То, чего следует бояться

Аллен Уолкер боялся Канду Юу. До судорог в пальцах и подгибающихся коленок он боялся того, что было у мечника внутри. Ему казалось, что уж лучше бы в голове у того сидел Ной или ещё какая-нибудь опасно-непонятная вещица, но, увы. Аллен абсолютно не знал, что творится у Юу внутри. И боялся. Боялся выяснить, что же там такое. Аллену было страшно найти под рёбрами Канды пустыню. И жутко страшно было обнаружить там, под кожей, вдоль позвоночника цветущий сад. Его пугала хрупко-зловещая неизвестность, которую он, если бы сильно захотел, мог запросто сломать – так ему думалось. Аллен Уолкер не боялся пыла сражений и смертей рядом с собой. Его не страшили пули, пролетающие в миллиметрах от головы, и острые клинки, скользящие вдоль тела. Но его костлявые коленки, впивающиеся по ночам в кандовы бока, подгибались и деревенели при мысли о том, что «как всегда» может сломаться. Он боялся собственноручно проломить этому «как всегда» черепушку, выпустив непривычность и неизвестность наружу. И его пальцы начинало покалывать от страха при мысли о том, что кто-то может сделать это за него. А сердце чуть облегчённо ухало, поднимаясь от пяток к своему законному месту, когда Аллен видел, что Канда – явно не тот, кто сможет хоть пальцем тронуть маленькое испуганное «как всегда». Каждый раз Аллен уходил из комнаты Юу до того, как тот заснёт. Смотря в его мутные глаза, испачканные осадком усталости и, казалось, покоя, Аллену хотелось испуганно отшатнуться и бежать за десятки миль от Канды. Ему думалось, что как только мечник закроет глаза, уснёт, он сам начнёт тянуться к обыденности, чтобы сжать её покрепче. Чтобы она, быть может, задохнулась. Ему казалось, что вот-вот, прямо сейчас или через каких-то полчаса, Юу в полудрёме начнёт тянуть руку к клетке с неизвестностью, выпуская её наружу. И он уходил. Еле наклоняясь, иногда в темноте спутывая их одежду, нечаянно захватывая с собой что-нибудь кандино, он сбегал. С трудом двигая ногами и засыпая на ходу, но всё же сбегал. Бежал шагом, шоркая по каменному полу. Подальше от Канды, который может случайно придушить «как всегда» или выпустить неизвестность. А сам Канда никогда ничего у Аллена не спрашивал, но тому казалось, что мечник читает его, как открытую книгу. Ему казалось, наверное, что в его глазах идёт своеобразное слайд-шоу, которое Юу с ленивой заинтересованностью просматривает, ничем не выдавая свою осведомлённость о содержании слайдов. Он вёл себя как обычно, будто бы почёсывая за ушком худощаво-испуганное «как всегда». И Аллен отлично помнил, как он испугался, когда впервые лёг под Канду. Его до чёртиков напугала нежность, сквозившая в каждом движении, в каждом взгляде и витающая в воздухе. Ею пахли и подушка, и простынь, и одеяло, и позже сам Аллен. Канда, правда, пах немного иначе, особенно его загривок. Волосы и кожа на этом самом месте до жути пахли миндалём, и Аллену казалось, что Канда просто не очень хорошо смывает оттуда шампунь. Он, вообще-то, еле-еле пах этим самым миндалём, но именно загривок – чертовски. И у Уолкера до сих пор есть привычка тыкаться то во влажный, то в сухой загривок Юу, зарываясь носом в волосы, а подбородком ощущая шейный позвонок. Запах миндаля для Аллена стал запахом нежности. И он тыкается, тыкается в эту нежность каждый чёртовый раз, будто бы боясь и потерять её, и утонуть в ней. Но Канда, успокаивает себя Аллен, чертовски надёжный, он не даст утонуть. Вытянет из воды (нежности, отчаяния, пустоты), вытолкнет её из лёгких и отвесит оплеуху – конечно, чтобы тонуть в следующий раз неповадно было. Аллен Уолкер всегда чертовски боялся Канду Юу, потому что был убеждён, что однажды, со всей силы плюхаясь на кровать или прижимаясь друг к другу в каком-нибудь закутке, или выбивая друг из друга воздух ласками-ударами-словами, они всё же продавят череп обыденности. Он был убеждён – потому и боялся – что рано или поздно Канда сам скальпелем вскроет свою грудь и покажет Аллену не то пустыню, не то цветущую долину. И он думал, что когда-нибудь Юу точно-точно позволит ему раскроить кожу вдоль своего позвоночника, показывая обугленные поленья. Или пышные древесные кроны, или руины каких-нибудь чувств и воспоминаний. Он боялся, что Канда – ледяная гора, под которой застыла целая Атлантида, и боялся, что сам он – ледокол-переросток, который рано или поздно эту гору расколет. Надвое, натрое, вдребезги, но расколет. И тогда не будет «как всегда», тогда будет пугающая неизвестность, методов борьбы с которой Аллен, отнюдь, не знал. И методов борьбы с Кандой, который был до жути грозно-нежным, скрытно-независимым и миндально-холодным, он тоже не знал. И не очень-то хотел. Канда не был многословным и никогда не лез. Не лез с расспросами о том, как, например, прошла миссия, не ранен ли Аллен. Канда не спрашивал о прошлом и не интересовался будущим, не говорил, сочувственно приподнимая брови, о том, что у Аллена тяжкая судьба, которую вряд ли кому-либо под силу вынести. Он только сам, не говоря ни слова, невесомо ощупывал Уолкера, выискивая свежие раны, – из кандовых рукавов, кажется, сыпался миндаль – и проверял кожу на предмет оливкового тона, а глаза на золотистость радужки. И Канда Юу практически никогда, практически ни при каких обстоятельствах не показывал своё волнение, в котором Аллен был абсолютно уверен, слыша грубовато-ленивое, тихое: - С рожей что такое? И он, Аллен, с затаённой радостью выныривая из душных и вязких собственных мыслей, отвечал, прикрываясь иронией: - Да у тебя с ней всегда что-то не в порядке. А потом Аллену просто начинало казаться, что Канда сыплет ему на лицо и тело миндаль, убирая с так называемой рожи то самое «не в порядке». И загривок Юу становился таким чертовски желанным, будучи заваленным копной волос, что Аллену казалось, будто он находит горстку миндаля где-то в траве (возможно, сене), невесть откуда там взявшуюся, и что если он сейчас же её не съест, то умрёт. От голода ли или желания – он, увы, не знал. Аллен Уолкер до жути боялся нутра Канды Юу. До такой подгибающей коленки и разносившей по кончикам пальцев судороги жути, что он просто-напросто становился слепцом. И его дождливо-озоновые глаза заволакивало туманом нерешительности и элементарного страха настолько, что он переставал видеть очевидное. Он не видел, что «как всегда» и пугающая неизвестность уже давно стали одним целым. И он не видел, что, вообще-то, каждую ночь Канда даёт ему в руки скальпель, помогая вскрыть свою грудную клетку, свою спину, всего себя, показывая нутро. И чёртов слепой Аллен, будучи чуточку самодуром и целиком и полностью безмозглой мелочью, никак не мог заметить, что Юу с миндально-самодовольным нахальством демонстрирует ему содержимое своих рёбер, линии позвоночника и души с сердцем. И даже не пытаясь сощуриться, даже не пытаясь хоть немного постараться, Аллен никак не мог заметить, что содержимое нутра Канды уже давным-давно носит имя Аллен Уолкер.