Lo siento

Это началось не сразу. Не было какого-то приказа или морального долга, его внутренности не выли отчаянно под гнетом совести. Ему даже не было неловко в той степени, что другим. Непривычно было не испытывать даже жалости, хотя в ней, по большому счету, и не нуждались. Может быть, понимание просто еще не пришло. Не добралось своими лапами до открытого сердца и не заставило легкие болезненно сжаться от отсутствия притока воздуха из-за судороги сжавшейся гортани. Слезы не душили, и даже в носу привычно не щипало от переполнявших эмоций. Все было донельзя просто. Правильно для него, без давления окружающих. Армин помнит скрипучую дверь и собственную мягкую поступь. Легкое тело перемещалось неимоверно тихо. Примерно так же тихо ему было внутри. Он не собирался просить разрешения или замирать неуверенно на пороге. Даже несмотря на то, что такое поведение для него было бы типичным. Он просто скинул сапоги у двери и, погрузив ступни в мягкий ворс ковра, добрался до большого стола со скупым набором на поверхности. Педантичность выстроившихся вещей заставила его удовлетворенно прищуриться, так как не нужно было ни проводить уборку, ни искать нужное по полчаса. Все в комнате настраивало на нужную волну, и не оставалось сомнений в продуктивности сегодняшнего вечера. Свечи здесь либо не тушились в принципе, либо хозяин отошел лишь на пару минут, так что смысла в этом не было. Армин пытался не думать на отвлеченные темы, и так как сосредоточиться ему труда никогда не составляло, взял в руки длинный, остро наточенный карандаш и скрепленную пачку бумаг с самого верха одной из трех аккуратных стопок. Он погрузился в цифры и сухие слова отчета, написанные не особо ровно и не особо грамотно. В голове крутилось, что практически все нуждается в переписи, просто его аккуратиста внутри противно щекотала неровность линий или проткнутая в паре мест плотная бумага. Он медленно провел кончиком карандаша по щеке и задумался над тем, исправлялись ли отчеты или это считалось лишней тратой ресурсов. Его могли не только не погладить по головке, но и заставить платить за бездумность, поэтому комнату окрасил усталый вздох, и Армин решил лишь расфасовать бумаги по степени важности и другим лишь ему понятным критериям, чтобы потом все же поинтересоваться в целесообразности придуманного им занятия. Если Эрвин и удивился присутствию постороннего в кабинете, то показывать этого не стал. Лишь подтащил ближе второй стул и тяжело осел, откидываясь на спинку и цепляя пальцем кучу бумаг. Армин, погрузившийся в работу, не отвлекался ни на секунду, даже не посмотрел на вошедшего. Если бы он поднял голову и уткнулся взглядом в Смита, наверняка маячивший обрубок правой руки не остался бы им не замеченным. Тем более когда ты сосредоточен на том, чтобы туда не смотреть. И вряд ли Эрвин пропустит это еле уловимое дерганье его зрачков, а отсутствие у Арлерта и грамма жалости хоть и расслабит командира, для парня будет еще одним упреком от внутренней совести. — Листы лежат в шкафу. Перепишите только то, что действительно невозможно прочитать. Или если бумага заляпана. Отвечать смысла не было. Дурацкие «хорошо» и «спасибо» были лишними и подпортили бы тишину момента. Армин почему-то старался быть как можно беззвучнее, вставая со стула и идя в другой конец комнаты. Его спина будто под вегетатикой была невозможно прямой, а шаг четким и ровным. Наверное, подсознательно он заботился о том, что подумает о нем Смит. Они вообще первый раз за все время знакомства остались один на один. Да и разговоры их обычно больше напоминали глухой телефон, потому что общение было либо через кого-то, либо это были дополнения к фразам друг друга в процессе планирования, и то, если его вообще допускали в такие секретности. Напрямую — никогда. Забавно то, что по словам многих именно он, Армин, был своеобразным протеже командира. Но интереса тот не проявлял никогда, а внимать слухам Арлерт привычки не имел. Дверца со скрипом и под большими усилиями поддалась, и он поставил себе заметку смазать маслом все в этой комнате. Лишние звуки были именно лишними, потому что атмосфера помещения была диаметрально противоположна пониманию шума. Хотелось молчать настолько, чтобы было слышно как течет воск под горением фитиля. Листы методично были сложены в равном количестве и скреплены, поэтому ему можно было не переживать, много ли он взял или недостаточно. Была норма, были правила. Арлерт умел подчиняться. Он шел так быстро как мог. Пялился в пол и считал шаги. Делал все, чтобы не возникло даже мысли о том, что он похуистичный ублюдок. Пусть Эрвин считает его тактичным, а не бесчувственным. Армин не психолог, и ему сложно разбираться с чувствами других. Да, он умел слушать и затем строить сугубо субъективные выводы на основе своих наблюдений. Способности же залезть в чужую шкуру и попытаться понять что да как он не имел. К счастью. Вечер летел быстро, от открытого окна тянуло холодом, но почему-то никто из них не решался встать. На стол перед Армином опустилась черная тонкая лента, и он вопросительно поднял взгляд на Смита. — Соберите волосы, Арлерт. Вы уже час с ними мучаетесь. Глаза Эрвина смотрели в упор, и хотя он сидел на расстоянии от Армина, тот все равно зачарованно уставился в ответ. Его пробрало мурашками, все тело напряглось, и он готов был сорваться в любой момент и бежать. Ледяная голубизна отталкивала своей какой-то первобытностью и тянула на дно, как прекрасная и вечно одинокая русалка. Без шанса вырваться или хотя бы допустить мысль об этом. Если бы Армин мог быть кем-то другим, он попытался бы стать Смитом. Эрен часто говорил, что подражать кому-то глупо, потому что ты это ты и в этом и есть прелесть. Армин был никем. Голая правда, без тени надежды на то, что его в этом переубедят. Он был умен и не скрывал этого от самого себя. Но был ли он настолько сильно подкован как Эрвин? Конечно, нет. Он не надежда человечества, не сильнейший воин. Он легко заменяем. Обуза, чемодан без ручки. Армин может лишь помогать в штабе и переписывать отчеты солдат, за чьими спинами он прячется. Потому