My first and last

— Хань! Лу Хань, слезай оттуда немедленно! — Лу Хань, паразит ты этакий… Отпусти кота! Отпусти кота, кому говорят?! — Лу Хань, если ты ещё раз скажешь это слово, я тебя по губам отшлёпаю! — ЛУ ХАААААААНЬ!!! — Исин, а мальчика, который тебе нравится, точно Лу Ханем зовут? Ты ничего не перепутал? Папа неловко дёргает Исина за руку, поторапливая, и тот, перескочив с одной плитки тротуара на другую, даже от мороженого отвлекается от удивления и возмущения. Как это можно с кем-то перепутать того, с кем уже полгода в одну группу садика ходишь? К тому же Хань разительно отличается от всех прочих омег, даже и сравнивать не хочется. — Лу Хань, я точно знаю. — Лу Хань, значит… этот чумазый детёныш мартышки… Исин слышит в папином голосе осуждение и пристыжённо вжимает голову в плечи, а потом резко оборачивается, потому что они уже подходят к углу, из-за которого взъерошенной макушки самого беспокойного омеги в их старшей группе сада и, как говорит нянечка, во всей Вселенной, уже не будет видно, а он за день насмотреться как следует не успел. Хань в этот момент с громким воплем и дико горящими глазами всаживает пятку в разодранном сандалике в самый центр песчаного замка, старательно воздвигаемого остальными омегами. Исин проглатывает восхищённый выдох и отворачивается, в спины им доносится дружный возмущённый омежий визг, переходящий в рёв, и папа охает, ускоряя шаг. В груди что-то сдавливает, заставляет улыбаться вопреки воле, и Исин вскидывает голову, заглядывая папе в глаза снизу вверх. — Я на нём женюсь потом, можно? Папа сбивается с шага, пальцы его почему-то начинают дрожать, и Исин крепче сжимает их своей пухлой ладошкой. Нервничать папе нельзя, потому что у него в животике только начал расти исинов маленький братик, и Исину хочется погладить его успокаивающе, но во второй руке у него уже изрядно подтаявшее мороженое, и он просто трётся головой о папино круглое бедро как котёнок. — П-потом? Когда вырастешь… — Нет, я не когда вырасту, а когда он согласится. Он говорит, что пока не хочет, а когда захочет, не знает. — А давай ты пока не будешь спешить и загадывать, хорошо? Вы оба повзрослеете, многое изменится, ты ещё встретишь много-много омег красивее и послушнее и поймёшь, что не так уж он хорош. Господи, да это же монстр, а не ребёнок! Исин, сынок, не дружи с ним, он не научит тебя ничему хорошему. Исин не понимает, зачем Ханю его чему-то учить, если есть воспитатели, няни, а когда они пойдут в школу, появятся и настоящие учителя как господин Цзяо, что живёт в соседнем доме и ведёт географию у больших ребят, и резко замирает, заставляя и папу остановиться. Смотрит он исподлобья, но куда больше расстроенно, чем обиженно. Папа присаживается перед сыном на корточки, выуживает из упаковки салфетку и тщательно вытирает его ладошку от потёкшего всё же мороженого. У Исина колется в глазах, и он заглядывает в папины так умоляюще, что тому больших трудов стоит не отвести взгляд. — Как же не дружить, папочка, если у него совсем-совсем никого больше нет? С ним никто водиться не хочет. — Никто не хочет, потому что он сам всех распугал своими выходками, он и тебя втянет куда-нибудь, вот увидишь! А мне потом придётся за тебя краснеть? — Ну, и ничего, покраснеешь чуть-чуть, это же не больно! Папочка, зато он красивый такой, у меня сердечко сжимается, когда я его вижу. Исин всхлипывает, слизывает ещё одну каплю, сорвавшуюся с рожка на руку и поднимает голову снова, а папа отчего-то улыбается, того и гляди рассмеётся на всю улицу, Исин не видит ничего смешного и обиженно хмурит бровки. — Чего ты? — Ничего. Совсем большой ты у меня стал, а я не успел к этому подготовиться. Ладно, раз сердечко сжимается, то я не стану