Черт, как же мерзко

— Черт, как же мерзко.       Таковы были первые слова, услышанные Михаилом при входе в квартиру. Как и вчера. Как и много дней до этого. — Стефан! — А? — из ванной высунулась женственная голова в вихре рыжих кудрей. — Привет. — Опять? — Снова. — вышедший из ванной привычно прикрыл руками изрезанные плечи. Края утяжки в некоторых местах были смочены кровью, — снова, Миш. — То есть. — Ходил. На все три пары.       По два шага навстречу, и Стефан мягко прижался щекой к щеке Михаила. — Миш, мне больно. Я устал, Миш. Флорина Калиш! Как-то сдали вы! — от шёпота Стефан быстро перешёл к рыдающим воплям, а всё тонкое тело затряслось, — Флорина! Ну и ну. А мне…просто грудь рвёт… в горле…больно…я едва до конца досидел. — Бедняга. Скоро, скоро. — Документы… Потом доказывать, что я — это я. — Настоящий ты. Такой красивый. Стефан. — тёплые грубые ладони Михаила сжимают сильней худую спину, светлую как мартовский снег.       Слёзы прекратились так же быстро, как и начались. Стефан чуть отпрянул от Михаила, и пряча глаза, захлёбываясь слезами, проговорил: — Прости, Миш. Я знаю, ты устал от ежедневных стонов и воплей. И я устал. Мне всегда было слишком больно, и я сейчас словно падаю куда-то. Прости за это. — Ну-ну-ну, Стефан. Ты начал гормонотерапию. До полного перехода не очень далеко. — Да, правда… Я так хочу этого. Мне стало бы лучше. — А что нужно, чтобы стало лучше сейчас, Стефан? — Не знаю. — он зябко повёл плечами. Из трещин кровавой корки заструилась кровь, — Убрать это? — Да, Стефан. Дай полотенце или салфетку. — кровь уже запеклась во многих местах, и Михаил отбросил эту мысль, — Нужно убрать кровь с плеч… Смыть. Сам справишься, или лучше мне? — Помоги, Миш.       Холодная вода, грубая мочалка. Каждый день такое. Сначала слёзы, потом кровь, потом снова слёзы, то жёсткая мочалка с холодной водой и успокоение в руках Миши. — Как много. Зачем? — все плечи, руки и грудь перепаханы порезами. Ни одного целого кусочка кожи. Стефан всхлипнул: — Не знаю. По привычке. В глазах вновь стали закипать слёзы, но Стефан сдержался, и почти спокойным голосом произнёс: — Прости, Миш. Я стал более нервным. Наверно, это из-за гормонов. Прости. — Всё нормально, Стефан. Это пройдёт. Правда.       Михаил улыбнулся. Он уже отчистил корки с задней части плеч, шеи и спины и отложил мочалку. Кровь из порезов стекала по спине вслед за струями воды, опаляющими спину неприятным холодом. По блеклой коже побежали мурашки, нервными пятнами выступила краснота. Стефан мелко подрагивал, вцепляясь острыми зубами в палец. Холодно. Мерзко. Больно. Лучше пусть будет холодно и мучительно больно от холода, чем от ненависти к самому себе. Пальцы, ладони и нос пробирал холод, как ветер, проскальзывающий и отрывающий кожу от костей. Что, если оторвать кожу с мясом от костей? Никаких отличий, ведь рёбер у всех 12, а в шее всегда 7 позвонков. Тазовые кости, похожие на пятна из тестов, тоже одинаковые. Да, плечи чуть уже, таз чуть шире… Но ведь важно ли это? — Стефан, повернись. Стефан! — нараспев звал его Миша.       Звук его голоса едва прорвался к Стефану сквозь пелену холода и самобичевания. Он повернулся к Мише лицом, не очень осознавая этой просьбы.       Дисфория вновь скрутила горло сильными руками. Грудь, ненавистная грудь. Она торчала вперёд, и по ней тоже были рассыпаны шрамы. Слишком объемная, тяжестью висящая на слабых плечах. Он инстинктивно прикрыл её руками. — Стефан, пожалуйста, убери руки. Я понимаю, это неприятно, но если корки и грязь останутся, будет только хуже.       Со Стефаном сложно, но Михаил старается помочь. Но помощь может разрушится из-за одного слова. — Понимаешь? В глазах Стефана пелена, а губы едва двигаются, но неожиданно его голос переходит в крик, а глаза загораются злобой: — Понимаешь? Что ты можешь понять? Ты жил с депрессией? С подозрением на биполярное расстройство? Со знанием того, что тебя не ждут дома? Что тебя ненавидят и отец, и мать? Мне грозили смертью, если я вернусь мужчиной, понимаешь? Над тобой издевались? Били? Домогались в подворотнях, в школе и институте? Что ты можешь знать о самоненависти и ужасном чувстве, что тело не твоё, с желанием избавится от него? С желанием сдохнуть, потому что твой голос слишком писклявый, рост слишком маленький, а называют тебя барышней? Да что ты об этом знаешь?       Дребезжащий вопль укором повисает в воздухе. Стефан — распалённый, с разметавшимися волосами, дико смотрел на Мишу. Вода отбивала корки с порезов, смешивалась с кровью и стекала вниз, по груди, по животу, по ногам, стучала по пожелтевшей эмали ванны. Михаил выключил воду. Молча сходил за пластырями, бинтами, ватой и перекисью. Помог Стефану выбраться из ванны.       Озноб мелкой дрожью пронимал всё тело. Михаил опрокинул пузырёк на кусок ваты. Воздух наполнился характерным запахом, а порезы на шее, куда он прислонил вату, характерным жжением. Зелёные глаза Миши на мгновение встретились с вишнёвыми — Стефана. Обида и вина зацепились друг за друга, но движением головы, их нити быстро оборвались. На тонкую шею с едва ощутимым уплотнением на горле лёг слой бинта. Потом ещё один, и ещё. Стефан перехватил бинт, а Михаил продолжил обеззараживать шрамы, теперь уже на левом плече. Несколько особо крупных и длинных, лежащих рядом, он перекрыл одним пластырем. Спустившись ватой к запястью, взял бинт, и подняв безвольную руку, цепляя за большой палец, огибая пясть и заклеивая серьёзные шрамы, обмотал руку до самого верха. Потом долго заклеивал длинные и глубокие шрамы на правой руке и жёг перекисью и долго бинтовал. Сначала руку, а потом, крайне аккуратно, грудь, слегка стягивая её.       Накинул на забинтованные плечи тёплую шаль, и вытер всю воду, ещё не высохшую на теле Стефана.       Ногам было холодно, а обида стояла пробкой в горле, сдавливаемом самоненавистью. Миша легко подхватил его на руки. Стефан уткнулся носом в Мишину шею и обнял его за плечи. Забинтованные руки слегка подрагивали, а в глазах зрели слёзы раскаяния. Стефан прикусил губу и закрыл глаза, держась за Мишины плечи. — Прости. Я слишком резок. И. Спасибо, Миш.