Не спугни мою тень

      — Ты бледный, Даламар.       Замирает, не в силах произнести ни слова. Плохо скрываемый ужас застывает на лице, руки невольно взметаются вверх. Несмотря на слабость, он готов защищаться, но замечает давно изученные морщинки у глаз, узнает изгиб рта, видит свои ошибки на его волосах, — не надо было обстригать так коротко слева, — и понимание ударяет в голову, словно сильный алкоголь: это не иллюзия, не сон, не наколдованный впопыхах образ на ночь. Он вернулся.       Вернулся! Чтобы заявить свои права. Чтобы наказать его за непослушание, и на этот раз он не отделается пятью незаживающими ранами…       Рейстлин делает шаг назад первым, отчего Даламар решает, что руки пока можно опустить.       — Ты должен поработать. Серьезно поработать, я нуждаюсь в твоей помощи сильнее, чем ты можешь себе представить.       Ни слова о предательстве, ни слова об ошибках, о Китиаре. Он не собирается его обвинять. Мстить. Не хочет убить, иначе бы Даламар был уже мертв.       Немного отпускает. С отработанной готовностью служить кивает и ждет указаний, а в ушах стучит кровь, отбивая ритм все еще норовящего выпрыгнуть из груди сердца.       — Возьми книгу с моего стола. Синий переплет, серебряное тиснение.       — А название…       — Таких там больше нет.       Несколько секунд, и Даламар возвращается с книгой.       — Как ты вышел из Бездны?       Непрошеные слова вылетают сами. Ударяются о стены и растворяются в тишине: Рейстлин исчезает.       — Не задавай лишних вопросов, — звучит в голове голос учителя. — Страница сто двадцать четыре, избавление от духов. Собери компоненты и перепиши себе заклинание.       — Я скучал, шалафи, — покорно кивая, зачем-то произносит вслух.       И тут же об этом жалеет: учитель молчит. Может, он его не услышал, а, может, посчитал признание заискиванием, Даламар морщится от отвращения к себе, поправляет мантию и уходит за компонентами.       — Тебя ранили.       Даламар удивляется своей невнимательности: до этого он мог услышать хотя бы какое-то движение шалафи. Шорох мантии, тяжелое дыхание, осторожный шаг, но сейчас Рейстлин будто бы совсем не издает звуков, заходя в комнату.       — Переживу, — улыбается Даламар, поднимает голову и смотрит на него. — Ничего страшного.       Он ждет. Чего-то, что восстановило бы между ними прежние отношения. Объятий, поцелуев, он хочет снова коснуться шалафи, но незримая стена повисает между ними, и он не осмеливается предпринимать что-либо первым.       Вдруг оттолкнет. Даламар сейчас не готов к такому унижению.       — Ты потерял много крови, — настороженно продолжает Рейстлин.       — Это не важно. Просто стараюсь теперь использовать магию только в крайних случаях.       Решившись, собравшись с духом, поднимается с кресла и идет к нему: все-таки Рейстлин отчасти прежний. Он беспокоится, он сочувствует. Тянется, чтобы поцеловать, и обнимает воздух: снова исчез.       Даламару эта игра начинает надоедать.       — Ты забыл корень имбиря, — шепчет Рейстлин прямо в шею.       Даламар вздрагивает. За те несколько дней, что он разбирал вещи шалафи в Башне, он успел свыкнуться с мыслью, что Рейстлина больше нет.       А теперь дико привыкать к обратному.       — Я добавлю его потом, — покорно поясняет он. — Расскажи мне, прошу тебя.       — Что ты хочешь знать? — вопреки ожиданиям Даламара, Рейстлин встает рядом с его столом и скрещивает руки.       — Я думал, ты навечно заперт…       — В Бездне, — усмехается он. — Так и есть.       — Но…       — Ты слишком любопытен, Даламар. Тебе осталось дописать две строчки, потом поговорим.       Торопится. Скорее закончить, скорее доделать, и, может, тогда шалафи соизволит объяснить, что все это значит.       Рейстлин идет к шкафу. Внимательно изучает названия книг на корешках, замечает несколько из своей личной библиотеки, и только Даламар открывает рот, чтобы начать оправдываться, жестом велит ему остановиться.       — Они твои теперь.       — Но ты вернулся!       Снова исчезает.       Даламар обещает себе высказать шалафи все, что он о нем думает.       Но сперва нужно выполнить поручение.       