тебе запрещать с ним общаться. Но тогда обещай мне, что пакостить с ним за компанию ты не станешь. Обещай! Исин кивает торопливо, крепко-крепко обнимает папу за шею и всю дорогу до дома не может стереть с лица счастливую улыбку. За дверью Исина уже дожидается косматый Виви, скулит восторженно и даже тявкает пару раз, папа цыкает на пса, а Исин ласково треплет его за уши и уносится в свою комнату, но ненадолго, через полчаса с работы возвращается отец, и Исин тут же виснет на его плечах, прося покатать на них по дому. — Ну, рассказывай, что в садике интересного было? Исин, запихнув в рот добрую половину котлетки, обдумывает очень тщательно, стоит ли родителям знать в подробностях обо всём, что за день произошло. О том, как Чонин из ясельной группы как обычно приходил подглядывать из-за двери за Сехуном и хмурился сердито, и пыхтел как ёж, стоило кому-то из альф подойти к Сехуну ближе чем на пару шагов. О том, как мерзкий Тао целый день бегал за Бэкхёном и донимал его игрушечной змеёй, которая выглядела совсем как настоящая, даже воспитатель испугался. А Бэкхёну совсем не страшно было, он просто притворялся, а после обеда откопал где-то живую волосатую гусеницу и сунул её Тао прямо под нос, а тот визжал как маленький, от ужаса залез на турник и не слез оттуда, пока за ним папочка не приехал. О том, что в средней группе новенький мальчик с большими ушами, у него смешные очки, и от него плохо пахнет, потому что у него дома хорьки, и он помогал Бэкхёну искать гусеницу, потому что он всех животных любит, и он сказал, что гусеница — это тоже животное, только насекомое. И о том, что он смеялся над Тао громче всех, а потом его воспитатель наругал и отвёл обратно в группу. Но больше всего Исину не хочется рассказывать о том, что Лу Хань так вкусно ест запеканку, суп и даже манную кашу, что у Исина тут же начинают бежать слюнки, хотя он её просто ненавидит, и хочется съесть всё до последней ложки, и от восторга попискивать, что альфе вроде как не положено. Поэтому он лишь вздыхает, облизывает губы от вкусного томатного подлива, который у папы получается куда лучше, чем у повара в садике, и пожимает плечами. — Да всё как всегда. Только новенький альфа в средней группе, он сказал, что гусеница — это животное, это правда животное? — Правда. Всё, что движется, ползает, плавает и летает — животные. — А когда лепестки с черёмухи летают весной, они что, тоже животные? — Нет, лепестки летают потому, что их подхватывает ветер, сами они летать не умеют. Через годик ты пойдёшь в школу, и тебе учителя всё подробно разъяснят. А как там поживает тот омежка Лу Хань? Обычно ты о нём только и болтаешь за ужином. Его что, не было сегодня? Отец отправляет в рот дольку помидора, Исин бросает несмелый взгляд на вдруг подавившегося чаем папу и краснеет, утыкаясь в свою тарелку. — Лу Хань всегда приходит, даже если болеет, его не с кем дома оставлять. Он сегодня нарисовал красивый цветочек быстрее всех, а на музыке петь не хотел, а хотел читать, потому что уже умеет, а воспитатели увели его в угол и наказали. Разве можно наказывать человека, если он хочет читать? Мне кажется, это неправильно. — Конечно, неправильно наказывать человека, если он любит читать, но всё зависит от конкретной ситуации, от обстоятельств. На занятии по музыке нужно слушать музыку и петь, на рисовании нужно рисовать, и для чтения тоже нужно выделять своё время. Есть ведь у вас и свободные часы для игр? — Но в это время надо играть! Когда же ему читать тогда, если всегда нельзя? — Сынок, в свободное время можно делать всё, что тебе хочется по-настоящему, а уж в те часы, которые воспитатели выделили для занятий, нужно делать то, что они говорят. Это называется дисциплина, и