что ему надо отрабатывать свое существование. А Смит... Это коллаборация всего того, что он хочет видеть в себе. Армин боится перечислять, потому что все эти качества встанут напротив его в колонке «антонимы». — Спасибо. А отвернуться никак. Лишь скользить по лицу, замечая идеально выбритую кожу. Удивительно, при отсутствующей-то руке. Интересно, сколько он тратит времени на то, чтобы выглядеть как обычно? Смит давно уже отвернулся, и, по большому счету, он должен поступить также. Его внимание слишком назойливо, а приход сюда — чистейшая наглость. Но уйти так сложно, а найти причины для того, чтобы остаться, еще более проблематично. Он не хочет видеть никого, не хочет быть жилеткой для чужих слез и вечной поддержкой. Он хочет тишины. Лента приятная на ощупь, скользит змеей в ладони и умело перехватывает волосы на затылке. Откуда только такие вещи в пользовании командира? Карандаш как назло тупится слишком быстро, но Армин упорно цепляется за остатки призрачной самоуверенности, ведь Эрвин уже устало трет глаза и наверняка невербально передает ему сигналы о том, что пора бы и откланяться. Его оставляют наедине с работой спустя пару минут, не сказав ни слова. Будто это не единичный случай, а своеобразный каждодневный ритуал. Будто доверие к Арлерту не ставят под сомнение, а связь между ними почти что дружеская. Дверь в спальню плотно закрывается, и это ставит перед Армином вопрос — действительно ли благосклонность к нему немеренных масштабов или все же не до конца, раз во что-то более личное, чем скупость отчетов, его не допускают. Он не хочет лезть дальше, боится привязаться еще к кому-то. Хорошо, что надежды ему и не дают. *** Они чаще молчат, а если слова и проскальзывают, то лишь по существу. Никто не стремится выпытать сокровенное и вывернуть душу наизнанку. Они даже не замечают страданий друг друга и то, что их гложет. Это не привычка, и если Армин перестанет наведываться в кабинет, Смит не удивится. Это похоже на школьный кружок, куда ходить позволительно, но не обязательно. Только там хотя бы спросят о причине обрыва связей, здесь — навряд ли. И вроде толкать на мысли должно само разрешение посещать элитный класс, но Армин хватать за хвост такие соображения не хочет, потому что для Эрвина все наверняка намного проще. Своевременная помощь. Не особо нужная, но скрашивающая вечера и облегчающая жизнь. Эрен косится уже без зазрения совести, выпытывая, куда он пропадает по вечерам. Из-за этого Армин получает слишком много внимания. Удивительно, что оно не рассеивается по обыкновению, что в характере Йегера. Как упрямый баран он шарахается за ним целыми днями, и Арлерту этот напор не нравится. Забавно, насколько быстро его стали замечать, когда появился какой-то секрет. Ведь Эрен редко думал о его чувствах, скорее не из равнодушия, а просто потому, что Армин умело их скрывал. Микаса все чаще вытаскивает Йегера на улицу во время, когда пора идти в кабинет. И это не от сильной любви. Точнее от любви. Только не к Армину. Неумышленно перетягивая одеяло на себя, он лишил ее и той толики интереса от Эрена, что была. Благо, ситуация ему на руку, а копаться в мотивах других резона нет. В себе бы разобраться. Воздух в кабинете сухой и горячий от зажженного камина. Окна занавешены плотными портьерами. Никогда еще он не приходил настолько рано, что солнце еще не село. Поэтому и обстановка кажется слегка незнакомой. Эрвин сидит в кресле с книгой на коленях и на присутствие Армина реагирует приподнятой бровью. Стол необычно пуст — ни документов, ни канцелярии. И парень встает в дверях, не зная куда деться и чем заняться. Неужели их продуктивность настолько высока, что работа закончилась в принципе? Он наступает на запятники и сбрасывает сапоги. Атмосфера на грани интимности. Почему он просто не ушел? Видел же, что сегодня оставаться необходимости нет. Обувь не вписывается в умеренность убранства. Она лишняя здесь, режет взгляд, как и сам Армин, поэтому он берет ее в руки и идет к гардеробному шкафу. Вещей не особо много да и обуви лишь две пары. Сапоги, что обычно носят курсанты, и ботинки на шнуровке. Арлерт стопорится на них, смакуя мысль. Раньше он не особо засматривался на то, во что одевается командир, но ботинки изрядно поношены, а значит когда-то их носили практически без сброса. Насколько больно менять свои же привычки и предпочтения? Как часто Эрвин пытается до чего-то дотянуться и только потом осознает? И сколько требуется времени, чтобы поменять приоритеты. Он подхватывает ботинки свободной рукой и ставит на их место свои. Оборачивается и натыкается на тяжелый взгляд из-под бровей. Тело командира натянуто и одновременно сковано, но Армину все кажется правильным. Особенно когда он останавливается перед креслом и снова тонет в холодном море глаз. Так пронзительно и прямо, что и слова не нужны. Но он делает вид, будто не понимает недвусмысленного посыла и опускается на колени. Это движение по вертикали впрочем не служит весомым аргументом для того, чтобы оторваться от лица напротив. Челюсть Смита сжата от набирающего обороты гнева. Но у Армина нет цели ткнуть носом в очевидное. Эрвин не ущербный, он даже не нуждается в помощи. В этом нуждается сам Арлерт. Он боится сделать что-то не так, лишним движением разрушить ту тонкую грань, что по консистенции уже как стенка мыльного пузыря. Пока пальцы возятся со шнуровкой, парень рассматривает ступни мужчины в простых черных носках. Смит, чуть пошатнувшись, встает, и, честно, Армин готов подорваться на выход. Ассоциирует себя с дворовым щенком, которого пригрели, а он в благодарность нагадил. Не успевает скоординировать собственные движения и путается в шнурках, когда тянется к штанине. И вау, сейчас он и вправду дикий зверек, боящийся ухода хозяина. К щекам приливает кровь, и, блять, как такая ситуация вообще могла произойти? — Я положу книгу, Арлерт. Это мгновение, у которого нет предписанной временной дорожки. Оно может промчаться за долю секунды от смелого поступка или тянуться месяцами, когда каждый боится сделать шаг. Притирка. А они слишком разные, и высокопарность