Ничего личного. Почти

Блин… блин. Блин! Нееет… только не сейчас, когда на ней свитер, очки вместо линз и неуложенные волосы, по-простому собранные в высокий хвост. Почему сегодня? Хотя, по закону подлости все должно было случиться именно так. Непредсказуемо. Глупо. И уж никак не романтично. Он был самым красивым парнем в универе. По крайней мере ей так казалось — девятнадцетилетней тихоне, по уши влюбленной в харизматичного бас-гитариста с дерзким взглядом и длиннющим шлейфом из таких же восторженных дурочек как и она сама. Будучи от природы натурой неимпульсивной, единственной роскошью, которую она могла себе позволить, были взгляды украдкой, тематический просмотр «Титаника» и, конечно же, проведение пар в мечтах с ванилло-ванильнейшим содержанием. Ради него научилась играть на гитаре. Ради него жевала сельдерей с до рвоты надоевшей куриной грудкой. Ради него, ещё на первом курсе стояла перед зеркалом, замазывая консилером свои прыщи. Ради него часами изматывала себя в тренажерном зале. Ради него… а он шлепал по внушительной заднице фигуристую стерву, учащуюся в другой группе. Она рисовала. Много и талантливо. Но никому не показывала, боясь насмешек и непонимания. В частности кисть выводила его черты лица, его гордый профиль и слегка хищноватую улыбку. Однажды она рисовала на паре и профессорша, слегка истеричная от длительного отсутствия красок в сексуальной жизни, заметила… и вырвала из рук тоненький блокнот, выставляя ее творчество на обозрение всей аудитории. Это был его незаконченный силуэт, вернее просто набросок — с расстёгнутой рубашкой и неловко прорисованными кубиками пресса. Были смешки, вздохи и даже возгласы одобрения. А она обреченно схватилась за голову, понимая что все, это конец… Она боялась дышать, когда он проходил мимо или хотя бы находился в радиусе пяти метров. Не подходила и близко, пока он сам (сам!) не подошёл на одной из перемен, ослепляя своими отбелёнными клыками. — Привет. Священный ужас во взгляде, предательски заалевшие щеки и какое-то несвязное мычание вместо приветствия. Он коротко рассмеялся, глядя как она из последних сил держится, чтобы не упасть в восторженный обморок по всем законам «этих самых» романов. И добавил чуть тише, наклонившись чуть вперед, отчего у неё чуть ли не задергался правый глаз. — Рисунок отпад. Может быть подаришь мне его на память? А ещё желательно с твоей подписью… Где-то в рёбрах отчаянно заколотилось сердце, и она попыталась выдавить из себя жалкое подобие улыбки, которая больше походила на оскал. Истошно теребя пуговицу на рукаве, она то краснела, то бледнела, глядя на объект своих воздыханий, чуть ли не похрюкивая от непередаваемого восторга. А он в который раз засмеялся, едва заметным движением поправляя свои чудные темные волосы. От него пахло солью и Армани. — А ты забавная… хочешь кофе? Можем вечером пойти в «Choc». Он говорил серьёзно, без тени иронии или чего-то там ещё. И она конечно-же согласилась. С подкашивающимися ногами и стуком сердца в глотке. Хотя все же по прежнему не верила в реальность происходящего. Она смущалась. Часто. Даже ежеминутно. Почти ничего не говорила, молча потягивая свой капучино под его россказни о спорте, деньгах и рок-группе, которую он собирается создать. Он говорил и говорил, а она, идиотка, таяла, как пломбир на солнце под его взглядом. Пыталась принять наиболее выгодные позы, постоянно поправляла непослушную прядь и глупо смеялась над его шутками. Она никогда раньше не общалась с парнями, хотя была довольно симпатичной брюнеткой с пухлыми губками на миловидном личике. Просто не хотела… а вот он заставлял ее бедное сердечко корчиться в конвульсиях, заставлял покрываться мурашками от одного звука его голоса. Он пригласил ее в кино на какой-то жесткий хоррор. Она боялась до коликов, но согласилась, натянув на себя платье сочно-баклажанного цвета, нереально красиво сидящее на ее фигуре. И весь фильм театрально вскрикивала на скримерах, обвивая его как удав на особо страшных моментах. А он покровительственно посмеивался, не сводя глаз с нежного декольте в отблесках экрана. Потом провожал её, счастливую, домой, под гул шоссе и огни вывесок и, уже попрощавшись, резко прижал к входной двери. Она слабо пискнула, судорожно глотая воздух, когда он вкусно поцеловал ее в чувственные губы, улыбнувшись пылающему лицу. И пожелав сладких снов, удалился, не видя как она медленно сползла вниз по двери, пьяная от чувств и ощущений. Они гуляли по ночному городу, вместе встречая рассветы, согреваясь объятиями от холодного ветра с моря. Бродили узкими улочками, полируя ногами гранитные набережные. Заполняли легкие запахом мокрых камней и старого рома. Они чувствовали друг