если её придерживаться, жизнь становится намного проще. — Да совсем не проще! Когда ты только придумаешь, как достроить из конструктора дом, они зовут гулять, а ты совсем не хочешь гулять, ты хочешь доделать его, потому что когда вернёшься, уже не захочешь. А вот с улицы наоборот не хочется уходить, хочется бегать и лазать по турникам, но им почему-то именно в этот момент обязательно надо усадить тебя за стол и заставить лепить из пластилина дурацких животных. — Это Лу Хань так говорит, правильно я понимаю? — Да, Хань, но я то же самое чувствую, и я вам это говорю от себя! Отец смеётся глухо и по-доброму, они с папой обмениваются умилёнными взглядами, а потом оба так странно смотрят на Исина, что ему становится очень стыдно, и он ещё сильнее хмурится, откладывая палочки в сторону. — Я наелся, можно, я пойду в комнату? — Конечно, сынок, иди и займись всем, чем захочешь. Исин спрыгивает с высокого стула, хватает яблоко из вазочки, а потом, уже открывая дверь своей комнаты, слышит приглушённые голоса родителей и замирает на месте. — А этот Хань с характером, да? Угораздило же Синку… — Ох, дорогой, видел бы ты его… гроза всех альф, омег и котов! Да я глазам верить не хотел… Как бы Исин от него не нахватался. — Да брось, наш мальчик умный и не по возрасту рассудительный. Характер у него тоже удался, так что сам разберётся, что стоит делать, а что — нет. Давай-ка лучше сейчас подумаем о том, как назовём нашего маленького, иди ко мне. Был у врача? Дальше Исин не слушает, аккуратно прикрывает за собой дверь и плюхается на пушистый ковёр посреди комнаты. Родители ничего не понимают, они взрослые, и каждый день делают одно и то же, как будто они все заодно, и как будто им действительно нравится ходить на работу, пылесосить и мыть посуду. Исин тоже их совсем не понимает и предпочитает пока об этом не думать, он откусывает кусок от румяного яблочного бочка и падает на спину, всматриваясь в потолок. Он весь исполосован закатными лучами, и хочется протянуть руку и коснуться хоть одного кончиками пальцев, узнать наверняка, тёплые ли они настолько же, как те, что ползают по полу в полдень. Исин хмурится и резко садится, удивившись пришедшей в голову мысли. «А солнечные лучики тоже животные? Они ведь ползают безо всякого ветра…» После вечернего душа папа насухо вытирает довольного сонного Исина махровым полотенцем, одевает его в пижаму с красными машинками и вместе с ним забирается под одеяло, чтобы почитать ещё немного про смешного мальчика Эмиля, который накормил кур пьяной вишней, подвесил сестру на флагшток — папа объяснял Исину, что это такое, но он уже забыл — и натворил ещё столько дел, что вышло на целую толстенную книжку. Папа читает с выражением, Исину смешно и интересно, но глаза предательски начинают слипаться уже в конце второй страницы, и папа тихонько выбирается из кровати, но Исин, вдруг встрепенувшись, садится и хватает его за рукав. — Я ему подарю своего Тигру, можно? Папа чмокает сына в макушку, укладывает снова, а потом удивлённо округляет глаза, осознав, о чём и о ком идёт речь. — Ханю? Тигру? Мы ведь купили тебе его всего неделю назад! Не жалко разве? — Нет, Ханю не жалко. У него совсем нет игрушек, и его омеги поэтому не берут с собой играть, а если у него будет Тигра, они все ему обзавидуются и сразу захотят с ним играть! На раздумья у папы уходит добрая минута, но Исин так жалостливо поджимает губки, что папа сдаётся, треплет его по лохматой макушке и кивает. — Конечно можно. Ханю можно. *** Утром Исин подскакивает как никогда резво, первым делом заталкивает Тигру в рюкзачок, а потом бежит умываться и чистить зубы. В машине у отца играет песня на английском, Исин старательно подпевает, не зная слов, предвкушая, как