***
Потом появляется Коннор. Врывается в его жизнь через кухонное окно, засыпает осколками пол, трогает его собаку. Нет, не так. Тормошит его, вытаскивая из полупьяной дымки («Я не сидел, уткнувшись носом в барную стойку! Я смотрел матч!») в баре, выливает его выпивку, заставляет работать. Анализирует. Наблюдает, как за чёртовым хомяком в клетке или рыбкой в аквариуме. — Эти надписи что-то значат для вас? — спрашивает Коннор, склонившись над зеркалом с наклеенными на него стикерами. — Я не сварливый, ты просто не нравишься мне. — Пауза. — Бриться или нет. — Ещё одна. — Сегодня я… — Заткнись, я и без тебя знаю, что там написано. Хэнк с трудом выбирается из своей ванны; замёрзший, в мокрой одежде и с лёгким головокружением, которое вскоре превратится в совсем нелёгкое похмелье, он не расположен к откровениям, но почему-то отвечает: — Я ходил какое-то время к мозгоправу. Он говорил, что такая херня может помочь, — Хэнк садится на коврик возле ванны, изучает белый потолок. — Мотивация там, негативные мысли, всё это дерьмо, я уж не помню. Стыдно вспоминать, поэтому просто помолчи. Коннор касается краешка жёлтой бумаги. — Помогло? — вновь спрашивает он. — А ты как думаешь? — хмыкает Хэнк. — Нихрена. Всё это бред собачий. Коннор ненавязчиво интересуется его жизнью, как будто бы прощупывает почву — Хэнк относится к нему с недоверием и буквально слышит, как просчитываются алгоритмы в голове его напарника. Единица, нолик, единица. Имя Хэнка и сам Хэнк, заданный двоичным кодом. После работы с Коннором у Хэнка возникает неприятный осадок где-то внутри — как воспоминания о лепестках цветов в исписанной знаками ванной и запах мертвечины в доме Ортиса, он преследует его и не оставляет ни на секунду, потому что Коннор, этот раздражающий и одновременно цепляющий чем-то тип, оказался лучше, чем большинство людей, встреченных Хэнком за последние года. Хэнк испытывает к Коннору симпатию. Это безумие, абсурд и стыд, но это правда. Коннор всё меньше напоминает того, с кем Хэнк встретился в баре, и изменения эти в лучшую сторону. Он не спускает курок, когда может спустить, и спасает жизни, когда может не спасать. С точки зрения Хэнка, это трогательно до невозможности: когда Коннор в кои-то веки поднимает на него голос и кричит о том, что просто «не смог». Как будто бы стыдится того, о чём некоторые люди могут только мечтать. Своей доброты. Своей эмпатии. Своей справедливости. «Может быть, мой андроид сломался? — думает Хэнк. — Может быть, это я его ломаю?» В конце концов, Хэнк имеет поразительную особенность портить то, что попадает ему в руки — и Коннор в числе этого несчастливого списка. Так и проходили дни работы с новым напарником — совершенно не подходящим для Хэнка напарником. Он раскрывает глаза утром — ладно, не всегда утром — и мысли его неосознанно возвращаются к работе, к расследованию, к Коннору. Он чувствует тот азарт, который не чувствовал уже давно. Он чувствует заинтересованность — но заинтересованность в чём? В ком? В тот момент, когда Хэнк понимает, что определённо может назвать Коннора другом, он перестаёт воспринимать его как машину окончательно. И становится легче.***
Кто бы мог подумать, к чему всё это приведёт. Хэнк поверить не может, но всё-таки это правда — на его глазах была совершена самая настоящая революция андроидов. Не обошлось без крови — в основном, голубой, не обошлось без жертв, но достигнут компромисс, когда-то кажущийся невозможным. Новое завтра выглядит утопичным и многим внушает страх, но не Хэнку. Он знает, что всё идёт правильно, так, как и должно было быть. Сделать мир лучшим местом могут только те, кто лучше людей. Он обнимает Коннора — грубовато, сцапав за шею, как щенка. Коннор утыкается носом в воротник его глупой полосатой рубашки, и Хэнк понимает, что хотел сделать это чертовски давно. Не стоило этого откладывать: кто знает, как бы всё могло сложиться. Так и стоят, обнявшись, холодным ранним утром, в рассветных лучах, рядом с закрытым трейлером с погасшей вывеской «Chicken». Это была долгая ночь, которая либо покончила со всеми проблемами, либо только начала их, и Хэнку нужны эти объятья. В глубине души он надеется, что и Коннору они тоже нужны. Объятья длятся чуть дольше, чем того требуют отношения «партнёр–партнёр», однако тем андроиды и хороши, что им не нужно ничего объяснять или отвечать на вопросы, на которые сам не знаешь ответа. Андроиды сами всё понимают, мозги-то у них варят получше. Напоследок Хэнк небрежно лохматит идеально приглаженные волосы и улыбается — ещё одно навязчивое желание с момента их встречи удовлетворено. — Пошли в машину, пока не отморозил себе все схемы, — говорит Хэнк, пока Коннор тщательно и тщетно пытается вернуть своим волосам подобие порядка. — Теперь мой значок, скорее всего, окажется на столе Фаулера быстрее, чем я перешагну порог участка, — Хэнку раза с третьего удаётся завести машину. Он сдерживает нелестные ругательства. — Но ты для них пока не потерян. — Боюсь, — Коннор с интересом наблюдает за его борьбой с ключом зажигания, — я не смогу быть так же эффективен без своего напарника. Возможно, им придётся пойти на компромисс. — Значит, всё ещё хочешь работать со мной? — Из нас вышла хорошая команда. Как я и говорил, — Коннор улыбается, и улыбка у него непривычно хитрая. — И я всё ещё должен за разбитое стекло. Не уверен, что теперь в «Киберлайф» согласятся оплатить ущерб. Хэнк посмеивается. — Моё окно станет твоей первой ответственностью в свободной жизни, Коннор. Как ощущения? — Я уже привык к ответственности, лейтенант. Мне ведь пришлось работать с вами, и кто-то должен был её нести. — Засранец, — отвечает Хэнк, продолжая улыбаться. Коннор довольно барабанит пальцами по приборной панели, кидает косые взгляды. — Я включу музыку, Хэнк? — Только хотел предложить. Валяй, Коннор. Он чувствует в груди подозрительную щекотку, от которой всё тело наполняет неестественная лёгкость — кажется, это можно назвать счастьем.