медляк

Хан Джисон никогда не забудет свой последний медляк в тот жаркий вечер уходящего лета. Слова той самой песни, под которую они впервые поцеловались, отпечатались в сознании навсегда; слова той самой песни, под которую Джисон робко переплетал их пальцы, заглядывал в те темно-карие и такие любимые глаза, что уже завтрашним утром увидит, возможно, в последний раз, в последний день их лета. Джисон ненавидел это время года. Абсолютно, без шуток. Ненавидел июль, когда приходилось спасаться от невыносимо палящего солнца под кондиционером, целыми днями залипая в видеоигры и стримы летсплейщиков на «Твиче», пока друзья отдыхали у дальних родственников или путешествовали по всевозможным экзотическим местам заграницей. Но еще больше Джисон ненавидел август, когда родители снова отправляли любимого сына в двухнедельный летний лагерь, осточертевший еще со времен средней школы. Но он знал, что родители просто хотели на время избавиться от единственного ребенка, дабы проседать все заработанные деньги в дорогих ресторанах и кино на любимых маминых сопливых мелодрамах, а вечером в спальне воплощать в реальность сцены из прочитанных ею дешевых романов. Да, Джисон ненавидел лето, ненавидел июль, еще больше август, ненавидел этот гребаный детский лагерь, в который без его воли засунули собственные родители, но… …Не в этот раз. Ведь кто знал, что Хан Джисон влюбится в своего вожатого? Чертовски крышесносного по всем фронтам вожатого, что хоть объявление вешай: «Если вы боитесь за свою девственность, валите нахрен из этого лагеря». «Да ладно тебе. Может с девчонкой какой-нибудь перепадет (¬‿¬ )» — приходит сообщение от Чанбина, как только в этой глуши наконец появляется связь. Жалко это счастье длится недолго, и до друга не доходит ответное сообщение: «Не перепадет». Закрутить летний лагерный роман — традиция, иначе — зря съездил. А самое удобное в таких отношениях — несерьезность, перецелуешь чуть ли не каждую в отряде, и на следующий год об этом никто не вспомнит, все как с чистого листа. И тебе удовольствие, и девчонкам повод для сплетен. Но в этом году ни одна из них не смотрела в сторону Джисона, пока на этой планете существовал Ли Минхо, чей образ весь такой до тошноты сахарный, пропитанный некой необъятной любовью к детям и желанием абсолютно всем нравиться, а улыбка невинная — невинная до безобразия, особенно для вожатого старшего отряда — проще говоря, у него определенно есть особый талант притягивать к себе людей. И даже Джисона, казалось бы, непробиваемого уловками «винк боя» этот человек не оставил равнодушным, а осознание, как по расписанию, приходило бессонной ночью, когда в голове всплывали чудовищно навязчивые мысли о крепких руках с нетипично маленькими ладошками, об очаровательной родинке на носу, которую он как-то неосознанно заметил, о добром и искреннем взгляде, мягком и приятном тембре голоса и… о губах, которые непременно хочется целовать. В эти минуты Джисон понимал всех девушек своего нынешнего окружения, негодуя от довольно большой конкуренции, ведь делиться Минхо не хочется совсем, слишком уж он лакомый кусочек. Трудный подросток со свойственным ему юношеским максимализмом и страстью к безделью и прокрастинации, первый раз влюбляется во взрослого ответственного парня с большими перспективами на будущее… …А потом этот идеальный парень стреляет у него сигарету. — Я давно знаю, что по ночам ты бегаешь сюда курить. Не парься, я никому не расскажу, — произносит Минхо перед тем, как поднести к губам — к этим чертовски сексуальным губам, на которые Джисон пялится даже в темноте — сигарету. — Можешь курить, я не собираюсь тебя отчитывать, — дает разрешение вожатый, хоть и продолжать, честно говоря, перехотелось. Никотин все равно не способен предотвратить такой стресс. — Не думал, что ты куришь. — Хотел, пока работаю здесь, продержаться без сигарет, но, похоже, что неделя — это мой предел. Оказалось, быть вожатым труднее, чем я представлял, — и в этой ситуации Минхо улыбается. Видимо, не любит показывать свои слабости, поэтому Джисону даже как-то тепло на душе становится от того, что хен потихоньку открывается с той стороны, о которой из всего отряда стало известно лишь ему одному. Подумать только — его вожатый, правильный парень с самой красивой улыбкой, прекрасно выполняющий свою ежедневную работу, курит рядом с мальчишкой, совершенно неподготовленным ко взрослой жизни и, судя по всему, первый раз по-настоящему влюбленным. Джисон