счастливо улыбнётся ему Хань, когда увидит Тигру, как будет благодарить и хвастаться им перед другими омегами, а Исин будет весь день чувствовать себя особенно хорошо. Отец хохочет, но не просит замолчать, наоборот принимается подпевать тоже. В сад они приезжают чуть раньше обычного, и в группе пока никого кроме уже ковыряющегося в углу с конструктором Ханя. Исин вежливо здоровается с воспитателями, переобувается и, помахав отцу ладошкой, осторожно подходит к Ханю ближе. Тот не оборачивается, слишком увлечённый процессом, даже язык высовывает наружу от усердия и прикручивает к непонятой конструкции ногу. — Привет, что делаешь? — Опять ты, приставучка! Робота собираю. У него будет куча пистолетов, и он всех здесь убьёт! — Кого всех? Ещё же нет никого. — Ну, придут же! Когда все-все придут, тогда и убьёт. Исин протягивает неопределённое «м-м-м», медлит немного, а потом снимает рюкзак со спины и присаживается рядом. У робота разной длины руки, Исин догадывается, что просто не хватило деталей, и думает, что стоило вместо Тигры принести своего Человека-паука, но он уже старый, а Тигра совсем новый и наверняка понравится Ханю всё равно. Исин прежде никому ничего такого не дарил, только жвачки и конфеты ребятам во дворе, и волнуется, как будто должен совершить что-то очень-очень важное. Он тянет замочек рюкзака в одну сторону, тут же дёргает обратно и решает немного оттянуть момент дарения. — А почему ты так рано приходишь всегда? Хань оборачивается на мгновение, окидывает Исина сердитым взглядом и тут же снова возвращается к созданию робота-убийцы. — Потому что они меня не любят и хотят побыстрее от меня избавиться. Глаза Исина распахиваются удивлённо, а сердечко начинает стучать быстро-быстро, он оббегает Ханя кругом и садится перед его лицом. — Что ты такое говоришь? Это неправда, родители не могут ребёнка не любить, мой папа так сказал! — Правда, мне виднее! Папа не любит меня, потому что отец его бросил, когда я появился, над ним смеются соседи, и плохими словами обзывают, и ему стыдно из-за меня. А дед только и делает, что ругает меня каждый день. Меня никто не любит. — Я тебя люблю. Исин выпаливает, не подумав, и тут же чувствует, как идёт красными пятнами. Они горячие и мгновенно расползаются по лицу, шее и груди, и когда Хань медленно поднимает на него удивлённый взгляд, заливают уже всё тело, которое огнём гореть начинает. Исину кажется, что он вдруг стал голым, как тот король в сказке, и он начинает наконец понимать его чувства. Хань смотрит целую вечность, не моргая даже, а потом в один миг меняется в лице, закатывает глаза и с видом знатока цокает языком оглушительно громко. — Ну, это же совсем другое! Ты меня любишь как альфа омегу. — А надо как? — Тебе так и надо, а им — по-другому. — А как по-другому? — Отстань, чего привязался? Приставучка. Хань ёрзает попой по полу, снова отворачивается от Исина, и тот вздыхает тяжело, подпирая подбородок кулаками. Взгляд его вдруг падает на снятый рюкзак, и мысль осеняет, Исин вскакивает, вытаскивает из рюкзака Тигру и с радостной улыбкой протягивает его Ханю. Хань удивлённо раскрывает рот, становится похожим на птенчика, ждущего от папы червячка, Исин улыбается шире и трясёт игрушкой перед Ханем. — Нравится? Он совсем новый, даже пахнет ещё как из магазина. Я тебе его принёс, держи! Хань недоверчиво косится на Исина, поджимает аккуратные тонкие губки и неловко касается задней лапы Тигры пальцами. В глазах его испуг мешается с растерянностью и несмелой пока радостью, и Исин смотрит и смотрит в них, не в силах оторваться. Лу Хань красивый всегда, но сегодня как-то особенно. — Правда мне? Насовсем? — Ага, насовсем-насовсем! — Просто так? У меня же нет сегодня