще м-мастер на все руки… б-был. Агма кивает и сочувствует. А он снова смотрит, и это нервирует ее. Что в ней такого особенного? — Ты к-красивая, — говорит он и отворачивается. Но ухо его предательски краснеет, и Агма едва сдерживает улыбку — значит, не ей одной неловко. — Спасибо. — П-пошли танцевать? — Он снова поворачивается к ней, а глаза будто заглядывают в самую душу. — Я не умею… — Она теребит край платья, вздыхает и расправляет помятую ткань. — Учиться н-никогда н-не поздно. — Он хватает ее за руку, тащит через толпу. Потом по лестнице и Кострова едва поспевает за ним, а когда она спотыкается и едва не падает, он успевает подхватить. А после была комната. И Агма честно пытается научиться хоть чему-нибудь, но танцы, видимо, не самая сильная ее сторона. И он смеется и оставляет попытки учить ее. Приносит сок, а потом, спохватившись, представляется: — Один. Т-точнее, Олег, если к-как обычно. — Агма. У нее нещадно болят ступни и лодыжки, и она снимает туфли, пытается размять их, но напряжение не уходит. — Д-давай я, — предлагает Олег. — Н-ничего такого, п-просто п-помогу. Его руки скользят по икре, разминая мышцы, мнут стопу, и Агме становится легче. Она чувствует, что румянец, кажется, прочно обосновался на щеках, но Олег и правда не пытается к ней пристать. Просто делает массаж. И весьма сосредоточенно даже, серьезен и хмур. Ночь ускользнула незаметно. Она тянулась долго, вязкая, теплая и пряная, а потом в ночное небо будто плеснули молока и оно посветлело. И Агма ходила по солнечным пятнам на полу, когда наступил рассвет, а Олег наблюдал, трубку курил. На прощание сжал так крепко, что ребра затрещали. — П-придешь еще? — Он наклонился к самому уху, волосы на виске шевелились от его дыхания. — Да… — Тогда д-до с-свидания. — Он широко улыбается, взмахивает прощально рукой. До дома проводил. Никто и никогда еще Агму не провожал. И соседка с третьего этажа, развешивающая белье, неодобрительно качает головой. Но Кострова не спешит укрыться в своей маленькой квартирке. Она смотрит вслед Олегу, пусть его уже даже не видно. … конечно, она придет. Может, и не научилась танцевать, но теперь есть ради чего. И может, это и есть тот самый поворот?