Компоненты готовы, заклинание выучено. Даламар проверяет его на вкус: про себя, шевеля одними губами, складывая неверные знаки пальцами, чтобы случайно его не использовать, и ждет, когда шалафи почтит его своим визитом, не слишком стремясь приблизить момент их очередного свидания.       Дело идет к вечеру. Даламар только решает перекусить фруктами, закрывается в своей комнате и садится на кровать, откусывая от яблока кусок, как свет свечи меркнет.       Теперь он слышит его.       Шорох мантии, спадающей на пол.       Тихий шаг, еще один.       Только тяжелого дыхания не слышит: Даламар рад, что шалафи избавился от болезни. Он еще ни разу не кашлял.       — Закрой глаза.       — Но тут и так темно, — пытается возразить Даламар.       — Закрой глаза, — повторяет Рейстлин.       Закрывает.       Чувствует. Его ладони, обычно горячие, сейчас холоднее льда. Скользят по его щекам, спускаются ниже, расстегивают мантию, Даламар бросает яблоко на пол, перехватывает их и целует, целует без разбору, каждый палец, каждый сантиметр его рук, тянет шалафи на себя и жадно впивается в губы.       Холодные.       Мертвые, Даламар гонит ассоциации прочь: Рейстлин отвечает на поцелуй.       — Ты жив? Ты ведь жив?       — Я скучал по тебе, — шепчет Рейстлин в ответ.       Обнимает крепче. Чувствует, как он дрожит, как прижимается всем телом и сам целует, напоминая, кто здесь главный.       Даламар счастлив расстаться с наследством, вернуть Башню и книги законному хозяину. Даламар счастлив вернуть хозяину и себя, кладет на кровать, мягко разводит его колени, ведет языком по животу вниз и продолжает целовать.       — Ты не смотришь? — обеспокоенно спрашивает Рейстлин.       — Нет, шалафи, — отвечает эльф. — Но очень хотелось бы посмотреть.       Усмехаясь, радуется своему превосходству и берет в рот: он не помнит Рейстлина таким стеснительным.       Но он все еще не знает, что произошло в Бездне. Может, Такхизис пытала его, отчего теперь он не хочет показываться, открываться, боится, что стал выглядеть еще более отталкивающе…       На ощупь ничего не поменялось.       Только он все еще не теплее каменного пола.       Перелезает выше. Заворачивает в свою мантию, обнимает и растирает его руки о свои и друг об друга.       — Что ты делаешь, — недовольно шепчет учитель.       — Я хочу, чтобы ты согрелся.       Ледяные ладони теплеют. Или Даламару только кажется, а Рейстлин вдруг отстраняется и принимается действовать сам.       Берет со своей подушки широкую шелковую ленту, которой Даламар когда-то любил пользоваться, и завязывает ему глаза. Легко давит ладонью на грудь, заставляя прислониться спиной к изголовью кровати, а затем опускается сверху, словно исполняя то, что Даламар проговаривает лишь про себя, не задерживаясь для ненужных движений, не давая себе времени привыкнуть. Обнимает шею и начинает неспешно двигаться. Внутри — тепло. Внутри — как надо. Или Даламар уже привык к холоду, он кладет руки на бедра Рейстлину и улыбается, повторяя за ними мягкие движения.       Даламар жалеет, что не увидел, как Рейстлин готовился. Голова идет кругом, когда он начинает представлять шалафи у себя в постели, одной рукой ласкающего собственный член, а второй — растягивающего себя для их встречи.       — Ты будто стал еще легче, — Даламар целует его лицо. — Ты будто вовсе ничего не весишь.       Длительное воздержание дает о себе знать, он старается дождаться Рейстлина, но не может. Желая загладить вину, опрокидывает на кровать и снова тянется губами к его животу.       На месте Рейстлина находит только одеяло.       В Башне ничего не поменялось. Даламар думал, что, обретя хозяина вновь, она позволит ему ходить по лестницам и коридорам, не ежась от могильного холода, но даже на второй день возвращения Рейстлина Башня все еще мертва.       Он сидит в своем кабинете, не касается ни книг, ни свитков, не берет в руки пера — просто смотрит в стену перед собой.       — Проходи, — велит Даламару. — Теперь нам нужно поговорить.       Дверь за Даламаром запирается. Он на всякий случай дергает ручку: открыть не может. Послушно идет к столу шалафи, садится в кресло рядом и даже не пытается сдержать улыбку.       — Ты так ничего не съел, — невольно журит его Даламар, бросив взгляд на нетронутые фрукты на тарелке и чашку отвара, наполненную до краев.       А Рейстлин будто его не слышит. Кладет ногу на ногу и устало трет глаза.       — Тебе необходимо исправить одно небольшое недоразумение, — поясняет он. — Видишь ли… Кажется, я застрял здесь надолго, а мне это не нравится.       Даламар кивает, но все еще плохо понимает, что от него требуется.       — Если я всё просчитал верно, — продолжает учитель, — то мое физическое существование закончилось.       — Физическое…       — Не перебивай, Даламар, — до того властно произносит он, что эльф невольно выпрямляет спину и внимательно смотрит. — Моего тела не существует. Ни в Бездне, ни в этом мире.       В качестве подтверждения своих слов берет в руки книгу, с пару секунд ждет, и книга проходит сквозь его пальцы, падает на пол, поднимая небольшое облако пыли, а Даламар в ужасе принимается рассматривать шалафи, пытаясь найти в нем что-то, явно указывающее на то, что он — призрак.       И находит. Шалафи не избавился от болезни: шалафи просто не дышит.       — Вполне возможно, — кивает Рейстлин, — что ты можешь руководить мной, как другими стражами Башни. Попробуй приказать.       В его глазах нет страха. Нет азарта, нет нежности, — ничего больше нет, Даламар с жалостью смотрит на учителя, что тот замечает сразу же и недовольно хмурится.       — Шалафи, — Даламар растерян. Он не знает, стоит ли верить ему, но понимает, что не верить тоже не может. — Я не стану тебе приказывать.       — Даламар, — возражает учитель, напряженно и сердито. — Кажется, в постели тебе ничто не мешало мной распоряжаться.       А эльф начинает краснеть, смотрит на свои ладони и хочет провалиться сквозь пол.       — Я знал, что ты в любой момент можешь отказаться и уйти.       — Прикажи мне сделать то, чего бы я никогда не сделал.       Ждет. Смотрит прямо в глаза и ждет, губы сжаты, руки сцеплены в замок. Все в нем будто кричит: только попробуй ослушаться, только попробуй…       — Дай мне руку, шалафи.       Вздрагивает. Воздух вокруг словно состоит из мельчайших льдинок: Даламар протягивает свою ладонь, и учитель покорно дает ему свою.       Не может поднять взгляд, только гладит большим пальцем костяшки его правой руки и пытается смириться с холодом кожи. Моргает: на секунду ему мерещится, что кресло напротив пустое.       — Ты просил подготовить компоненты. Ты хочешь, чтобы я прочитал то заклинание… для тебя?       Кивает.       — Я должен идти дальше, но не могу. Роща меня не пускает, она считает, будто я умер здесь и теперь принадлежу ей.       Мне, — мысленно поправляет его Даламар. — Ты принадлежишь мне.       — И отчего ты решил, что я соглашусь тебя отпустить? — эльф смаргивает злые слезы, сжимает его руку и пытается не дать себе даже шанса задуматься о приказах посерьезнее.       — Только представь, Даламар, — шалафи улыбается уголками губ. — Я смогу посетить все планы бытия, даже те, которые не мог раньше видеть. Ты откажешь мне в этом удовольствии?       Он спокоен. В отличие от Даламара, Даламару кажется, что шалафи издевается. Что это какой-то жестокий розыгрыш, испытание, которое должно показать Рейстлину, насколько ученик ему верен, и он сейчас идет по невообразимо тонкому льду. Его может выдать любое движение, любой жест, мимика или слово.       Если, разумеется, Рейстлин лжет. А если он говорит правду, ему бояться нечего.       — Я расскажу тебе обо всем, что увижу, ученик, — продолжает шептать Рейстлин. — Ты получишь знания, какие не получал никто до тебя. Только позволь мне уйти.       Он сопоставляет все, что помнит о возвращении шалафи. Его реакции на небольшие просьбы, его отстраненность, его стремление поскорее исчезнуть, — и, конечно же, ни разу не использованные заклинания.       Нет, — вдруг отчетливо решает Даламар. Выпускает его руку и перемещается в библиотеку, лихорадочно соображая, где Рейстлин-дух его не найдет.       — Похвально, что ты хочешь воспользоваться моим положением, ученик. Но ты не сможешь бегать от меня вечно, — слышит он голос шалафи ближе, чем хотел бы слышать.       