Дня рождения, он в апреле был. — Просто так. Он хороший, бери. Хань ещё раз окидывает Исина подозрительным взглядом и берёт-таки игрушку в руки. У Тигры мягкая шёрстка и большое пузо, которое очень удобно обнимать, засыпая, Исин знает, но не говорит больше, это всё Хань сам поймёт, когда попробует. — Правда что ли любишь меня? — Ага, сказал же… Хань смущённо вжимается носом в полосатую макушку, пальчики его проходятся по большой усатой морде, и улыбка расцветает ярче солнца, у Исина при виде неё щекочется в носу, и хочется прыгать от радости по всей комнате. В коридоре раздаётся звонкий смех Бэкхёна и Сехуна, и Исин торопливо подбирает рюкзак и ретируется в противоположный угол игровой, чтобы никто не приставал потом с расспросами, что они вместе делали, и не догадался о том, что произошло. День протекает как обычно, только любопытные взгляды останавливаются на Хане чаще обычного, и Исин гордо вскидывает подбородок каждый раз, когда слышит восхищённые вздохи в сторону Тигры. Сехун первым из омег решается подойти к Ханю и спросить, где он его взял, но тот лишь загадочно хмыкает и показывает Сехуну язык. Сехун не обижается, он вообще никогда ни на кого не обижается, потому что у него родители дзен-буддисты, но корчит для порядка рожицу в ответ и уходит к альфам, что рисуют за столиком гоночные машинки. В коридоре тут же раздаются торопливые глухие шаги, а в дверном проёме показывается сонная смуглая мордашка. Чонин прижимается круглым голым пузом и щекой к косяку, мусолит между пухлых губёшек карамельку и на взявшегося за рисование Сехуна смотрит так мечтательно, что даже нянечку пробирает. — Что, Сехуни, выискался уже у тебя жених? Сехун хмыкает неопределённо, кокетливо заправляет отросшие волосы за уши, косится на Чонина и тот, заметив чужой лукавый взгляд, взвизгивает от счастья просто оглушительно. Конфета выпадает из беззубого рта, Чонин в порыве чистого детского восторга взмахивает пухлыми ручками и сдёргивает свои колготки вместе с трусиками до самых щиколоток. Альфы заливаются дружным хохотом, омеги смущённо визжат, но не отворачивают заинтересованных мордашек, а нянечка спешит на помощь Чонину, прикрыть срам. Сехун, как ни в чём не бывало, удаляется в игровую, Чонин тут же сникает, стоически терпит натягивание колгот обратно на попу и, подобрав оброненную конфету, исчезает в коридоре. Тигру Хань тащит с собой даже на прогулку, и Исин продолжает улыбаться во весь рот, чувствуя себя самым счастливым на свете. Солнце светит вовсю, заставляет жмуриться и приставлять ладошку козырьком, чтобы хоть что-то можно было разглядеть дальше носков своих сандалей. Большинство альф несётся сразу к турникам, омеги разбредаются кто к песочнице, в которой уже вовсю хозяйничает добрая половина яслей, кто к домикам, кто к верандам. Вокруг Ханя кучкуется человек пять, он быстро организовывает игру в семью и себя назначает, естественно, папой. Тао пытается возмущаться, но быстро притихает, стоит Ханю замахнуться на него кулачком. От Бэкхёна-дедушки, снова рыщущего в траве в поисках живности, Тао старается держаться на максимально безопасном расстоянии. Прибившийся к старшим ребятам Чонин усердно делает вид, что это не он приклеился к спине Сехуни как маленькая коала, а тот и не пытается его от себя оторвать, потому что, что бы он ни говорил, возиться с маленькими Сехуну очень нравится, особенно с милым пухлощёким Чонином. Исин пытается следить за происходящим и дальше, но делать это, вися вниз головой на турнике неудобно ужасно, а когда он добирается до ракеты, и вовсе забывает обо всём на свете. Сначала Исин летит на Марс под предводительством Ифаня, Межгалактического Императора Китая, Исин не понимает, что такое «межгалактический» и