Песни у камина

Николай сидел возле камина и что-то увлеченно рисовал угольком на кирпичах, пока Иван прибирался в комнате. Когда до завершения сего прекрасного творения оставался один штрих, обер-камергер метлой стукнул «творца» по руке. Коля ойкнул и выронил уголек, что тут же, не без помощи Гончарова, вернулся в камин. Обиженный до не могу Гоголь скрестил руки на груди и отвернулся. — Иван Александрович, вы еще долго тут возиться будете, а? — немного раздраженно спросил он, искоса наблюдая за тем, как Гончаров пол подметает. Иван покачал головой и легким движением метлы отправил сметённый в кучку мусор в топку. Затем достал из кармана тряпку и, прихватив свободной рукой свои длинные волосы (чтоб не начали куриться от огня), вытер всю ту Кунсткамеру, которую соизволил намалевать Гоголь. Последнее явно клоуну не понравилось, и он ткнул Ваню пальцами в ребра. Обер-камергер тихо ойкнул и чуть не выпустил волосы, которые, казалось, с радостью сгорят. Правда, на это он только плечами пожал и ничего больше. — Будьте добры подать чай, - стараясь не выдавать свое раздражение, попросил Коля. Гончаров снова пожал плечами и, прихватив метлу и тряпку, отправился за чаем. Вернулся он не так быстро, как предполагал Николай, но все же не через пару бесконечностей. За все то время, что Гончаров заваривал чай, бегал к Дос-куну (Коля в этом уверен) и просто ходил, Гоголь успел вытащить из камина еще один уголек и чуть ли не роман написать на кирпичах. От скуки. Явился Ваня, держа в руках небольшой круглый поднос, на котором он, как обычно, разместил чашки и чайник. Присев на предложенную Николаем мягенькую подушку, Иван протянул Коле чашку со свежезаваренным чаем. Клоун немного отпил. — Кстати, чай с коньяком хорошо согревает, — как бы невзначай обронил он. — Вы знали? В «Мертвом Доме» «крысы» долгими и холодными зимними вечерами и ночами жались к друг к другу, пытаясь сохранить тепло. В России зимой почти всегда холодно. Коля укутался в плащ, свободной рукой стащил с кухни бутылочку с коньяком и налил себе немного в чашку. — Иван Александрович, вам известна песня «то не ветер ветку клонит?» Гончаров недоуменно на него посмотрел и кивнул. Смысл вопроса он понял только после Гоголевского предложения спеть. — Ну давайте споем! — настаивал клоун. Через минуту мастерского бомбардирования Колей мозга Ивана, тому пришлось согласиться. Начать удалось лишь со второго раза. В первый раз начинал Николай. Пел он не по нотам и не всегда сохранял ритм, что Ивану совершенно не понравилось, и ему пришлось начать вместо Гоголя. Старая песня будто согревала изнутри душу русскую. Конечно, не одна, а в приливку с чаем и коньячком. И обогревателем, который Николай принес из другой комнаты. Сами того не замечая, они распили всю бутылочку коньяка и переползли с «То не вечер…» на «Рябину», которая стоит и качается, прямо как пьяный Гончаров, только Ванька сидит, а рябинка... ну, кхм, думаю, можно догадаться, что не лежит еще. Федор мерил шагами комнату. От старого жёсткого кресла заболела спина, и сидеть он больше не мог. Чай, который принес Гончаров, остыл, звучавший из граммофона Чайковский опостылел, ещё и из соседней комнаты непонятные звуки доносились. Достоевский убрал головку инструмента с пластинки и вышел из комнаты. Он прошел немного по коридору до следующей двери, открыл ее и вошёл. Этот дом, казалось, ещё Николаевских времён, неизвестным образом оказался нетронутым войной и дожил до них. Все осталось таким, каким было сотню лет назад. Хотя вряд-ли тогда обои были обшарпанными, мебель полинявшей и поеденной молью, а фотографии стершимися.