речей навроде «противоположности притягиваются» не для них. И Армин переживает за тем, что поспешил. На самом деле, гложет сомнение в нужности этого сближения. Он лишь в который по счету раз сам подстраивается под кого-то, ждет внимания и, боги, опять, готов стать отдушиной. А благодарности никогда нет. И нет, это даже не эгоизм, все видимо забыли, что ему тоже необходимо выговориться. Печально, что той наглости высказывать всем свои проблемы он не имел. И все копилось, набирая крутые виражи настолько, что вылилось в затяжную усталость и откровенный похуизм ко всему. Эрвин возвращается не скоро, давая ему и себе шанс еще раз все обдумать. Наверное, еще не понял, что отчаяние Армина достигло предела. Он садится обратно и опирается локтем о колено, стараясь максимально все контролировать, будто перед ним неопознанный опасный объект. Поднять глаза становится непосильной задачей, парень боится того, что может увидеть. Он заторможено тянет руку к ноге и замирает в миллиметре. Это ощущение тепла, идущего от другого тела, не сравнить с жаром костра или исходящим от титанов паром. Такой чужеродный и крайне сложный для восприятия. Он все чаще в последнее время старался уйти от объятий друзей, потому что контакт с другими вставал поперек горла и был таким привычным, что в какой-то степени обесценился. С его головой что-то явно не так. Но тело мужчины вызывает интерес. Дикий неизведанный простор. Армин и предположить не может, какие действия последуют после, оттого и азартнее. Он прижимает ладони к грубой ткани штанов и сразу же скользит вверх-вниз, боясь потерять нить контакта. Боясь поверить в происходящее или же наоборот ничего не ощутить. Ждет реакции, хоть какой-нибудь, но наверху все тихо. Арлерт ставит перед собой ботинки и не без помощи вдевает в них чужие ноги. Заправляет слегка широкий низ штанин внутрь и усиленно затягивает простую шнуровку. Завязывает и распускает бантики раз пять, не удовлетворенный даже в конце, и затем просто опускает руки, рассматривая результат. Это было сиюминутное желание, даже не понятно для чего. Интересно, любил ли Смит их носить до всего этого? В волосы твердо вплетаются чужие пальцы, и Армина сносит волной облегчения. Кожа приятно зудит под растирающим давлением, настолько интимно его еще не трогали. Даже по меркам их мира он еще ребенок, но все же убивать ему разрешают. Двойные стандарты пропитали планету до фундамента. А он так хочет заботы. Хочет получать нежность и чтобы кто-то другой решал за него сложные задачи. Чтобы не распластываться под реальностью, как под стотонной плитой. Армин сжимает пальцами черную кожу ботинок и даже от них чувствует исходящее тепло. — Спасибо, — тихо произносит Эрвин и убирает руку. Парень не находит сил попросить не останавливаться, а Смит не видит смысла больше оставаться. Он просто уходит к себе, все также плотно прикрывая за собой дверь. Поэтично пусто внутри. Армин сворачивается калачиком на густом ворсе ковра и до последнего смотрит на играющий огонь в камине. Заснуть получается на удивление быстро. *** Он не знает как правильно выразить свое желание о переходе их отношений в горизонталь. Он даже не уверен, что сам хочет этого, что уж говорить о Смите. Армин мог все не так понять. Это могла быть благодарность, поощрение или куча других платонических чувств, которые не перетекают в пошлость, а двигают контакт по дружеской тропе. Армин не хотел дружить, он хотел любить. А мысли о влюбленности по типу «хоть в кого-нибудь» он сразу отметал. — Вы мне нравитесь, — быстро выпаливает он в один из вечеров, смотря в темный угол. Поразительно, сколько оттенков бывает у тишины. И как люди дифференцируют ее на уютную и гнетущую. И как быстро одна перетекает в другую. Смит устало выдыхает, это сродне смертному приговору. Армину очень неудобно и стыдно, наверное, не стоило вываливать вот так. Будто проблем мужчине и без него не хватает. Но он чувствует, что надо сейчас, как можно быстрее, что он может не успеть. Это забег на дистанцию, а он даже не знает ее протяженности. Но в голове клубком скручивается мысль, что это и не важно. Он заведомо проиграл. Капрал бывает здесь нечасто. На его присутствие Армин реагирует как подобает хорошему подчиненному — оставляет старших по званию наедине. Эмоций Эрвина увидеть сразу после или во время визита возможности у него нет. Да это и не нужно. Набатом бьет понимание, но он отказывается принимать. Впервые в жизни Армин осознает, что быть умным мальчиком не всегда хорошо. Если бы Армин мог быть кем-то другим, он попытался бы стать Риваем. Он бы хотел почувствовать на себе взгляд Смита. Не тот равнодушный, коим он часто одаривает его, Армина, а тот, что предназначен Аккерману. Болото из невыносимой нежности, желания защитить и глубокой привязанности. Эти чувства не прикрыты ничем, Эрвин примет ответные в любой момент, будет ждать, сколько потребуется. Армин очень хочет дать ему это. И да, он готов даже стать ради этого капралом. И нет, это не эгоистично. Арлерт каждый день хочет подойти к Аккерману и ткнуть его носом во все то дерьмо, что он творит с Эрвином. Научить любить, а потом толкнуть его в руки командира. Все равно как, лишь бы Смит перестал страдать. Это иррационально, или же Армин просто мазохист, но так было бы правильно. Но он не может. Ничего из этого сделать он не может. Разве что попытаться приручить к себе так же, как и капрал. Вот бы кто инструкцию написал. — Оно того не стоит, — спокойно отвечает Смит. — Зачем Вы так говорите? Неужели я стал бы разбрасываться такими словами, не разобравшись в себе до конца? Это правда, понимают оба. Если Армин что-то решил, то обдумано это со всех сторон и принято бескомпромиссно. Он рациональный и почти что взрослый, но конкретно сейчас ему хочется топнуть ногой как обычному подростку и аргументировать действия одним лишь «хочу». — Арлерт, мы даже на «ты» еще не перешли. Какие отношения? Я прекрасно понимаю из-за чего Ваши чувства возникли. То, что кто-то готов выслушать, не должно заставлять нырять в отношения из чувства долга. Вы ничего мне не должны, — устало отвечает