Его захлестывает волна стыда и возбуждения. С головой, до кончиков ушей, он ощущает, как вспыхивает каждая клеточка его тела. Представляет, как шалафи будет исполнять его желания, как расскажет всё, что не успел рассказать при жизни. Как сделает из него куда более могущественного мага, чем сам Рейстлин, и, может, Даламар, в отличие от него, все-таки станет богом.       Но эльф опускается в кресло и закрывается руками: такого никогда не будет.       Всего одно заклинание. Он нужен шалафи, шалафи несчастен. Шалафи к нему вернется, когда изучит все новые возможности своего существования. Он хочет, чтобы Даламар это сделал. Тем более, — ну конечно, что за глупости, — Рейстлин всячески станет мешать ему собой владеть, да и Даламар уже привык, что учителя нет, и вновь проснувшаяся привязанность сделает его слабее.       — Я помогу тебе, — глухо отвечает он. — Сегодня вечером. А пока дай мне собраться с мыслями.       Ощущение присутствия постороннего исчезает, что Даламар воспринимает как согласие.       — Ты сможешь сюда вернуться? Когда захочешь? — говорит Даламар в пустоту, но знает, что Рейстлин его слышит в любой точке Башни. — Ты будешь меня навещать?       — Тебе нужна правда или обещание?       Воздух чуть плывет в дверном проеме, и появляется фигура в черной мантии. Скрестив на груди руки, он прислоняется плечом к косяку двери, нетерпеливо стучит пальцами по плечу и пристально рассматривает ученика.       — Правда, — хмурится Даламар. — Зачем мне твои обещания, если ты их все равно не выполнишь.       — Тогда, боюсь, мне нечем тебя удивить.       Крошит над столом сушеный помет, зажигает невысокую свечу, смотрит на шалафи и не может решиться начать.       — Я должен бы просить у тебя прощения, — осторожно замечает Даламар.       — Но ты не станешь этого делать, — торопит его Рейстлин. — Оставь свои церемонии для трактирных девиц.       — Но тем не менее, — настаивает он, — нам следовало бы попрощаться, если уж выпал шанс…       — Никакого шанса не выпадало, — взрывается учитель, — прекрати нести чушь и начинай читать!       О, я могу сейчас прекратить. Могу прекратить и повелевать тобой до самой смерти, — проговаривает Даламар про себя и улыбается, осознав вдруг в полной мере свою силу. Шалафи не зол, шалафи его не испытывает. Шалафи боится.       Шалафи лишь по привычке им командует. Шалафи проиграл и не способен сейчас причинить ему вреда. Это он, Даламар, может велеть Рейстлину прыгнуть с Башни, проглотить ведро живых лягушек или насадиться на собственный посох.       Да, он и бровью не поведет, отдавая такие приказы. Он слишком долго боялся, слишком долго был в его власти: неужели он не заслуживает небольшой мести?       Поднимает руки и произносит первое слово.       — Только не смотри на меня, — слышит тихий голос.       Читает заклинание дальше. Быстро, четко и твердо. Рейстлин узнает слова и гордится им.       Рейстлин сказал бы все, что чувствует сейчас. Как его сущность раздирает на кусочки каждый миг нахождения в Башне, сколько сил он тратит на поддержание своего прежнего облика и как тяжело, — разумеется, с непривычки, — ему оставаться видимым, осязаемым, теплым, когда Даламар на него смотрит.       Но говорить не собирается.       Он закрывает глаза, представляя, как, возможно, сейчас вытягивается его лицо. Как вместо его рта зияет дыра, черная, как сама Тьма, как его одежды облезают на пол сальными лоскутами, как вены под его прозрачной кожей вздуваются и лопаются. Как он напоминает теперь тех бесплотных тварей из тени, что когда-то поджидали его за каждым поворотом лестницы. Голос Даламара теряется, он становится похож на вой, на визг и скрежет, он невольно зажимает уши и опускается на колени.       — Не смотри на меня, — шепчет из последних сил тем, что осталось от его губ.       А затем все кончается.       Даламар выпивает отвар, приготовленный несколько часов назад, и больше не помнит: ни возвращения шалафи, ни то, во что шалафи превратился.       Закрывает лабораторию на ключ, велит стражам никого в нее не пускать и только недовольно ежится от холода каждый раз, когда в открытое окно дует ветер.