повторяет слово про себя несколько раз, чтобы вечером за ужином спросить у отца, но звание Императора Китая его впечатляет до настоящего благоговейного ужаса. Потом они огибают весь Млечный путь, побеждают всех инопланетян и возвращаются на Землю под оглушительное ликование встречающих героев землян. Но когда Исин наконец возвращается с небес на землю буквально, всё его прекрасное настроение в один миг куда-то улетучивается, и от обиды хочется разреветься на весь двор. Хань восторженно открывает рот ещё шире, чем утром при виде Тигры, и смотрит во все глаза на громадного майского жука в бэкхёновой ладони, а потом без тени сомнения протягивает Бэкхёну Тигру, лучшего исинового друга, его любовь с первого взгляда в Детском мире. Вот так просто за какого-то дурацкого майского жука от отдаёт Тигру Бэкхёну, дурацкому любителю дурацких насекомых, у которых нет даже мягкого пуза, к которому можно прижаться носом и вдохнуть глубоко-глубоко, чтобы почувствовать тот особенный запах, который только у самых новых игрушек бывает. В глазах щиплется так больно, что Исин щурится с силой, чтобы не расплакаться у всех на виду, вот ещё не хватало. Он быстрым шагом пересекает весь двор и забирается в пустующий домик, плюхается на лавку, даже не отряхнув с неё песок. Ему всё ещё больно в глазах, а ещё в самой серединке груди, Исин трёт её ладошкой и хмурится, кусает губу, старательно отковыривает облупившуюся краску на лавке, но ничего не помогает, и слезинка всё же срывается с ресниц по щеке, а следующие останавливать уже бесполезно — Исин точно знает. Он утирает катящиеся одну за другой слёзы руками, всхлипывает часто и уговаривает себя успокоиться, но перед глазами так и стоит сцена грустно смотрящего на него Тигры, и вспоминается то, как не хотел папа, чтобы Исин его отдавал, и становится ещё хуже. Исин подтягивает к груди коленки и крепко их обнимает, уже совсем не сдерживаясь. Рядом с домиком раздаётся знакомый громкий топот, Исин быстро вытирает лицо и натягивает на него серьёзное выражение, но когда в окошке появляется омерзительно счастливая рожа Ханя, становится так тошно, что реветь хочется уже в голос. Хань улыбается во весь рот, а потом протягивает Исину ладонь и показывает того самого жука. Дурацкого зелёного жука на сиреневом листочке. — Смотри, кто у меня есть! Круто, да? Пойдём со мной его травой кормить! Исин сглатывает вставшую поперёк горла слюну, хмурится ещё сильнее и подтягивает коленки ближе к груди. — Никуда я не пойду. Он ненастоящий! — Настоящий! Он шевелился и лететь пытался, это он тебя испугался! — Правильно, он боится! И он умрёт скоро, если ты его не отпустишь! Так все животные делают, если их в неволе держать, поэтому их нельзя ловить, а ты… ты плохой! Хань непонимающе округляет глаза, оторопело разглядывает Исина с полминуты, а потом вдруг сердито фыркает, поджимает губы и убегает. Исин остаётся в домике, пока совсем не успокаивается, а воспитатели не спохватываются, что давно его не видели, и тогда только выбирается наружу. Обед проходит как в тумане, аппетита совсем нет, и Исин съедает лишь пару ложек супа и компот, и всё ищет взглядом Тигру у Бэкхёна, но тот уже успел его спрятать, и сердце сжимается раз за разом больно, как в первый раз. На Ханя он старается совсем не смотреть, и тот пропадает куда-то, как только выбирается из-за стола. Перед тихим часом воспитатель отводит Исина в медкабинет, где у него измеряют температуру и давление, но ничего странного не обнаруживают и спрашивают, где болит, но Исин упрямо мотает головой. Не рассказывать же им про своё разбитое сердце, в самом деле! Воспитатели взрослые, и медбрат тоже взрослый, а взрослые вообще никогда ничего не понимают, Исин это уже