мужчина и с силой трет переносицу. — Мы ни разу не говорили о том, что меня волнует. Я надеялся, что этот разговор и станет первым. Что Вы поймете — это не детская прихоть. Армину хочется кричать от непонимания. Что с ним не так? Неужели Смиту не хочется хоть немного чужого тепла? Потому что Арлерт знает, каково быть одиноким. И это совсем не то, за что так яро держатся. — Нет, это и есть незрелый поступок. Ты притащился в мою жизнь, не спросив. Смотришь побитой собачонкой и ждешь, что я воспылаю чувствами. Этого не будет, Арлерт. И ты сам знаешь почему. Более того: ничерта ты ко мне не чувствуешь, — зло рычит Эрвин, и у Армина перехватывает дыхание. Он никогда не слышал такого в свой адрес. Из головы будто все слова испаряются, и найти даже буквы становится невыносимо трудно. Он не знает, что нужно на такое ответить. Как доказать и, черт, почему вообще он обязан это делать. Неужели открытой души Смиту недостаточно? — Вы совсем не знаете меня и моих чувств, — шепчет он, все также гипнотизируя угол. — Это и служит главным аргументом. Ты не знаешь меня, а я — тебя. Не стоит так просто заявлять о таком, я мог воспользоваться тобой. Армин не понимает, от чего такая ненависть, направленная на него. Будто он разочаровал командира. Он копается в себе, своих фразах, пытаясь понять, чем именно так зацепил Смита за живое. Переводит взгляд на Эрвина и смотрит прямо, словно говоря, что отступаться от всего сказанного не намерен. И что-то там мелькает в ответ. Это не принятие, это смирение. Узнавание. Раскопки увенчались успехом, Армин снова умный мальчик. Эрвин откидывается на кресле и смотрит, прищурив глаза. Тянется к брюкам и расстегивает пуговицу, продолжая гипнотизировать. — А почему бы и нет, Арлерт. Давай, раз такой смелый. Если бы Армин ничего не смыслил в этой жизни, он бы встал и дал мужчине по лицу. Слезы сдавливают горло и так пиздецки больно слышать подобное. Опошленное до невозможности и опущенное на самое дно. Неужели настолько страшно попытаться? Неужели так больно отпускать? Почему бы ему не уйти прямо сейчас, ведь именно на это Смит и рассчитывает. Насмешка напротив, когда он медленно подходит, слишком уж очевидная, чтобы быть искренней. Видимо, он готов потратить все жизненные запасы храбрости, потому что отступать сейчас не намерен. Ноги дрожат, когда он медленно опускается вниз. Все это жутко знакомо, разве что интимность сейчас совсем другая. Армин бы с удовольствием вернулся к той, прежней. Но своей глупостью и поспешностью именно он добился всего происходящего. Что ж, наверное, заслужил. Кончиками пальцев он скользит по бедрам и плавно приближается, не отводя глаз от серьезного лица. Что-то перегорело или просто пробки к чертям выбило, потому что руки совсем не трясутся. Он удивительно уверен в себе, но торопиться и сделать по-быстрому ради удовлетворения Смита не станет. Это все не только для мужчины. Армин обхватывает колени Эрвина ладонями и тянет на себя, скользя по паркетному полу ближе. Смит от неожиданности скатывается по спинке кресла и рефлекторно расставляет ноги чуть шире. Думать слишком много Арлерт не намерен, поэтому устраивается между ними и трет большими пальцами швы на внутренней поверхности бедра. Он не знает, как продолжать и чего именно хотел мужчина. И чего хочет он сам. У Смита будто испаряется вся злость, и сам он как-то сдувается и расслабляется. Он подхватывает его под подбородок и осторожно пытается отстранить, говоря, что мол все, поиграли и хватит. Но если сейчас Армин опять ослабит напор, то на еще одну попытку его попросту не хватит. Поэтому он изворачивает голову и трется щекой о шершавую ладонь, прикрыв глаза. Мужчина вздрагивает и резко отнимает руку, пытаясь свести ноги, но лишь сильнее сжимает Армина между ними. — Ну и в чем же проблема? Вы сами пригласили, — ехидство в голосе Арлерта ядовитой каплей стекает по перепонкам Смита. Он не думал, что все приведет его сюда. Как встреча с главным боссом, когда он надеялся застрять на промежуточном уровне. Ему кажется, будто он где-то потерял свои яйца и живет с этим уже десять лет. А сейчас какой-то пацан пытается доказать ему обратное. Толкает на необдуманный и точно неправильный поступок, а Смит и не уверен, что сам хочет этого. Но светлые чистые глаза напротив смотрят расфокусировано, а мокрые губы слегка приоткрыты, и, блять, он вообще-то привык отказываться от подобного. Его не возбуждают случайные связи и проплаченные вечера. Но по-другому никогда и не было. Просто так к нему никогда не приходили. Всегда был подтекст, будь то желанием продвинуться по карьерной лестнице или попытка прикрыть зад, что вообще-то весьма иронично. А с потерей руки он лишился и той крохи искренности, что была. А потом пришел Арлерт. Уютным клубком свернулся в его кресле, да так органично, будто всю жизнь там пробыл. Смит не питает надежд, влюбиться заместо он не может. Обманывать Армина не хочется, он не подпустит его ближе, чем сейчас, внутри просто места уже не осталось. Он может оправдывать себя тем, что не может вырвать сорняк с именем другого из сердца, но реальность прозаичнее. Может, но не хочет. — Я ничего не могу предложить тебе, Армин. — Сегодня вполне достаточно, — выдыхает Арлерт. Он ведет ладонями выше, натыкаясь на ширинку и легко расстегивая молнию. Сжимает белый хлопок рубашки и осторожно тянет, выправляя ее из брюк и расстегивая пуговицы снизу. Кажется, он может почувствовать как расширяются его зрачки, когда перед глазами маячит ровная кожа со светлой дорожкой, ведущей к резинке трусов. Армин наклоняется ниже и замирает, так и не притронувшись. Он длинно выдыхает и видит проступившие мурашки и содрогнувшиеся мышцы. Арлерт дуреет от переполняющей смелости, и резко становится слишком мало голого. В попытке найти якорь он утыкается лбом в твердое бедро и размеренно дышит, стараясь успокоиться и анализируя свои действия. Он строит планы, прописывая по пунктам, что должен сделать, как быстро и как в принципе. Предполагает, что может понравиться мужчине, и что допустимо для него самого. Слишком много думает, как и всегда. Его