Цветок Персефоны

Day6 — Colorsㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ

       — Сколько клятв о любви было произнесено за все исторические эпохи? Скольких людей «любовь» спасла и возвысила, а скольких погубила? Кто-то возводил храмы, поражающие разум своим величием, красотой и архитектурой, кто-то строил прекрасные сады, благоухающие свежестью зелени и красками цветов, кажущиеся невозможными в нашей действительности, а потом… разрушал их. Висячие сады Семирамиды, хотя с исторической точки зрения вернее будет сказать — сады Амитис, как раз являются ярким примером такого «прекрасного» чувства…       Профессор Квон ходила из стороны в сторону, не заканчивая свою речь об одном из 7 чудес света, подкрепляя и без того насыщенную и пылкую речь резким стуком каблуков, что было обусловлено ее любовью переходить на какие-то философские или личные темы во время своих лекций, и это делало ее рассказ намного эмоциональнее. Жалко было только плитку на полу, которая, казалось, вот-вот треснет под натиском ее безжалостных туфель, как и головы несчастных студентов (которые, к слову, собирались прогулять эту «очень интересную лекцию от лучшего профессора кафедры Квон Суджи», но были пойманы ректором и буквально за шиворот притащены в аудиторию).       Вообще, некоторые студенты даже с интересом смотрели и, вроде как, даже слушали женщину, но по разным причинам: истинные ценители истории пытались вычленить из ее речи хоть каплю полезной информации для себя, а истинные ценители юмора упорно представляли профессора то с лысой головой, то с усами, то еще хуже. Остальная часть — и, по правде говоря, основная — смотрели либо в пол, либо в потолок, либо в телефон, либо еще куда-то — главное, что пропускали всю реку эмоций этой лекции мимо своих ушей.        — …продолжая тему любви, у меня есть для вас совершенно захватывающее задание, которое вы должны подготовить в течение месяца, но, — женщина сначала окинула аудиторию своими прищуренными глазами, видя и слыша недовольные вздохи во всех частях аудитории, и довольно улыбнулась, — выполнять его будет не вся группа, а лишь несколько ее представителей, которых выберет сама судьба, — акцентировав внимание на последнем слове, профессор направился к столу, чтобы среди списка студентов выбрать «тех самых».       И хоть недовольные вздохи продолжались, все же студенты со спокойной душой уткнулись в свои телефоны, поняв, что слушать уже явно нечего; некоторые стали собирать тетради и ручки со столов, некоторые просто смяли бумажки с недоконспектами и сунули их в дальний карман или под сидения — ну, а зачем им этот ширпотреб? Некоторые — особо романтичные натуры — продолжили пялиться в окно, а кто-то по-прежнему либо писал в тетради, либо делал вид, что он это делает. К числу последних, собственно, относился и Феликс, что было удивительно в силу того, что прилежным студентом он не был, скорее даже относился к тем, кто-мял-бумажки-с-недоконспектами, но бывали случаи, когда он все-таки вспоминал, что должен учиться. Из-за этого многие считали его странным, особенно если не были знакомы с ним, хотя даже те, кто был с ним знаком более чем тесно, тоже так считали. Сам Феликс тоже откровенно стебал себя из-за этого и говорил, что «просто я из Австралии, мы там все немного вверх дном». Вверх дном так вверх дном — что с этого взять. Думали и отставали. А он рисовал.       Рисовал. И на полях тетради раскинулись вовсе не заумные фразы или какие-то важные цитаты, сорванные из губ профессора, а прекрасные сады — те самые, которые так яро описывали всю лекцию — сады, которые цвели и, казалось, даже пахли свежестью с примесью цветов и яркой зелени. На другой половине тетради он до сих пор вырисовывал какие-то цветы с особым старанием, что даже сломал грифель карандаша, но взял другой и продолжил, не отрываясь.       — Что же, прекрасно, Феликс, что ты так любишь фиалки, — резко раздался голос профессора Квон над головой, а ее рука выхватила карандаш из пальцев парня. Он хотел что-то сказать, чтобы отмазаться, и уже на языке вертелось «ой_профессор_простите_просто_я_вдохновился_вами» и прочее, но явно не успел, так как женщина в ту же секунду продолжила. — С твоей любовью к этим цветам, тебе проще будет подготовить хоть какую-то вразумительную информацию по Персефоне. И не забывай, что у тебя месяц, а объем должен быть весьма крупный, если ты все же надеешься на зачет.       А потом последовал все такой же раздражающий слух стук каблуков, который скрылся за хлопком двери аудитории. Карандаш, к слову, Квон Суджи забрала, а Феликс провел в ступоре минуту, а может и больше. Спустя некоторое время, он наконец повернул голову и посмотрел на тех, кто все-таки еще не успел уйти [сбежать отсюда подальше]. Еще одна минута всеобщего изображения замершей фотографии, а потом дружный смех, переходящий в откровенный ржач. Он продолжился и в коридоре, когда они все вышли, его отголоски продолжали слышаться еще и на улице, когда типичные бедные_студенты вышли из университета, все-таки сбежав из этого «святилища знаний».       Кто бы там что не говорил, «святилище знаний», особенно в образе исторического факультета явно не отличалось чем-то захватывающим и интригующим: сплошные даты, династии, события, битвы, сражения, а еще сооружения, достижения культуры и прочее. Что там забыл Феликс с его умением рисовать — вообще не понятно. Хотя в свете недавних событий он явно забыл там карандаш. Чан, собственно, потрепал из-за этого своего брата-кенгуру по плечу и отдал ему свой карандаш, но проблемы нахождения парня на этом факультете не отпали. Как и вопросы о том, при чем тут любовь к фиалкам и Персефона.       — Это кто вообще? — буквально всю дорогу парень спрашивал это, что уже изрядно всем надоел, так что все тот же Чан нашел в интернете, кто это, лишь бы Феликс замолчал. От знания того, что Персефона — это дочь Зевса и Деметры, а также жена Аида, от которой почему-то зависит весна, легче никому не стало, и некоторое время молчания Феликса сменилось вопросами уже на тему того, при чем тут фиалки. В итоге всем окончательно стало все равно на эту тему, что она забылась за обсуждениями то похода в клуб, то о планах на следующее лето, несмотря на то, что сейчас был ноябрь, то «той самой красотки со 2 курса с нежной кожей и длинными ногами».       Правда все испортил бедный Сынмин, который восторженно показал рукой на цветочный магазин и сквозь насморк сказал: «Ой, смотрите, фиалки, как раз наша тема!», а потом понял, что пора бежать, когда остальные парни недовольно посмотрели на него, а Феликс уже задал свой вопрос дня о связи фиалок и дочери каких-то богов из Древней Греции. Благо, дом был рядом, и поспешно попрощавшись и уронив платок, Ким скрылся за дверью серой многоэтажки и, несмотря на свою болезнь, побежал по лестнице наверх, что было видно по подъездным окнам, которые словно громоздились друг на друга.       Проводив взглядом мелькающие ноги примерно до 5 этажа, Феликс наконец опустил голову и хотел было что-то сказать, но вся их компания рассосалась, и по итогу он стоял один посреди улицы и выглядел весьма растерянным. Картину дополнял начавшийся очень вовремя дождь, который точнее было бы назвать моросью, что тоже было бы не совсем правдой. Разочарованно пнув какой-то невидимый предмет ногой, парень развернулся и, сильнее закутавшись в куртку, пошел в сторону остановки — все-таки торчать на улице в дождь не самая приятная вещь, да и пора бы идти домой.       