никогда не забудет, как на протяжении последней недели смены они каждую ночь встречались в том же самом месте, теперь ставшем их общей тайной. Сигарета за сигаретой, разговор за разговором — отношения в определенный момент перестали следовать схеме «вожатый — ребенок», а превратились в более-менее дружеские, и Джисона устраивала такая близость настолько, что больше не возникало желания сбежать из этого ненавистного лагеря. Минхо немного рассказывает о себе, о своей студенческой жизни, о том, как решил стать педагогом, и младший даже умудряется пошутить на эту тему: — Ты учишься на препода по математике? Серьезно? — А что такого? — С таким учителем, как ты, школьницам точно будет не до учебы. Зато ты точно повысишь уровень посещаемости. — Даже не знаю, можно ли считать это комплиментом… «Разве такой как ты может быть реальным?» — Почему ты приехал в лагерь, если тебе здесь вообще не нравится? — Родители отправляют каждое лето. — Оу… И сколько раз ты здесь был? — Восемь, включая этот. — Ничего себе. Рад, что это будет последний? — Да, — «Но я так счастлив, что ты стал моим последним вожатым, хен». За четыре дня до отъезда — Джисону, кстати, очень хотелось, чтобы время шло помедленнее — выдалась дождливая погода, поэтому они впервые остались наедине в непривычной и крайне смущающей младшего обстановке — в вожатской комнате. А, когда оказались на одной довольно-таки тесной кровати, Джисон напрочь выпал из реальности, не успев сообразить, как так вообще получилось. — Ты реально умеешь читать рэп? — Да. У меня есть друзья Чанбин и Бан Чан, мы что-то типа трио. Записываем треки и на «Саундклауд» выкладываем. — Ого. Дашь послушать? «Вот черт». — Ну… мы только новички и… — И что? Мне все равно интересно. Джисон не знает, благодарить или проклинать ли богов за то, что сделали его рэпером, и сейчас он вместе с безумно классным парнем делит одни наушники и одну кровать. — Хен, зачем ты позвал меня? — неуверенно спрашивает Джисон, рассматривая абсолютно каждую деталь этой комнаты, лишь бы не пересечься взглядом с Минхо, который все это время, наоборот, с младшего глаз не спускает. — Мне просто… одиноко немного, наверное. Я так привык общаться с тобой по ночам, но этот ливень нарушил нашу традицию. Вот я и подумал пригласить тебя сюда… «Он позвал именно меня. Меня», — одна-единственная мысль повторялась в голове в унисон с бешеным стуком сердца. Это невыносимо — лежать рядом с любимым человеком, сдерживать ужасно сильное желание взять за руку, зарыться в мягких волосах, медленно и нежно касаться чужих губ своими. Минхо старше. Хоть и ненамного, но эта пропасть явно ощутима, он его вожатый, максимум приятель, и Джисон считает, что такому как он не нужна любовь наивного старшеклассника… …Но именно влюбленному мальчишке в итоге достается последний медленный танец. — Хен, у тебя что, нет девушки? — Нет… А что? — Тогда понятно, почему ты на дискотеках танцуешь медляк каждый раз с новой девчонкой. — Если им хочется, то почему бы и не потанцевать? «Я не хочу, чтобы ты с ними танцевал. Не хочу, чтобы твои руки лежали на чужой талии, а их руки касались твоих плеч. Не хочу, хен». — Джисон, чего ты сам никогда никого не приглашаешь? — Ненавижу медляки. Тогда Минхо не знал, что речь шла только о тех медляках, которые они могли подарить друг другу, но так и не сделали этого. Сколько времени и возможностей было упущено из-за страха быть непонятыми. И как же было больно от того, что лагерная смена так быстро подошла к концу, а летние вечера, проведенные вместе, были потрачены не на поцелуи, а на сигареты. Минхо давал Джисону стимул, чтобы находить силы вставать по утрам на зарядку, участвовать в повторяющихся из года в год лагерных мероприятиях, не хулиганить с друзьями из отряда, дабы не поставить себя перед риском быть позорно выгнанным, делать все, что позволило бы ему быть рядом с хеном все то время, что выделило им обоим это лето. Лето, сделавшее Джисона по-настоящему счастливым и несчастным одновременно. — К сожалению, это финальная дискотека, — произносит диджей перед тем как включить завершающий трек. — Надеюсь, вы отлично провели время, и эта смена оставила миллион положительных эмоций, а сейчас даю вам шанс побыть рядом с теми, кто стал вам очень дорог под эту замечательную медленную композицию. Но Джисон вновь никого не приглашает. Лишь ищет взглядом своего вожатого, который наверняка в плавном ритме танца прижимает к себе другого человека.