корежит от этой мысли и становится как-то совсем безнадежно, потому что даже в такой ситуации он не может себя отпустить. А какой тогда смысл во всем, если нельзя передать контроль безоговорочно и по умолчанию. Армин отключается. Будто наступил день наоборот, когда он может стать кем-то другим, оставаясь впрочем самим собой. Вытащить наружу сидящее внутри и посмотреть, как к нему такому отнесутся. Он не боится поднять глаза, он не хочет потерять момент обезличивания. Возможно Эрвин просто откинул голову и пялится в потолок, представляя не его. И вполне можно позволить ему это, главное самому не видеть и не пропускать через себя. Арлерт понимает, что априори минует призму капрала — слишком многое Эрвину придется корректировать. Поэтому можно позволить Смиту представить, но пытаться действовать как гипотетический Аккерман он не станет. Хотя бы потому, что Ривай бы не опустился так покорно на колени. Армин здесь в роли податливой шлюшки. Возможно, Эрвин даже об этом фантазирует. Впадает в фрустрацию, меняя характер капрала, опуская саму суть человека. То, за что полюбил, и то, что тебя возбуждает, нередко понятия на разных полюсах. И да, возможно секс с ним был бы лучше. Но здесь Армин, и выбора у Смита попросту нет. Армин тянется вперед, задевает кончиком носа начало расстегнутой молнии. Он замирает на пару секунд и тягуче медленно вдыхает, чувствуя как сжимается под ним мужчина. Пахнет мылом с привкусом металла от застежки. Арлерт двигается выше, проезжаясь ровно посередине, пока не натыкается на полы рубашки. Становится неудобно от положения, поэтому он слегка прогибается в пояснице и роняет руки на подлокотники, сталкиваясь пальцами с чужими. Неожиданно шарашит легким разрядом, и оба ощутимо вздрагивают. Армин ведет носом из стороны в сторону, подбирается слегка под ткань и тянет выше. Когда рубашка скатывается и возможности поднять еще хоть слегка нет, он быстро поворачивает голову и прижимается щекой к грудине. Чужое сердце не долбит и не заходится в невыносимых скоростях. И эта размеренность давит на Армина. Как-то обидно, что он не производит и доли того эффекта, что сам мужчина на него. Он до побеления вцепляется в пояс штанов и резко сдергивает, добившись от Смита чуть приподнятого корпуса. Армин спешит, опять торопит себя, нервно стягивая чужие трусы. И застывает, как-то обреченно рассматривая абсолютно безучастный член. Это еще одним тревожным колокольчиком звенит в голове, и Арлерт чувствует подступающие слезы. Какой идиот! Он же прекрасно слышал просьбы Смита остановиться. Знал, что Армин ему никуда не уперся. Что он лишний и жутко надоедливый. Он медленно смаргивает противную влагу и еле сдерживается от того, чтобы не хлюпать носом. Сейчас точно пора выметаться, попытаться забыть самому и надеяться на то, что и мужчина не будет напоминать ему о случившимся каждый день. Армин откидывается назад и почти встает, когда в волосы вплетаются сильные пальцы и тянут его назад, одновременно закидывая голову. Он смотрит прямо, не скрывая слез. Не скрывая ничего, потому что смысла попросту нет. Потому что Эрвин уже все знает. — Армин, — тихо шепчет мужчина и пропускает светлые пряди сквозь пальцы. Внимательно смотрит за скольжением волос и тем, как они плавно падают на плечи. Он двигается ниже и с нажимом массирует кожу на затылке, от чего у Армина по всему позвоночнику вплоть до копчика бегают сильнейшие мурашки. Тепло расходится по всему телу и так невозможно приятно сводит легкими судорогами мышцы. Так правильно зажмуриться и ластиться под рукой, но Арлерт может лишь продолжать смотреть без движения. От этого удовольствие будто только сильнее пробивает тело, концентрируясь бездвижной массой в каждой клеточке и застывая, слегка пульсируя при дыхании. Невыносимое чувство. Смит осторожно проводит раскрытой ладонью по его лбу, собирая и откидывая пряди, чтобы можно было отчетливо видеть глаза. А затем, собрав волосы в кулак, ведет обратно к своему паху и останавливает, почти уткнув его во влажную кожу. — Ты все делал правильно, Армин, — продолжает Эрвин. — Возьми за основание. Он ждал инструкции? Распишитесь. Арлерт уверен, будь в распоряжении Смита обе руки, — тот сделал бы это сам. Но ситуация, как говорится, не располагает. И Армин просто рад тому, что пальцы с его макушки никто убирать не собирается, потому что только это сейчас удерживает его от попытки ретироваться из комнаты. Он слитным движением обхватывает член мужчины и, повинуясь собственному желанию, наклоняется ниже, почти касаясь кончика. Высовывает язык, стараясь незаметно смочить пересохшие губы, и неожиданно задевает им тонкую кожу головки. Сверху слышится сбитое на пару мгновений дыхание, а корни волос ощутимо стягивает от резкого движения. И Армину настолько нравится это выбитое из статики состояние, что он ведет языком по кругу, влажным трением проходясь по слегка твердому члену. Он оттягивает губами крайнюю плоть не до конца открывшейся головки и скользит под нее, трогая нежнейшую кожу и ощущая всеми вкусовыми рецепторами горечь сути мужчины. На язык давит с двух сторон, от этого осознания он слегка хнычет и осторожно двигает им из стороны в сторону, вызывая этим весьма однозначную реакцию. Армину хочется застыть в этом моменте, продолжать незамысловатое действие; кажется, ему никогда не надоест то, как медленно набухает орган в его руках. Он останавливается, чувствует как тягуче течет слюна, срываясь с языка и пачкая без того влажную кожу. Спускает руки, ногтями поддевая брюки Эрвина и тянет ниже, нежно проходится с обратной стороны колен, создавая теплоту трения в уязвимой ямке. Ему необходимо оказаться между ног Смита, ощутить себя полностью окруженным горячей стеной, чтобы давило, чтобы не оставалось мыслей о том, что все простой сон. Когда штаны отбрасываются в сторону и Армин изгибается, спустив свою рубашку до сгиба локтей, он чувствует плечами жесткие волоски на бедрах мужчины. Приятная щекотка сводит судорогой руки, и, ради Бога, Арлерт всерьез задумывается о том, чтобы забросить сильную ногу Смита себе на плечо. Он только представляет, насколько