По привычке

Джеремайя всегда протягивает ему ладонь. Без слов, но Брюс их слышал раньше, чувствовал, даже видел в воздухе алым пеплом. Его фразы, сказанные его голосом, он слышал и будет слышать, даже если бы вырезал себе уши и избавился от памяти. "Ты мой самый лучший друг, Брюс." "Я не хочу тебя убивать, Брюс." "Ты - брат, которого у меня не было, Брюс." "Я хочу помочь тебе стать собой, Брюс." Брюс. Брюс. Брюс. Брюс. Брюс. Брю-ю-юси-и-и. Каждый раз, когда Альфред звал его по имени, Брюса резало наживую, выворачивало наизнанку. Желчь поднималась из желудка, а кровь вопила от ярости, чтобы отторгнуть собственное имя, извлечь из клеток организма и, наконец, излечиться от ростков безумия, что посадил раковой опухолью Джером не только в городе, но даже в собственном брате. Джером хуже вируса Тэтча. От последнего хоть есть спасение. Джером хуже самого безумия, потому что безумие не заразно. В отличии от Джерома Валески, который воззвал к целому поколению сумасшедших убийц, запертых глубоко внутри обычных людей. Брюс ненавидит Джерома, даже мертвого и давно сгнившего в могиле. Ненавидит каждую секунду своего существования, ведь если бы тогда собственное зеркальное отражение не остановило его, не пожелав стать очередной жертвой Готэма, много людей бы выжило. И яд, источаемый им и тщательно лелеемый целые годы, не извратил бы близнеца. Джером стал бессмертным, и наследие его живо и стоит прямо перед Брюсом. Джеремайя всегда протягивает ему ладонь, и Брюс знает, что пожми он её, все изменится. Что-то рухнет, что-то сломается, что-то мутирует, и змея, потревоженная в тихом темном углу, немедленно впрыснет нейротоксин в вены наследника Уэйнов. Среди грязных стекол, среди призрачных, ломких граней новых глаз нового Джеремайи будет разорван на куски и собран заново Брюс, и та самая тень из бредовых видений, без лица и сущности, сменит своего прежнего обладателя. Брюс смотрит на изящную ладонь, с трупным цветом кожи, и корчится в душе, потому что тот не понимает. Джеремайя не может понять, что Джером за его спиной смеется, что он тонет в Джероме и его эксцентрично-опасном плане. Джеремайя не может понять, что Джером не менее гениальный сукин сын, и поиск близнеца был только ради того, чтобы запустить новую цепь событий, омытую в адском пламени. Джеремайя ненавидит Джерома, не понимая, что ненавидит самого себя. Брюс кричал ему это снова и снова, натыкаясь лишь на ледяную броню и змеиное хладнокровие. Где-то внутри Джеремайи застыл стержень, привлекший Брюса, в обрамлении могильной ржавчины и окровавленной копоти, а ложный компас, десятки лет хаотично вращающийся и недавно застывший на месте, до сих пор направлен лишь на одного человека. Джеремайя всегда протягивает ему ладонь, и Брюс видит, как в грудной клетке напротив вновь распинают на кресте с воздушными шарами Джерома вниз головой. У его брата маска клоуна, и звук безумного истерического смеха раздается эхом по пространству из веселящего тумана, образов паранойи Джеремайи и жутких представлений о новом мире. Брюс хочет помочь Джеремайе по-прежнему, несмотря на то, что с ним происходит. Брюс хочет помочь Джеремайе, даже если это будет означать избавление Валески от одержимости. Джеремайя считает, что, уничтожив все связующие нити Брюса с этим миром, освободит своего друга от оков морали и плебейского общества. Джеремайя говорил это снова и снова, пока Брюс сжимался от одних только мыслей о смерти Альфреда, Гордона. И Селины Кайл, которую Джеремайя ищет с ярой страстью и желанием добить живучую кошку даже на глазах Брюса. Особенно на глазах Брюса. Джеремайя думает, что Брюс должен падать и разбиться также насмерть, как и он. Лишь поэтому газ, его примерная формула и исполнение, по-прежнему остается на задворках сознания легким дымом, не образующимся ни во что. Брюс должен сам принять его и осознать, насколько могущественным может стать без ограничений. Джеремайя всегда протягивает ему ладонь, хотя оба знают, что позиция каждого непоколебима и разбросила их по разные стороны. Джеремайя уже давно не говорит, а Брюс - не кричит. Потому что после Джеремайя опускает ладонь, задумчиво поджимая губы. За его спиной закрывается железная дверь, а неживые стекольно-кукольные глаза впиваются в Брюса змеиными кольцами, пока мертвенные руки с горячечно-лихорадочной кожей бережно стягивают старый свитер. Тягучий обманчиво-мягкий шепот "Брюс-Брюс-Брюс" выедает внутренности, испаряет воздух, пока старомодные железные оковы гремят рабским клеймом. И в опустошенном мальчишеском взгляде нет слез, ведь обнимает его Брюс по собственной воле, наивно желая спасти. Потому что Джеремайя всегда протягивает ему ладонь. По привычке.