Дождь лишь усиливался, пока не напугал случайного прохожего молнией, пересекшей небо. Профессор Квон бы это сравнила с каким-то делением на два антонимичных понятия — по своей классике жанра. Феликс же разделил небо на две половины неба и продолжил ждать автобус, наверное, уже двадцатую минуту, хотя ему казалось, что прошел целый час. Вообще транспорт — действительно глобальная проблема в любом городе, и если бы парень мог писать доклад не о каких-то богинях, а о реальных проблемах, он бы писал именно об ожидании автобуса в грозу и не только из-за того, что именно сейчас его зубы стучали друг об друга, отбивая чечетку от холода, что именно сейчас с крыш остановки на него всё-таки падали холодные капли [хорошо, что не снег]. Полный решимости уже идти домой пешком, чем ждать автобус ещё столько же, студент встал и хотел уже пойти, как ветер, решив, что нет, братишка, сиди на остановке, своим порывом буквально толкнул его на место, вырвав из тетради какой-то вложенный листок. «Черт с ним», — прошипел Феликс и продолжил сидеть и мёрзнуть, пряча нос в вороте водолазки.       Гроза постепенно прекращалась, а небо даже начало немного светлеть, когда автобус соизволил приехать. Злой и промокший студент [типичная картина], собрав в охапку тетради и пару книг с карандашами — действительно, зачем нужны сумки и рюкзаки, если есть руки — прошмыгнул в автобус и сел на заднем сидении поближе к окну. Настроения не было совершенно, как и зарядки на телефоне тоже, поэтому парень решил закончить рисовать свои злополучные цветы. И как раз таки тут он понял, что за листок тогда вылетел у него на остановке. Готовый уже просить водителя остановить автобус, чтобы он смог вернуться и найти, скорее всего, насквозь промокший и расплывшийся лист, Феликс встал с сидения, как ему чья-то рука протянула какую-то бумажку, на которой мутно, но было видно очертания его рисунка.       — Кажется, ты это обронил на остановке, — сказала рука, а точнее ее обладатель, сунув листок Феликсу, и вышел на остановке в самую гущу дождя. Блондин на пару секунд даже завис, думая над тем, кому пришло бы в голову подбирать какой-то листок, лежащий в луже, но потом забил на это, а придя наконец-таки домой, совершенно забыл про этот случай, поглощенный завариванием себе кофе и рамена, потому что еда его на данный момент волновала больше.       Но, увы, еда не убрала его раздраженность, поэтому Феликс пошел писать в чате Чану, что как они могли бросить его о_д_н_о_г_о под дождем и с фиалками. Последний сначала пытался как-то оправдаться, но в итоге лишь отправил голосовое с диким смехом и объяснением того, что это было очень смешно. Что именно смешно — непонятно. Улыбнувшись, но напечатав, что он все-таки в обиде, Феликс кинул телефон на диван и сам кинулся туда же вслед за ним, стянув за собой тетрадь с рисунками со стола. Из нее опять выпал тот самый лист, который парень пытался достать наощупь рукой, не вставая, но это у него не вышло, поэтому пришлось все-таки «стечь» с дивана и уже тогда достать подсохший незаконченный рисунок.       Когда парень обратно «затек» на диван, он лег на спину и расправил рисунок в руках и поднял его перед глазами. В полумраке — а зачем включать свет — было плохо что-либо видно, кроме размытых очертаний цветов, которые своими нежными лепестками, кое-как закрашенными синей ручкой, распускались на помятой и волнистой от воды бумаге. Но что-то все всем этом было не так. Упорно вглядываясь в рисунок, Феликс никак не мог понять, что именно, да и мозг был занят мыслями о докладе и противном дожде. Он хотел уже забить на это дело и кинуть листок на пол, откуда он недавно его поднял, как посмотрел в его угол и заметил, что там написана какая-то фраза. Поднеся этот край бумаги ближе к глазам, пытаясь разобрать корявый почерк с размытыми буквами, парень все-таки смог прочитать фразу. Странную, непонятную и неизвестно кем оставленную. Решив, что это чья-то шутка или не более, чем какое-то послание школьника-юмориста, он все-таки кинул ее на пол и, натянув на себя сильнее плед, стараясь согреться, отправился в царство Морфея. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЯ проживал тихую жизнь в глубоком тоннеле, куда не проникал свет. ㅤ