тяжело она будет придавливать его к полу, а низ живота уже скручивает в сладком предвкушении. Фантазии остаются при нем, на самом деле, сейчас достаточно и простого. Он хочет взять в рот. Заполнить его полностью, чтобы пропала возможность дышать, чтобы давиться от размера, от слюны, смешанной со смазкой. Чтобы болью распирало уголки губ, до покраснения и даже до разрывов. Рука на основании члена судорожно сжимается, и мужчина шипит, резко толкая рукой за затылок еще ниже. И Армин поддается: широко открывает рот и осторожно насаживается, едва ощущая очертания члена. Он гладит языком, невесомо, боясь нечаянно оцарапать чувствительную кожу зубами. Он подозревает, что не особо приятно это томительное ожидание того, когда он, наконец, созреет. — Сожми губы плотнее, — грубо шипит Эрвин. Хорошо. Ладно. Надо попробовать. Арлерту нравится ощущение, что времени не существует. Нравится тянуть его, как расплавленное стекло, но сейчас он как можно резче сжимается вокруг твердого члена, обдавая вибрациями от собственного тихого всхлипа. — Втяни щеки. Да, вот так, — продолжает мужчина. Мимические мышцы застряли в сокращенном состоянии, и парень боится хоть слегка ослабить давление. Он видит, насколько приятно Смиту, и не стремится как можно быстрее закончить начатое. Ждет, пока тот поймет, чего именно не хватает Армину, и судорожно поджимает ягодицы, когда его голову направляют под нужным углом и в нужном ритме. Каждый раз ему кажется, что он полностью себя отпустил, но всякий раз находится барьер, который до сих стоит на пути, и сейчас один из них вновь падает, и ощущения от этого крышесносные. — Руки, Арлерт. Армин не может видеть лица Смита, но понимание того, насколько он громкий, сполна покрывает такой незначительный недостаток. Такой спокойный и рассудительный в жизни, сейчас он стонет гортанно, поднимает бедра и трахает мягкий рот размашисто и несдержанно. Ему сложно удерживать идеальное равновесие, тем более что единственной опорой служит голова парня. У Арлерта от этого зудят мышцы шеи, но останавливать мужчину он не станет ни при каких обстоятельствах. Во рту вяжет горечью смазки, головка размеренно скользит по мягкому небу, и когда Армин легко царапает поджавшуюся мошонку, Эрвин толкается глубоко в его горло и сразу же вытаскивает член наружу. Арлерт плавно ведет по своему подбородку быстро пульсирующую плоть и чувствует, как длинно кончает мужчина. Армин высовывает язык и пытается слизать хоть немного спермы, добившись в итоге лишь скатившиеся на грудь капли. Он хочет размазать их, чтобы впиталось и навсегда осталось с ним, но с сожалением снимает так и болтающуюся на руках рубашку и вытирает лицо. Длинные пальцы невесомо гладят его за ухом и это на порядок интимнее всего того, что только что произошло. Он поднимает глаза и сталкивается с привычным холодом. Все таким же ровным, отчасти просветлевшим на пару тонов. Эрвин смотрит прямо, не пытаясь уйти от ответа и ответственности; сжимает мочку уха и тихо шепчет: «Хорошо, Арлерт». *** В его спальне всегда тепло. Нет окон, зато на полстены камин, горящий бесперебойно. Воздух пропитан сухим треском поленьев и каким-то неуловимым ароматом. Кровать с определенного периода перестала быть единственным оплотом холода здесь. Она все чаще расправлена, а покрывало привычно валяется на полу. И не то чтобы это раздражает, на удивление наоборот заставляет захлебнуться уютом, раздеться и нырнуть туда. Эрвин не знает, когда все пошло по пизде. Когда он позволил Армину оккупировать свою комнату и позволял ли вообще. Подростковое тело все привычнее и наглее жмется по ночам, но Смит не знает, что чувствует. Нет влюбленности. Нет страсти. Вокруг них не бегают искры, а вид парня не заставляет его внутренности делать кульбиты. Ему спокойно. И правильно тихо. Эрвин не любит делать ревизию в собственной голове. Для него начальная форма — априорная. Меняться и подстраиваться под изменения в чем-то помимо работы он ненавидит. Забавно, что подстраиваться под Армина необходимости нет. Это с одной стороны выводит из себя, так как возможности сказать «нет» и «пошел вон» у него нет, а с другой — разве не это он искал? Того, кто сможет его принять, а не менять. И это все так блядски идеально, как прописанный канон, но чего-то не хватает. Он не может сформулировать мысль, не может поймать хотя бы ее обрывок, но внутри противно свербит. У них изначально отсутствует момент игры. Прямолинейность — вот на чем все строилось. Еще бы контракт подписать и тогда точно можно паковать чемоданы. Себе Эрвин признается, что Армин перестал быть обычной отдушиной. Что да, это не то самое, но что-то потрясающе близкое. Проблема в том, что для Армина он то самое. Арлерт не верит в происходящее. Он закапывается в кучу подушек, пахнущие Смитом, и не верит. Каждый день он ловит эйфорию от того, что может видеть на себе взгляд мужчины, что может трогать его, что может им дышать. Юношеский максимализм бьет в голову похлеще сперматоксикоза, и Армин прекрасно понимает свою первую влюбленность. Она не вечна и, ха, блять, Боже, даже не взаимна. До сих пор не взаимна. Но какая к черту разница? Он не должен был попытаться? Ради того, что имеет сейчас? Армин почти что счастлив, и ему плевать, что именно одна часть мозга противно шепчет по ночам. Эрвин устало валится на кровать и сразу же закрывает глаза, спокойно выдыхая. Он слышит как сонно шебуршится на своей половине подросток и переползает поближе. Тихий зевок порывает его на улыбку и выходит неожиданно естественно. Он смотрит на Армина из-под опущенных ресниц и внимательно наблюдает за его расфокусированным взглядом. Парень трет глаза и аккуратно кладет голову на грудь мужчине, затихая на пару мгновений. — Привет, — задумчиво произносит Смит и привычно вплетает пальцы во взъерошенные волосы. Армин до сих пор теряется от подобной ласки, но все так же отзывчиво ластится в ответ, будто в первый раз. Он перекидывает ногу через бедра мужчины и слитным движением усаживается сверху. Эрвин переносит руку на острую коленку и невесомо поглаживает, поддерживая. Арлерт