Чувство ностальгии по вересковым пустошам на пологих холмах в пригороде Троттингема

— Пичи Питт. — Да. Не Пиач Питт, а именно Пичи Питт. — Ладно. Я учту, — она немного помолчала, а затем попросила: — Можете рассказать о себе? Мы направлялись к месту, которое было указано на второй фотографии. Около небольшой речушки, каменный берег, сплошь усеянный камнями с гладкой поверхностью и острыми краями, глубоко в тёмных зарослях — тёмный силуэт плещет копыта в журчащей воде, повсюду блики от редких лучиков солнца, что прорывались сквозь листву. Эти самые блики и сделали фотографию ещё более некачественной, но при этом завораживающе красивой и таинственной. — Мне нечего о себе рассказать. — Ох, нет, — вежливо не согласилась она. — Любая душа — это интереснейшая история, если душа эта искренна. А я не сомневаюсь в том, что у вас искренняя душа. Ох. Святая наивность. — Да нечего рассказывать. Вдоль реки идти было приятно. В воздухе стояла отличная от обычной сырости влага. В Троттингеме довольно пасмурно, так что воздух всегда влажный, но у реки дело обстояло иначе. Тут будто была своя аура — мини-биом со своими растениями, обитателями и даже собственным настроем. Чем дальше следовать реке, тем больше веток склоняется на твоей головой. Кроны были всё ниже, а заросли всё чаще. Но жутковато не становилось, появлялось чувство тайного укрытия. — Ну, я настаиваю. Разве Вы откажете леди? Я остановилась, серьёзно поглядела ей в глаза. — Вообще-то, я тоже леди. — Ну, Вы явно более решительна, чем я. Я рассмеялась. — Ах, так вот к чему ты клонишь. Моя история в обмен на твою. — Ну, хотя бы так, — она улыбнулась, но опять не смогла удержать на мне свой взгляд и отвернула голову. — Ладно… на самом деле, нечего тут рассказывать. Родилась и живу в Понивилле, много где работала. Почта, уборщица, как-то пугалом подработала, а однажды, кстати, работала в магазине, продавала плакаты, и ко мне зашла — угадай кто! — сама Пинки Пай! — Видела её однажды. Ужасная особа. Юная леди совершенно не знает, какого рода вечеринка проходит во время Гранд Галлопинг Гала. — Эм… Ладно. В общем, множество работ сменила, никак не могу найти ту, что подойдёт больше всего. Да и частенько с начальством ругаюсь, так что сама догадываешься, что на одном месте редко задерживаюсь. Вытуривают меня только в путь, вот и выбрала работу курьером. Дальние поездки, постоянно в пути, начальство меня и не видит, конфликтовать в дороге не с кем — путешествую в одиночку — сама с собой, вроде, лажу. Хотя всякое бывает. Поэтому и задержалась. Наверное, стоит рассказать, что-нибудь интересное, да? Факты — это скучно… Нужна история… Однажды работала в хосписе. Хах. Не лучшее место для появления жизнеутверждающей истории, знаю, но случай и в правду занятный. Я в детстве как-то побывала в хосписе, он на меня странное впечатление произвёл и я решила, что поработать там — занятная идея. Был там один дедок, ему сравнительно недолго осталось, но он всё приставал к своей врачихе. Она его старалась не замечать, ну, точнее, его комплименты и бесконечные непотребности. Он как-то умудрялся доставать ей свежайшие цветы, огромные охапки примулы — каждый день при обходе вручал ей — она смиренно принимала их и относила в кабинет. Всем было ясно к чему ведёт дело, но, знаешь, этот жеребец никогда не упоминал, что умрёт, никогда не давил на этот факт, будто он бармен в местной кафешке, а она — официантка, что пренебрежительно вздыхает после листопада приятных эпитетов и храбрых попыток проводить до дома после работы. И вот однажды случилось нечто удивительное. Я тогда вымывала кровати, как вдруг она вбегает в палату — безумно счастливая, растрёпанная и без халата, цокает по больничной плитке, подлетает к нему окрылённая чувствами и говорит так радостно без тени беспокойства: у неё подтвердился рак, и теперь они могут счастливо прожить жизнь и умереть в один день. Жеребец обомлел. Заготовленный букет упал на пол. — Что случилось? — Это был её сосед. Давно с ней знакомый, но всё никак не решавшийся подойти к ней. Она невероятно переживала, что ни один пациент в хосписе не был вылечен. Переживала, что её работа — это смотреть на угасающие жизни, не в состоянии, что-либо с этим сделать. И он придумал тупой план, на который могут пойти лишь те, кто влюблён до потери разума — притвориться умирающим, чтобы потом