друга и целый мир, который вдруг стал только для них одних. Или для неё — наивной, глупой и дурной от счастья. Он кормил ее клубничным чизкейком, зарываясь пальцами во вьющиеся после дождя волосы, шепча в ушко какие-то глупости, от которых она неустанно смущалась, блестящими от эмоций глазами вглядываясь в его черты лица, в эти голубые глаза и четко выделенные скулы, губы. Он был идеален… во всех смыслах. Последнее она поняла, когда отдалась ему на заднем сидении его мерса, потеряв девственность и остаток разума. С частым дыханием, кратким вскриком и тремя (теми самыми) словами с его губ. От которых в салоне стало слишком жарко, от которых она окончательно потеряла голову, хватаясь за него как утопающий за спасательный круг, исступленно целуя, чуть ли не плача от беснующегося пламени в душе… А потом он пропал. Ушёл, не объясняя причины. Не отвечал в личке, на звонки. А она сидела с телефоном в зубах, ожидая такое привычное «привет» и «давай встретимся». Изводила себя, мучилась. Думала, что с ним что-то случилось. Наивная дурочка… А потом начался новый семестр, и она увидела его выходящим с аудитории в обнимку с той самой пышнозадой стервой с ярко-синей помадой на капризно сжатых губах. Прошёл мимо смеясь, даже не заметив ее, не заметив пока ещё непролитые слезы в огромных глазах, не заметив как она раздирает пальцы в кровь, лишь бы только не закричать от боли, сжавшую все ее существо в железный кулак. Она не понимала. Вернее отказывалась понять и принять… что он ее бросил. Просто так. Не объясняя почему и из-за чего. Приручил, вскружил голову и спихнул со скалы, заставляя лететь в пропасть, в пасть к пустоте и самоуничтожению, оставляя слезы и кровь на острых стенках. Сердце разбивается на осколки — самое пошлое определение боли. Но чертовски точное… Она полюбила первый раз. В своей ненасыщеной событиями жизни. Она попробовала чувствовать остро и пронзительно, и ошиблась. Ошиблась настолько, что внутри все выворачивалось наизнанку, заставляя ощущать почти физическую боль. И чтобы заглушить эту боль, она впервые в жизни напилась. До полусмерти, очнувшись на каком-то пляже без сумки и желания продолжать жизнь. Она перестала есть. Только кофе и терпкий виски. И нервный срыв, когда стало совсем плохо. Немногочисленные друзья и знакомые видели, как она тонет, даже не пытаясь позвать на помощь, принимая смерть за лекарство. Она едва закончила этот год. А потом ушла из универа, не в силах смотреть на его ненавистное лицо, на то, что она так отчаянно полюбила. Он по прежнему не замечал ее, будто она была бестелесным призраком, будто не было ее вовсе. Будто не было всех тех дней, когда она верила что он любит ее, любит ярко и бескорыстно, любит просто за то, что она есть на белом свете. Будто не было часов, проведённых вместе в спящем городе, когда смешивалось дыхание с прохладой скорого рассвета в тишине желтоватых фонарей. Будто не было его куртки, которой он бережно укутывал ее плечи в стремлении согреть. Будто не было той ночи, когда она всецело доверилась ему, от пальцев до кончиков подрагивающих ресниц. Доверилась со сведёнными бровями и отчаянно колотящимся сердцем. Доверилась… и оказалась без воздуха, словно выброшенная на берег пучеглазая рыбка. Она болела. Долго и беспросветно, ища утешение в алкоголе и музыке. Металась в беспокойных клочках сна, просыпаясь рыдала, чувствуя себя сумасшедшей, в каждом углу слышащей его голос и ощущавшей его запах… Она стала ненавидеть Армани. Она переехала в Петербург, а он остался там, в городе воспоминаний и боли. Остался, наверняка не заметив ее отсутствия. Ведь он ушёл, и самое страшное — не объясняя причины. Просто так… Ей стукнуло под тридцать, когда и глупой себя не назовёшь, наивной тем более. Были кратковременные романы, которые не принесли ничего, а только забрали… хотя нет, оставили. Привкус горечи и разочарования. Вот и всё. Была престижная работа, в которую она намертво вцепилась зубами и когтями. Не забивала голову ненужным, а потому быстро и успешно двигалась по карьерной лестнице, не боясь споткнуться или полететь вниз. Были поклонники, с которыми она могла поужинать, а потом сбежать, чтобы утром не упираться взглядом в чужой потолок. Она была довольна собой — он сделал из неё если не расчетливую суку, то стервочку уж точно. Это очень удобно — смотреть, как они цепляются за тебя и понимать, что им придётся разбиться… как и ей когда-то. А сейчас она сидит в своём любимом кафе и наблюдает, как он ищет глазами свободное место и, обнаружив, присаживается напротив. Что ж… эта встреча когда-нибудь должна была произойти. Жаль, что она к ней как следует не готова… Он заказал свой любимый американо и больше