расстегивает его рубашку так естественно, будто делает это каждый день, распахивает ее и, наклонившись, довольно ведет языком по едва видным ключицам. Смиту нравится чувствовать себя желанным, когда на нем молодое тело, что так нетерпеливо ерзает и очевидно нуждается в нем. В калеке, который не может даже нормально трахнуть, не завалившись на бок, как куль с мукой. Становится пусто внутри, а фантомная боль пронзает руку до такой силы, что он жмурится, пытаясь ее утихомирить. Армин смотрит с таким сожалением, что не сосредоточься сейчас Смит на руке, давно бы спихнул его с себя. Он в последнее время до абсурдного порывист, потому снимает с мужчины рубашку окончательно и сверлит взглядом обрубок руки, покрытый белоснежными бинтами. Эрвин никогда не то чтобы помощи не просил, не допускал даже при желании его к перевязкам. И хотя стыдиться такого глупо, по мнению самого Арлерта, лезть дальше он не смел. Он не в том положении, никогда не сможет понять настоящих чувств мужчины по этому поводу. Пальцы сами собой поддевают шероховатую ткань и, развязывая узлы, стягивают ее. Мужчина резко дергается в попытке отстраниться, но Армин упрямо сжимает его бедра своими и вскидывает глаза. Тонет как в первый раз, только теперь помимо угрозы впервые видит страх. И ему так больно, что его боятся допустить во что-то столь личное, что он, не отводя взгляда, спускается губами по плечу и облизывает кожу, покрытую бесчисленными шрамами. Его вновь подбрасывает наверх от содрогнувшегося всем телом мужчины, но он не останавливается. Раскрывает шире губы и обхватывает ими обрубок почти полностью. Толкается кончиком языка и прикусывает зубами зарубцевавшуюся кожу. Навряд ли там вообще сохранилась афферентация, по крайней мере на должном уровне, так что Эрвин вероятно может лишь видеть его действия, подстегиваемые легким раздражением сенсорных клеток. Но в глазах мелькает какое-то болезненное возбуждение, будто происходящее заводит не только Армина. Удивительно, что это и не планировалось стать чем-то пошлым, а было направленно лишь на показатель того, что ему совсем не противно от физического недостатка Смита. Но в воздухе что-то ощутимо меняется. Как будто прорвало плотину и все помещение затопило к чертям, лишив кислорода. Это слишком. Армин двигает бедрами, потираясь вставшим членом о пах мужчины. Он сосет культю на манер минета и это кажется предел. Финиш для них обоих, потому что стон, что вырывается из горла Эрвина неконтролируемый совсем. — Иди сюда, — срывается мужчина и неловко садится, притягивая Арлерта ближе. Он дожидается, пока подросток встанет на колени, и быстро стягивает с него домашние штаны. Сам расстегивает свои, и, наконец, может чувствовать Армина всем телом. У них любые действия медленные, обдуманные вдоль и поперек и от того более желанные. Поэтому торопиться некуда, накатывает теплая волна возбуждения, помешанная чем-то неопределенным. — Обними за шею, — плавно подсказывает Эрвин и, дождавшись ответа, ведет рукой по гладкой пояснице с выступающими позвонками. Он утыкается носом в чистую белую кожу на шее подростка и вдыхает потрясающе приятный запах. Проникает пальцами между ягодицами и зажмуривается, не ощутив там волос. Он ведет ниже и осторожно обводит сжавшуюся дырочку. Ощущает масляную влагу и вопросительно ведет губами по шее к уху. — Я готовился, простите, — на грани слышимости бормочет Армин. В плечи вдавливаются ногти подростка, потому что тот жутко переволновался и не знал, что делать и как правильно. Эрвин представляет, как закусывает губу Арлерт, пока вводит в себя первый палец. Как жутко краснеет и закрывает глаза, лишь бы не видеть собственного отражения в зеркале ванной. Почти что видит, как скользит по плитке его ладонь, покрывшись потом, когда он добавляет второй палец и разводит их, стараясь заполнить себя еще больше. Для него, для Смита. — Блять, — рычит Эрвин и с легкостью проталкивается внутрь парня, чувствуя насколько там влажно и горячо. — Вы не злитесь? — спрашивает Армин, спотыкаясь на слогах и тихо скуля. — В следующий раз я сам сделаю это, слышишь, Арлерт. — Хорошо. Хорошо. Господи. Да, чертовски хорошо. Смит буквально заставляет себя продолжить проверять, насколько хорошо растянут подросток, а не вогнать тупо член, чтобы сполна насладиться тугой дыркой. Еще и тело, распластанное на нем, такое потрясающе маленькое по сравнению с ним. Он может лечь на Армина и полностью закрыть его собой. У него трясется рука, и он не может успокоиться. И это первый раз, когда Арлерт довел его до такого состояния. Он вводит член не спеша, ощущая давление, такое нужное и давно забытое. Такое правильное. Армин тихо всхлипывает от распирающего чувства, но это настолько приятно, что мысли разлетаются, оставляя за собой пустоту. Он не может сложить картинку перед глазами, полагается только на Эрвина, что уверенно двигается в нем. Внезапно мужчина падает на постель и придерживает его за живот, вынуждая сесть прямо и загнать член невыносимо глубоко. Армин замирает и затихает, не в силах двинуться хоть на миллиметр. Он сжимает стенки ануса и кажется может почувствовать все венки на стволе мужчины. — Армин, медленно. Приказной тон убивает своей силой и парень слегка приподнимается, чтобы мягко опуститься и выбить из Смита очередной стон. Он кладет руки Эрвину на грудь и сжимает кулаки, прогибаясь в спине и продолжая скользить по члену. Страшно лениво, будто у них не ночь, а вечность. Никто не хочет ускоряться, они распаляют друг друга сильнее, вылетая за границы всех возможных графиков и понятий, когда казалось бы потолок достигнут. Это такое откровение для Смита, такой удар под дых, что впору еще в любви признаться на волне бешеного возбуждения. Градус продолжает шкалить, а Армин будто не замечает метаний мужчины под ним. Он продолжает двигаться размеренно, ведя бедрами по кругу и откинув голову назад. Почти что используя Эрвина. Смит обхватывает небольшой член подростка рукой и в ритм ведет по нему, добиваясь только сильнее сжатых стенок. Движения Армина ускоряются, и он впервые выдает едва различимый стон, когда мужчина