неожиданно излечиться от чар её любви. — Это… Странная история. — Хах! Уж возможно. Простите меня. — Но она не о Вас. Вы в ней просто зритель. — А разве истории, которые мы выбираем, мало о нас говорят? Её голова повернулась в мою сторону, но взгляд был устремлён на воду. — Вы очень красиво уходите от темы, но прошу, будьте честнее. Честность — это не про меня, к огромному сожалению. — Не знала, что истинные леди так напористы. — Вы нарушили уговор. Моя матушка… Не смогла обучить меня управлению семейным бизнесом, но самые азы я усвоила. Вы нарушаете условия сделки. Я улыбнулась. — Тебя так беспокоит моё прошлое? — она кивнула. — Мне хотелось бы узнать вас получше. — Разве для этого необходимо прошлое? Разве не лучше было бы спросить, что я чувствую сейчас? Прошлое затирается в нашей памяти, мы редактируем воспоминания, неприятное прячем, стараемся оправдать себя и выставить в лучшем свете, невольно и специально врём. Да. Нас настоящих формирует именно то, что случилось с нами в прошлом, но углядеть связи бывает довольно-таки сложно. Порой кажется, что ты уже догадался, в чём дело, но оказывается, это лишь тёмный силуэт того, что действительно было. Лишь очертания. Если вдаться в детали — тебя охватит ужас. Так или иначе — картины прошлого всегда искажены. Тёмный силуэт на фотографии опустил свои копыта в мелкую речушку и опёрся на дерево. Найти именно это место невероятно сложно, просто потому что таких мест в этом лесу бесчисленное множество. Лирика из прошлого была уверенна, что её будущая версия моментально отыщет дорогу. О ирония, всё, что было у Лирики из прошлого — это лишь тёмный силуэт, размазанный в лучах будущего, то же самое, что и сейчас у нас — и всё-таки она рискнула. Лирика не знала, какой она станет. — Тогда… Прошу, скажите, что вы чувствуете сейчас. — Тревогу. Будто нас сейчас кто-то поймает. Чувствую, несправедливость, по отношению к себе, и поэтому делаю то, что хочу и считаю правильным. Готова всем рискнуть ради этого. Именно в этом месте я ощущаю это так явно. Лирика предложила больше не идти дальше, потому что там начинался каменный вал, по которому трудно идти и легко поскользнуться, так что мы остановились. Тут было невероятно красиво. Трава у воды не была такой поблекшей, как около пыльных дорог, отчего увядающее время года не ощущалось так явно, и казалось, будто находишься в Вечнодиком лесу — так же тут было необычно и так же, как и в том волшебном лесу, меня не покидало стойкое чувство паники — солнце пробивалось с трудом, но здесь не было темно, здесь было укромно. Неудивительно, что Лирике в прошлом нравилось это место. Я скинула свою потёртую куртку на траву и предложила Лирике пристроиться на ней. Кобылка подумала и затем согласилась. Сама я плюхнулась рядом около дерева. — Меня снедает моя жизнь, — продолжала я. — Меня не одолевает скука, мне не нужны острые ощущения, просто единственная вещь, которая меня пока не покинула это чувство общей оставленности. Наклонить голову на дерево было не так уж и удобно, когда я проделала это, пришлось устроиться по-другому. Поближе сесть к дереву, прислониться к нему, только затем появилось ощущение комфорта. — Почему Вы чувствуете себя оставленной? — И ты опять возвращаешься к моему прошлому. Откуда такая тяга соединить два противоположных отрезка времени? — я рассмеялась. — Хотя, что есть настоящее, как не слияние прошлого и будущего в одно целое? Да. Так оно и есть, — есть свет, что никогда не гаснет, он всё прорывается сквозь тернии над нами. — Я одинока, вот и всё. В этом вся я. Вода обхватила мои ноги. Здравость этого поступка была явно переоценена. Речка холодная до ужаса, не той ледяной хваткой, что бывает у снега или холодного ветра, а той неповторимой зябью, что есть только у застывающих маленьких водоёмов, будто это жидкие драгоценные кристаллы, которые вскоре обратят тебя, и у тебя есть лишь несколько вариантов. Выдернуть как можно быстрее оттуда ноги и внимательно осмотреть обмокшую шерсть, свисающую с конечностей — не осталось ли там чего, не началось ли превращение. Либо можно сделать глубокий вдох и погрузиться в плотную атомную решётку с головой, пускай она кристаллизует и тебя, пускай холод уйдёт, пускай станет теплее… Хоть и сама станешь холодной. — Я не хочу, чтобы ты была одинока. Её глаза смотрят на меня — всего доля секунды — но они смотрят