«Не надо извиняться, не надо

Так я чувствую себя еще отвратительнее

Убей меня быстро

своими алыми красивыми губами и уходи»

Руки Минхо предательски опускаются на талию красивой вожатой, и Джисон уже даже не мечтает оказаться на ее месте. «Наверное, она ему нравится». Мысли встают комом в горле.

«Со мной все в порядке

Взгляни на меня в последний раз

И улыбнись, словно ничего и не было

Когда заскучаю по тебе, смогу вспомнить это

И нарисовать твое лицо в голове»

— Давай потанцуем? Джисон поднимает взгляд. Это, конечно же, не он. И не мог быть он. Всего лишь девушка из какого-то отряда. Делать нечего, и Джисон соглашается. В эти последние часы смены совсем не хочется ощущать себя одиноким и никому ненужным, ведь, закрыв глаза, можно представить все, что угодно. И кого угодно… Может она пригласила на танец Джисона, основываясь на тех же убеждениях, потому что чувствует себя такой же брошенной в такой знаменательный день?

«Мой эгоизм, который не позволял тебя отпустить

Превратился в одержимость, что держит тебя в плену

Было ли тебе больно из-за меня?»

Джисон, понурив голову, ложится к ней на плечо. Незнакомка не возражает, молча делая неспешные танцевальные шаги. В голове пустота, а в сердце мучительная боль, убивающая так же медленно, как и эта проклятая музыка. Каждый бит отзывается тяжелым внутренним ударом, разрушает остатки первой сильной любви, отчего в уголках глаз становится мокро. Земля уходит из-под ног, как только Джисон замечает этот пронзительный взгляд на себе, взгляд, который решает все и, кажется, будто эти руки обнимают не талию девушки из неизвестного отряда. Минхо так близко и в то же время так далеко.

«Ты ничего не отвечаешь...

Почему, как дурак, не могу забыть тебя?

Уходишь...»

Он смотрит так, словно в чем-то виноват. И Джисон не выдерживает этих режущих как нож по ране взглядов до конца песни, не хочет касаться чужого тела, когда в мыслях прижимает совершенно иное, то, что язык не повернется назвать «чужим», но родным ему, похоже, так никогда и не стать.

«Твои глаза, нос, губы

Руки, что касались меня

Я до сих пор могу почувствовать тебя

Вплоть до самых кончиков пальцев»

Джисон уходит. Бросает неловкое извинение перед незнакомкой, понимая, что это весьма некрасивый жест в ее сторону, но больше не может терпеть. Он не знал, что летом может быть так холодно.