слегка крутит рукой. Его голос невозможно нежный, лишенный пошлости и наигранности. Смит очень хочет увидеть, как он кончает, поэтому с нажимом трет головку большим пальцем. Он видит, как останавливается парень на середине движения. Как отчетливо проступает линия нижней челюсти от сжатых зубов. И как он длинно выдыхает, потрясающе тихо, на изломе, с нахмуренными бровями и закрытыми глазами. Его сперма покрывает плоский бледный живот и это смотрится так красиво, что Эрвин продолжает двигать рукой, надеясь еще раз увидеть оргазм парня. Армин наверху недовольно сопит, отталкивая его и снимаясь с члена. У Смита почти что падает от вида измученного тела, хочется отнести подростка в ванну, отмыть его и завернуть в одеяло. Защитить. Подарить тот комфорт, что тот заслуживает. Эти почти что инстинкты неожиданно пробиваются наружу, становясь личной доминантой. Но Арлерт с ним явно не согласен, потому что, не замечая внутреннего конфликта мужчины, обнимает рукой покрасневший от долгого ожидания ствол и берет в рот сразу на половину. Он сосет так остервенело и жестко, что Эрвина кроет от контраста. Он пытается остановить Армина, но вновь, как в тот первый раз, чувствует длинные пальцы, что перекатывают его яички, и это снова подводит его к оргазму. Он до последнего ощущает жар рта, пока парень глотает всю сперму. Армин устало падает рядом с ним и кутается в одеяло. Подползает ближе и тычется в подмышку, спокойно закрыв глаза и тихо сопя. И Смит готов остаться, готов поверить не только себе, готов открыть себя, потому что здесь его ждут. Он почти дотрагивается губами до смешного нахмуренного носа, когда слышит стук в дверь кабинета. Четыре стука. Он подрывается и судорожно ищет, во что можно одеться. Приглаживает волосы и оглядывает себя, пытаясь понять, что может его выдать. Бегает по комнате. — Не уходи, — шепчет Армин. Парень садится на кровати и будто сжимается. Следит за мужчиной и отчаянно пытается поймать его взгляд. Но Эрвин не замечает ничего, даже того, что к нему впервые обратились на «ты». — Мне надо идти. Это может быть что-то важное, — не оглядываясь, отвечает он. — Это может быть капрал. — Именно это я и имел в виду. Дверь захлопывается за ушедшим мужчиной, и Армин будто с размаху падает грудью на землю. Альвеолы легких спазмируются без надежды на обратное расправление. Так больно, что Армин сползает вниз, путаясь в простынях и ударяясь коленями. Он переносит вес тела на руки, чтобы можно было ослабить невыносимое давление на ребра. Как паническая атака, только на градус сильнее. Ему нужен холодный воздух, поэтому он почти утыкается лицом в пол. Разрывает, режет. Эта ненужность, вытащенная наружу и показанная со всех сторон, как при демонстрации дорогого лота. Его тычут носом в очевидное с одной лишь целью — отвадить от себя. То, что действительно важно, сейчас сидит в смежной комнате. Слышен смех, и он кислотой разъедает уши; хочется стать глухим и слепым, чтобы не чувствовать всего этого. Он не замечает слез, заливает ими каменную кладку, что бездушно впитывает боль. Настолько жалко он сейчас выглядит, что впору биться головой об стену до вытекающей крови, только бы все забыть, только бы ничего не чувствовать. Армин вскакивает и одевается еще быстрее Смита. Но голоса снаружи не затихают, а вот так просто выйти из спальни он не может. Насколько бы сильно над ним не издевались и не шпыняли, он не сможет так подвести мужчину. Поэтому он подползает к двери и тихо слушает, глотая слезы и вытирая нос. Это невозможно — то, что он не может демонстративно показать всю ненависть, что копится к капралу. Выйти, посмотреть в глаза и сказать, что да, только пару минут назад мы лежали с ним в одной кровати. Чтобы натолкнуться на стену осуждения от Смита и насмешки от Аккермана. Будто тот и сам не знает. Армин встает спокойно. Собирает все, что есть в нем от смелости, все, что вообще можно в нем сейчас наскрести кроме боли, и выходит. Он не кидается с обвинениями или просьбами, не навязывает свою любовь (хотя бы сейчас). Она не выцвела, но когда-нибудь обязательно. Эрвин же говорил, что эта глупая симпатия скоро пройдет. Поэтому он просто здоровается с капралом и бесшумно уходит, оставляя за собой звенящую тишину. Скоро пройдет. *** Армин впервые в жизни поступает так, как того действительно хочет. Убегает без оглядки, подсунув через Кирштайна заявление о переводе. Выслушивает гневные тирады от Эрена безучастно, не попытавшись вникнуть в суть сказанного. Оставлять этого идиота не хочется, но он ловит взгляд Микасы и этого вполне достаточно. В тылу, под защитой стен до абсурдного громко. Давит окружающая толпа, гомоном разъедая ему мозг. Но ко всему можно привыкнуть, и ему когда-нибудь удастся. У него квартира, чудовищно огромная кровать и кот с одним ухом, страшный до безумия. Нормированный рабочий график непривычен, но он справляется, даже почти учится спокойно спать по ночам. У него куча старых привычек, которые он эквивалентно пытается поменять на другие. Так в жизнь приходит готовка. Он тратит на красивые блюда все свободное время и улыбается, когда на первый раз от мяса остаются лишь угольки. Успокаивает. Когда в дверь стучат, он не особо удивляется. В округе все прознали про его таланты, что приносит дополнительный заработок, поэтому потенциальный покупатель не вызывает в нем волн вопроса. Армин не снимает даже фартука, лишь покрепче затягивает черную ленту в волосах и идет открывать. У Эрвина в руках мешок, явно тяжелый и забитый до отказа вещами. Первой необходимости, разумеется. Он как всегда идеально выбрит, причесан, а рубашка настолько белоснежная, что хочется отвести взгляд. И глаза. Такие яркие и уверенные. И незачем спрашивать что-то, произносить глупые и высокие речи, даже оправдываться не нужно. Все ясно без слов. И пусть прошло куча времени и Армин искренне пытался, забыть не получилось. А то, что не смог и Смит, заставляет его сердце зайтись галопом. У Эрвина там осталось что-то эфемерное, что-то до сих пор дорогое, но он все же здесь. Армин открывает дверь шире и возвращается на кухню. Мясо почти готово.