sonne

В тот день случилась жуткая гроза. Ветер завывал, как раненый зверь, и бился в окна, дождь стучал по крыше громче, чем армейские барабанщики на марше, и немудрено, что пришлось уставить тазиками и кастрюлями весь чердак. Иоганн сидел в кресле, закутавшись в старый плед, оставшийся еще от бабушки, и корпел над очередным чертежом. Вдруг ему почудился робкий, едва слышный стук в дверь. Инженер тряхнул головой, чтобы отогнать подкравшуюся дрему, и все же поднялся и отправился проверить. − Кого там черти принесли? — буркнул он и тут же осекся. На пороге стоял мальчик лет шести в лохмотьях, мокрый и жалкий, напоминающий потрепанного воробья. − Пустите погреться, герр, − он поднял на хозяина зеленые, будто трава, глаза. Пройсс не сумел отказать. Согрел воды для мальца, одел в свой старый свитер, однажды севший от стирки. Накормил хоть и скудным, но ужином. После решился расспросить гостя. − Меня зовут Бенедикт, − сообщил тот, и это были его последние слова за вечер. На крыльях войны принесло много сирот. И Бенедикт был одним из них. Они летели к взрослым, как мотыльки к свету, жаждали тепла и заботы. Иоганн был одинок. Всегда. Некоторое время рядом была Адель, которой, по его мнению, он был недостоин. Адель терпела все его выходки. Даже то, что работу он любил больше, чем ее, Адель не остановило. Можно сказать, что Пройсс был счастлив. Его жена сгорела, как спичка, в огне беспощадной болезни. Ушла тихо, незаметно. Он даже не плакал. Смотрел, как засыпают землей гроб с высохшей оболочкой, в которой не было и намека на ту, кого он любил, и молчал. Не скоро заговорил Иоганн Пройсс. Некоторые шептались украдкой, мол, скоро вслед за супругой отправится. О-о, Иоганн был близок. Он заглядывал в бездну, а она ему улыбалась чернильной пастью с алыми проблесками, и грубая веревка послушно ложилась в дрожащие руки. Однако что-то тянуло к земле, не давало встать на шаткий табурет и оборвать тонкую нить бытия. И тогда он садился за письменный стол и рисовал, рисовал, рисовал. Бесконечные чертежи жутких и одновременно красивых машин. Листы, исписанные чернилами, лежали ровным слоем по всей маленькой холодной квартирке. Инженер медленно, но верно тонул в серой реальности, чью тишину изредка нарушали звуки выстрелов. Поражению он не особенно удивился. Только на сердце тяжелее стало. А потом появился Бенедикт. Он был лучом солнца в непроглядной тьме, он был последним, что связывало Пройсса с жизнью. Иоганн отдал бы свое сердце этому ребенку в случае надобности. Иногда ему казалось, что таким мог бы быть их с Адель сын. Потому учил всему, что знал сам, и заразил Бенедикта своей любовью к небу. Мальчик ловил каждое слово названного отца и с головой погружался в мир изобретений. Тем временем новая идеология захватывала страну, как чума в средневековье. Скрипели шестеренки беспощадной государственной машины, расправлял свои плечи вермахт, а армии, как известно, нужно снаряжение. По городам ходили неприметные люди в черных костюмах и разыскивали тех, кто сможет создать идеальное орудие убийства. Иоганн был далек от мира и простодушно рассказал агенту все о своих проектах. Человек в черном многозначительно улыбнулся, и чуть позже Пройсс познакомился с одним из лучших авиаинженеров. Тот одобрительно кивал на рассуждения Иоганна и сказал, что его проект будет доработан и поступит на вооружение люфтваффе. − Чего бы ты хотел в награду, а, Пройсс? — спросил как-то раз его агент. − Быть рядом с моим сыном, − механик с надеждой посмотрел на собеседника. — Он служит в N авиаполке. − Могу устроить, − агент ухмыльнулся, и через неделю Пройсс встретился с Бенедиктом, таким серьезным и повзрослевшим. − Здравствуй, папа, − улыбнулся он, да так, что инженер не сдержался, рванулся навстречу, сжал его крепко, до боли, целовал его лоб, ресницы, щеки, и бормотал бессвязную сентиментальную ерунду. − Я слышал, ты один из лучших, − сказал Пройсс спустя некоторое время. − Некоторые так говорят. Я просто хочу быть рыцарем неба, − Бенедикт пожал плечами. — Там нет законов и преград, только я и пустота. Это ли не счастье? Иоганн невольно вздрогнул, глядя на молодого пилота, в этот момент казавшегося старше него раза в два. Дни тянулись один за одним. В свободное от починки машин время механик продолжал творить, а еще наблюдал за тренировками сына и по-доброму завидовал, поскольку сам не имел возможности летать. И однажды наступило тревожное время. Вермахт все чаще отступал, и требовалась переформировка сил. Полк Бенедикта отправили на Восточный фронт. У Иоганна с самого начала были плохие предчувствия. Запах тлена и гари витал в воздухе. Каждый раз, когда сын улетал, Пройсс шептал слова единственной молитвы, которая была ему известна. …В грозовом небе мечутся три черные точки, пытаясь друг друга достать, расчерчивают инерционными следами воздух, то взмывают ввысь, то несутся к земле. Иоганн стоит около палатки командира и смотрит, смотрит, смотрит неотрывно. Сжимает в вспотевших ладонях гаечный ключ, дышит через раз и не смеет сдвинуться с места. Одна из точек внезапно замирает, и затем камнем падает вниз. Пройсс закусывает губу до крови. Этот самолет он узнает везде, ибо сам его спроектировал. − Мой мальчик, мой дорогой мальчик, − бормочет он, а самолет все падает и падает. Скрежет металла, черный дым и огонь. Пройсс со всех ног несется к падшему ангелу, которого пинком отправили прямо в ад. Лицо Бенедикта в копоти, на губах пузырями вздувается кровь. Грудь насквозь пронзил обломок брони. − Папа, помнишь, ты говорил, что надо мной всегда будет сиять солнце? — хрипит пилот, и механик судорожно кивает. — Я вижу солнце. Оно такое яркое и близкое. Здесь, − он с трудом дотягивается и указывает на то место, где у Пройсса сердце. Иоганн сжимает безвольную ладонь сына и чувствует, как сгорает изнутри. Бенедикт умирает с улыбкой на губах, а в его глазах навеки застыли отблески солнечных лучей.