ничего, сидя прямо перед ней, а потом начал разговаривать с кем-то по телефону и, нечаянно, зацепился взглядом… и тут она не растерялась. Поправила прядь волос, внезапно сползшую шлейку платья и, на закуску, облизнула губы. Никакой мужчина не сможет устоять, он — не исключение. И вправду… он не отрываясь наблюдал, как она поправила свои модные очки, задумчиво глядя в блокнот, зажав в губах простой карандаш… У неё были красивые пухлые губы, и она умело пользовалась этим подарком природы. А потом вдруг стала собирать вещи, будто уходя, замечая, как он подошёл, как смотрит на неё. Встреча глаз, и две улыбки. Но вот только его более менее искренняя, а ее наигранная. Но правдоподобная — она могла бы стать превосходной актрисой… а превратилась в превосходную стерву. — Привет. Ну привет… В Питере он ненадолго. Потом Москва, пресс-конференция. Владеет крупной компанией. Не женат. Остановился в пятизвездочном отеле на Невском, думал посмотреть на город, а тут встретил ее… Она действительно похорошела за эти годы. Не то чтобы стала красивее, а как-то изменилась внутри. Во взгляде было что-то новое и опасное, что и привлекло его — человека, который так жестоко заставил ее повзрослеть. И она воспользовалась этим. Они гуляли как когда-то — ночи напролёт, встречая вместе рождение нового дня. Он так и не объяснился, как будто не было того, что произошло десять лет назад. Будто они не знакомы вовсе… Он ухаживал, осыпал цветами и правда, правда старался. А она была с ним нарочито холодна… и тогда он пустил в ход весь свой арсенал обольщения, лишь бы только произвести впечатление. А она внутренне смеялась — все его уловки она знала наперед. Как-то он не изменился за эти годы. Даже парфюм не поменял. Он хотел повторить то, что было между ними когда-то… Но вот только она знала, что конец этой истории будет совсем другой. Поначалу боялась, что проснутся в ней разбитые чувства, предательски задрожит сердечко, и она бросится ему на шею, вместо того, чтобы расцарапать лицо. Но потом с облегчением поняла, что всё — десять лет срок не маленький. Отболело, забылось. Но не успокоилось. Она стала смеяться, от чего он был на седьмом небе от счастья. На самом деле ей было скучно — такая знакомая схема, такие банальные шаги. Но она игралась — ловко и с чувством, дергая за ниточки, получая наслаждение от самого процесса. Смеялась, кокетничала и сладко прикусывала губку, от чего его как током, сбивало с ног, заставляя предпринимать все новые попытки штурма. Нежно розовела от его двусмысленных слов — как когда-то и так по другому. Она забавлялась, крутила и вертела, пока он окончательно не потерял голову… Он устроил роскошный ужин на не менее роскошной яхте. С испанской гитарой и брызгами шампанского. Она танцевала с ним, обжигая горящим взглядом из-под томно прищуренных ресниц, улавливая его желание сквозь скользящую ткань алого платья. А потом он отвёз ее в отель, чуть ли не в коридоре запуская пальцы в глубокий вырез на спине. У них был секс. Безумный и яркий, страстный и ненасытный. Когда она диктовала свою волю, заставляя его подчиняться, заставляя играть по своим правилам. Он был инструментом в ее руках, хорошо настроенным роялем или даже виолончелью. И она творила с ним что хотела, лишая сил и разума. Он был красив… нереально красив. И она хотела его — в том то и прелесть, что всего лишь хотела. Были царапины на его широкой спине, были крики и стоны. Была ночь, когда она лишила его воздуха, прекрасно это осознавая. И наслаждаясь. И заставляя его ещё больше сходить с ума, пока он не вымотался настолько, что заснул, как в горячем бреду шепча ее имя… Было раннее утро, с просачивающимся сквозь занавески бледным светом ещё не всплывшего солнца. Он выглядел так беззащитно. Так наивно. Трогательно покусанный и поцарапанный… она любовалась. Этими широкими плечами и расслабленными чертами лица. Этими подрагивающими во сне губами и длинными пальцами. Любовалась, пока не поняла, что нужно торопиться. Она не стала искать своё, наверняка порванное платье. Надела его брошенную при входе белую рубашку, схватила сумочку и босоножки. И присела на край кровати, глядя на человека, который сломал ее любовь. Когда-то… когда она была юна и чиста, и чувствовала мир остро и во всех его многогранных оттенках. Когда мечтала и рисовала. Когда любила… и обожглась, не имея возможности заглушить боль. Художник всегда чувствует слишком сильно... Она ещё долго думала и улыбалась, прежде чем навести на спящего дуло своего маленького глока… Прости, любимый. Это был лишь холодный расчёт. Тихий выстрел, даже не вспугнувший гомонящих птиц за окном. И звук каблучков, четко отстукивающих дробь по гранитной набережной...