на меня. Кристалл разбился, его осколки разлетелись повсюду, и тот свет, что никогда не гаснет, прошёл сквозь каждый, оставляя радугу на берегу, опалесценция, интерференция и куча сожалений. Меня всю охватывает дрожь. Превращение прошло так неудачно, не полностью — речка была слишком маленькой — и вот я сижу, погубленная лужей, не знаю, что делать. Она обнимает меня — прошлое сливается с будущим — образуется настоящее. Глаза её бегают, по каждой капле на каждом листе многочисленных терний, что скрывали нас от звёзд. Ей казалось, что в моём совершённом от отчаяния поступке не было смысла. И она была права. Поступок был совершён действительно от отчаяния. Я побоялась, что она увидит вырезанные на дереве буквы. П+Л. — Пичи Питт, — сказала я. — То есть, не Пиач Питт? — Нет, именно Пичи Питт. Ну и путаница вышла. — Да. Я ведь даже не подозревала, что говорю не правильно, уже… Почти месяц вместе работаем, а я и не знала. — Будто я лучше. — Ну, Роуз и Роза почти одно и то же, — она смущённо улыбнулась, — Но Роза это личное. Большую часть мы болтали о всякой чуши. Два продавца в цветочном магазине — это перебор, но раньше они вообще тут втроём стояли. Трёп, наверное, стоял страшный, кобылки эти были нервные и легко возбудимые, чуть, что сразу кричали «Ужас! Ужас! Ужас!». Откуда мне было знать, что нельзя пробовать товар? — Задержишься у нас? — украдкой спросила Роуз. — Возможно, — бросила я. — Ясно… — разочарованно протянула она. — У вас мило. — Спасибо, — резко отозвалась она. — Просто у меня такая ситуация, что в любой момент придётся уехать из города и скреплять себя чем-то основательным не хотелось бы. — Да не волнуйся, — мягко ответила она. — Мы тебя не погоним, хоть ты на день, хоть на год, просто всем в городе жаль, что ты не можешь занять своё место. Оно тут у каждого есть. Ты ведь такая славная пони, но будто бы твоя жизнь совсем не здесь и не сейчас… Тебе не кажется, что примулы стало меньше? — Что? — Примула. По-моему, букетов было больше… Ты что, опять ела товар?! Музыка ветров отвлекла её. Внезапно вошедший клиент помог избежать нелепых оправданий, но, как оказалось, всё куда запущенней. В дверях стоял жеребец в коричневом плаще и фетровой шляпе. Весь сырой от дождя, он шмыгнул носом и снял шляпу. — Мисс Питт? — Да. — Детективное агентство Купера. Роуз недоумевающе смотрела на меня, осознавая, что помимо самого неблагонадёжного, вечноопаздывающего работника она взяла ещё и пони с ужасной тайной, что все эти долгие годы ждала. Детектив неловко покашлял. Они не придут просто так. Я просила их не беспокоить по пустякам, если он здесь — значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. — Мадам Лилак скончалась. — Вы… Вы уверены? Эт… Это точно? — Её не видели около месяца. Все жители говорят о том, что недуг её всё-таки свёл в могилу. — Мне очень жаль, — прошептала Роуз. В витрину снаружи капал дождь. Капли стекали на огромные буквы, складывавшиеся в слово «ЦВЕТЫ». Звуки дождя были не монотонные, помимо постоянно барабанивших капель по стеклу были и те, что с большой амплитудой падали нам в цветочный горшок — крыша протекала, мы его поставили. Тишины не было, что угодно, но только не она. На улице кто-то, громко хихикая и цокая, прошмыгнул мимо магазина, какие-то три маленькие кобылки, которым было всё равно на непогоду, детектив шмыгал носом, а Роуз, не переставая, шептала: «Какой ужас». Я рассмеялась. — Неужели она всё-таки сдохла… Да! Роуз захлопала ресницами, когда я крепко обняла её и сказала, что уволилась. Детектив растерянно жамкал шляпу, когда я говорила о том, что невероятно счастлива, и услуги агентства мне больше не понадобятся. Прямиком в моросящий дождь. На улицу. Они выбежали следом за мной и остановились у входа, смотря, как я шлёпаю по лужам и громко цокаю. Перебивая звук падающих капель, я обернулась на них, радостная, как никогда. Три кобылки заинтересованно рассматривали меня, счастливо выгарцовывающую, и, посторонившись безумного поведения, отошли в сторону. Хихиканья их заглохли, и все кто меня видел, всерьёз решили, что я рехнулась. Так оно и было. Уже несколько лет таскала с собой старое письмо, уже несколько лет у меня лежал билет без даты до океана и скромная сумма битов, чтобы переплыть океан, чтобы добраться до пригорода Троттингема, где совсем недавно умерла самая жестокая кобыла Эквестрии.