«Но подобно раздутой искре

Наша любовь вся прогорела

Очень больно, но теперь буду называть тебя "воспоминанием"»

«Я люблю тебя, Ли Минхо. Я очень сильно люблю тебя». Джисон так и не смог произнести это вслух, хоть и был рядом с хеном целых две недели, а теперь, не оглядываясь назад, ушел, жалея себя, вытирая бегущие по щекам слезы. Возможно, он зря не набрался смелости, возможно, если бы сделал это, то сейчас пал бы в его объятия под последний медленный танец этой смены.

«Люблю, любил

Но видимо для тебя было недостаточно

Может быть случайно, хоть на одно мгновение смогу увидеть тебя?»

— Джисон… Это он. Минхо пришел к нему. «Зачем?» — Джисон… Ты плачешь?

«Каждый день я все сильнее волнуюсь

Все что связано с тобой постепенно тускнеет

Ну почему ты так беззаботно улыбаешься на фото

Даже и не подозревая о скором расставании»

— Нет… — Джисон, прости меня. — За что? Почему ты ушел? — Я понял, какой я конченый идиот. — Хен, что… Минхо перебивает: — Потанцуй со мной. Все переворачивается, небо меняется с землей — Джисон ощущает себя сейчас словно в раю, в объятиях самого ангела.

«Мой эгоизм, который не позволял тебя отпустить

Превратился в одержимость, что держит тебя в плену

Было ли тебе больно из-за меня?»

— Я люблю тебя, хен, — фраза невольно срывается с языка, и так хочется, чтобы она оказалось желанной.

«Ты ничего не отвечаешь...

Почему, как дурак, не могу забыть тебя?

Уходишь...»

— Ох… Джисон… Мальчишка готов сказать многое, вложить в слова максимум чувств, что переполняли его, пока Минхо утыкается в шею, своим дыханием обдавая теплом нежную кожу. — Минхо, я… Но хен снова прерывает его, накрывая губы Джисона своими.

«Твои глаза, нос, губы…»

Младший неуверенно приоткрывает рот, пуская горячий язык Минхо, становится влажно и просто нереально хорошо, он смелеет, отчаянно касаясь языком в ответ. Чувствуется солоноватый привкус из-за пролитых Джисоном слез, но это нисколько не останавливает их обоих.

«…Руки, что касались меня

Я до сих пор могу почувствовать тебя…»

Этот поцелуй выходит за рамки лагерного романа. Джисон отдается любви без остатка.

«…Вплоть до самых кончиков пальцев»

— Хен, я любил тебя каждый день, каждую ночь этой смены, — на полувыдохе произносит Джисон, отрываясь от губ Минхо. — Почему ты не сказал мне раньше? — Я боялся… — Прости меня… — За что? — Я тоже боялся. Я был глуп. Я люблю тебя, Джисон-и, я хочу быть для тебя не только вожатым. Я хочу быть твоим. Пожалуйста, прости меня…

«Твои черные глаза, что смотрели лишь на меня

Твой нос, полный ароматного дыхания

Твои губы, что шептали "Я люблю тебя, я люблю тебя"»

— Хен, ты знаешь, что Тэян пел про расставание? — Да, грустная песня. — Завтра мы разъедемся… Джисон ненавидел лето, ненавидел июль, еще больше август, ненавидел этот гребанный детский лагерь, в который без его воли засунули собственные родители, но… …Не в этот раз. Теперь ему ни за что не хочется покидать это место и, сидя у прощального костра, под теплым пледом, в тайне ото всех переплетя свои пальцы с пальцами его лучшего вожатого, лучшего мужчины, в которого Джисон бесповоротно влюбился, мальчишка мечтает продлить это лето еще хотя бы на несколько мгновений. А если честно, примерно навсегда. — Это был наш первый и последний медляк. Я люблю тебя, Хан Джисон. — Но это же не последнее наше лето, хен? Обещай мне. — Обещаю. — Я люблю тебя, Ли Минхо. Очень сильно люблю тебя… И это лето действительно не стало для них последним.