Предвестник счастья

Это случилось в её десятилетие. Стоя перед зеркалом в ванной, маленькая Тсунаеши улыбалась своему отражению и напевала песенку, пока дикая боль не прошла сквозь её тело, вышибая воздух из легких и слезы из глаз. Она готова была сорвать на крик, когда у неё зазвенело в голове: НЕЛЬЗЯ. И Тсунаеши молча глотала слезы и душила в себе желание закричать. Громко, пронзительно, чтобы перебудить уставшую мать и любопытных соседей. На её запястье красивым узором из цветов расцветало имя. — Я, — замерла на миг Тсунаеши, чтобы расплыться в улыбке. — Я больше не одна. Метка пульсировала и причиняла боль, но маленькая девочка улыбалась, несмотря на то, что хотела кричать, и молча целовала имя своей судьбы. Когда Тсунаеши на следующий день спросила мать, «просто так!», должно ли имя твоей половинки пульсировать и болеть, Нана выронила сковородку из руки. — Нет, не должна, — ответила она тогда, смотря куда-то сквозь Тсунаеши. — Если болит, это значит… он любит другую. В тот день Тсунаеши не пошла в школу из-за нервного срыва про который не узнала даже мать. Её любимый, нареченный ей судьбой изменяет ей. Целует другую, дарит ей ласки и возможно, признания в любви, когда она тут… одна. — Что ж, — глядя на заходящее за горизонт солнце, безразлично бросила девочка, — похоже, я снова одна. Боль пульсирует на уроках, мешая ей учиться. Она то возрастает, то затухает на некоторое время, давая небольшой перерыв, чтобы потом снова сделать выстрел в самое сердце. В двенадцать Тсунаеши уже привыкла к боли. Она не обращает внимания ни на раны на её теле, оставленные одноклассниками, ни на пульсирующую боль в запястье, медленно двигающуюся к сердцу. Тсунаеши кажется, что она умерла. — Ты, жалкая полукровка! — засмеялась девочка и её смеху вторили другие. Полукровка, девочка-хафу. В Японии не любят таких как она. Тсунаеши сплевывает кровь на пол и устало поднимается. Собирает испорченные учебники и тетради, переодевается в спортивную форму, потому что от её школьной остались жалкие лоскутки, и медленно идет домой, чтобы получить порцию причитаний от матери. Когда все это началось? Она уже не помнит. Сначала были спрятанные ручки, карандаши, потом исполосованные канцелярским ножом тетради с домашними заданиями, школьная форма и наконец, её тело. Покрытое шрамами, ожогами и синяками. Некрасивое, испорченное тело. И словно в согласии с её мыслями метка опять пульсирует. Она никогда не дает забыть Тсунаеши про то, что она — никчемность. Кому захочется целовать её обветренные губы, медленно проводить рукой по талии и очерчивать пальцами её шрамы, в надежде стереть их с тела? Тсунаеши грустно и одиноко. В комнате, она медленно заходится плачем. Тихо роняет слезы на подушку, смотря на свои испорченные руки, Тсуна глазами провожает каждую слезинку, стараясь заглушить свою боль. Она не может больше так. — Кто-нибудь, — всхлипывает Тсунаеши, — пожалуйста, кто-нибудь, помогите. Прошу… Она одна, её никто не услышит. Даже родная мать, в детстве казавшееся ангелом, не видит ни её покрасневших глаз, ни шрамов. «Тсу-тян, тебе следует быть осторожнее, » — только и всего. — Ха, — смешок сам сорвался с губ. Она же такая неуклюжая, может совершенно случайно напороться на нож и совершенно нечаянно написать самой себе этим ножом на руках и ногах так ненавистное ей слово. Тсунаеши одна. *** Он никогда не задумывался о своей судьбе. В конце концов, ему уже за тридцатник, какой к черту соулмейт? По крайней мере, он так думает, пока на собрании Аркобалено у него на запястье с болью, не прорастают цветы, собираясь в имя. Имя его второй половинки. За столом мгновенно наступает тишина. Смешок вырвался сам собой. Стоило дожить до тридцати, чтобы обзавестись этими чёртовыми цветами. — Вот бы вырвать их с корнем, — безразлично бросил он и ушел, несмотря на крики за спиной. Что может лучше для поднятия настроения, чем женщины? И ему совершенно плевать на чувства его соулмейта. Имя будто раненая птица бьется и причиняет боль, заставляя хмуриться. Ничего, он потерпит, не в первый раз все-таки. На мгновение ему приходит образ девушки, заставивший его остановиться посреди дороги и жадно глотнуть воздуха. Пламя и свет луны наполняли охровые глаза мистическим, загадочным сиянием, делая девушку похожую на древнюю, языческую жрицу, одержимую ритуалом, в глазах которой пылал огонь. Он пропитывал все её тело, струился золотистыми потоками под кожей, будто вместо крови в неё залили жидкий янтарь. Реборн облизнул губы и сделал вдох, только сейчас поняв, что все это время не дышал. Он обязательно найдет её, хотя бы ради этого чувства, когда Пламя бешено пульсирует в такт с сердцем, заставляя жадно глотать спасительный воздух. Она будет принадлежать ему, чтобы эти чёртовы цветы больше не стреляли болью от невинных поцелуев. — Я найду тебя, — с выдохом произнес Реборн и зашагал по дороге к особняку Вонголы, в информационный центр. Он теперь никуда её не отпустит, даже если будет вырываться. — И никуда не отпущу. А девушка только улыбается и медленно исчезает из его головы, словно сон. Реборн надеется, что вещий.