осознал и решил, что больше вообще ничего им рассказывать не станет, папе только иногда, в самых крайних случаях. Когда его приводят обратно в группу, остальные дети уже лежат в кроватях, в спальне раздаётся иногда только тихое копошение под одеялами, Исин быстро раздевается, забирается на свою кровать и складывает ладошки под подушкой. В этот момент ему по голове вдруг прилетает чем-то мягким, Исин обмирает испуганно, распахивает глаза и тут же резко садится, не веря тому, что видит. У Тигры оторвана лапа, из дыры торчит мягкий пушок, ещё мягче, чем на пузе, а сама многострадальная лапа тут же прилетает Исину в ухо вдогонку. Тигра весь грязный и смотрит измученно, но это его Тигра, самый любимый и самый лучший, и Исин обнимает его крепко-крепко вместе с оторванной лапой. Хань спрыгивает со своей кровати с громким стуком, в два шага оказывается перед исиновым лицом и выпаливает скороговоркой. — Ёлка не хотел отдавать, ревел на весь двор, а Бэкхён-дурной хён кричал, что это несправедливо, и что мы честно поменялись, и он уже подарил его Ёлке. А я сказал, что он твой, и что я их обманул, а он меня поколотил, знаешь как! Но я его всё равно обратно не отдал, так что у нас теперь с ними война. Ты его возьми домой, у тебя точно забирать не будут. Исин теряется совсем и хлопает ресницами, стараясь понять, как реагировать, и что теперь делать. Хань заметно тушуется, неловко переминается с ноги на ногу, блеск в его глазах тускнеет, а ладошки сцепляются друг с дружкой. Исин впервые видит Ханя таким, даже когда его сам директор садика ругал за разбитое стекло на входной двери, он так не трусил, и несчастное сердечко снова начинает стучать быстро-быстро. Хань громко сглатывает и снова переступает по полу босыми ногами. — Ну, бери, это тебе. Обратно. Ты только это… не плачь больше. А хочешь со мной играть после тихого часа? Будем Тигру лечить! Давай? Я буду врач, а ты медбрат. Где-то на кухне стихает стук ложки о стенки кружки, воспитатель громко кряхтит и кричит прямо оттуда, не желая вставать со стула. — Лу Хань, я тебя слышу! Немедленно вернись в постель и спи! Хань не сдвигается с места, молчит напряжённо и ждёт, Исин теряется под его взглядом и смущается окончательно. — Иди спать, наругают. — Скажи, будешь со мной играть или нет! Ну, хочешь, ты будешь врачом, а я медбратом? Воспитатель на кухне фыркает и со звоном бросает ложку на стол. — Лу Хань, я кому сказал спать?! Хань пыхтит, сжимает ладони в кулачки, уходить без ответа и не думает, и Исин сдаётся, потому что сопротивляться Лу Ханю — что с бульдозером толкаться. Он краснеет и кивает неловко, Хань, тут же подскочив на месте, убегает к себе и запрыгивает на кровать, а Исин тихонько забирается под одеяло и улыбается во весь рот. Это волнительно и очень многообещающе, потому что за полгода Хань вот так никого не просил с ним играть, Хань вообще никогда ничего не просит, и ни с кем из-за других не дрался, потому что ему вообще никто не нужен. А из-за Исина он подрался даже с Бэкхёном, который ходит на борьбу уже два месяца, и Исин чувствует себя тем самым Межгалактическим Императором Китая, и понимает наконец, почему у Ифаня в игре всегда такой важный вид. Хочется пискнуть восторженно, но Исин сдерживается изо всех оставшихся сил и только сильнее сжимает Тигру в объятиях. Хань ворочается на кровати раз, другой, а потом вскидывается над ней, не стянув с растрёпанной головы одеяла, и шепчет, но так громко, что лучше бы в голос кричал. — А жука я отпустил, и ничего он не собирался умирать, спокойно себе полетел, ещё и накакал мне на руку, у него какашки оранжевые! Так что никакой я не плохой… А ты меня теперь опять любишь, да? — ЛУ ХАААААААААААААААААААААААНЬ! *** the end***