Как море

***

Недалеко от них шумело море, разливаясь в воздухе запахами соли и водорослей, небо за козырьком крыши казалось пронзительно голубым, а солнце едва входило в зенит, заливая все вокруг ослепительной белизной. Влажный песок под ногами лип и холодил кожу. Жесткая рука бесцеремонно скользнула за резинку шорт, и Изуку вздрогнул, громко ударившись локтем о металл кабинки для переодевания. Каччан зашипел ему на ухо: — Придурок, потише! Пальцы уверенно двинулись дальше, скользнув между ягодиц. Изуку неуютно поерзал, упираясь руками в стенку за его спиной, шумно вдохнул и спросил: — Каччан, почему здесь? Тот замер и поднял на него взгляд. — Тебя что-то не устраивает? — он выразительно качнул коленом, упирающимся Изуку между ног. — В воде мне так не показалось. Изуку замялся, облизал сухие губы и с большим интересом посмотрел на длинную глубокую царапину на синем металле — прямиком над чужим левым плечом. В такие моменты у него никогда не получалось смотреть Каччану в глаза — было слишком стыдно. А вот Каччана явно ничего не смущало. Еще десять минут назад они вместе со всеми плавали в море, выбравшись на последние летние каникулы перед выпуском, и если бы тот не уронил его пару раз под воду, топя и слишком тесно прижимаясь горячим телом, они ни за что бы тут сейчас не оказались. Не то чтобы Изуку был сильно против или как-то сопротивлялся, когда Каччан тащил его «переодеваться» и ехидно скалился, закрывая собой от остальных и подбадривая живительными ускоряющими пинками. Изуку оставалось только надеяться, что никто ничего не заподозрил, хотя вели они себя подозрительнее некуда. Каччан окинул его быстрым взглядом, и Изуку показалось, что он покраснел еще сильнее, хотя на таком солнцепеке в его состоянии это точно было невозможно. Просто на пляже было слишком светло для всего этого. Каччан на это тихо хмыкнул, и Изуку ощутил его дыхание на щеке — в отличие от него, тот дышал ровно и не выглядел как вареный рак. И был чертовски близко. Его руки снова пришли в движение — сжали ягодицы поверх мокрых плавок, почти грубо стиснули бедра. Изуку рвано вдохнул морской воздух — он казался раскаленным, а сам Изуку плавился, словно забытая на жаре конфета. В голове от пьянящей свободы, каникул, моря и солнца все мутилось, воспринималось не по-настоящему, словно приятный сон. Каччан напротив, жадно сминающий руками его задницу и горячо выдыхающий в шею, вообще казался миражом и плодом больной фантазии. У Изуку таких было полно, он знал наверняка. Медленно высыхающие плавки облепляли бедра, не оставляя простора воображению, и Изуку чувствовал, как упирается стояком прямо в жесткий пах — от каждого движения мокрая ткань натягивалась сильнее, делая возбуждение почти болезненным. И настолько очевидным, что Каччан не постеснялся притащить его сюда посреди бела дня. — Каччан, нас же могут… — начал Изуку, но тот резко подался вперед и потянул его на себя, вжимая сильнее, вышибая из легких весь воздух. Плавно двинул бедрами, и Изуку подавился вздохом, забывая дышать. Сдаваясь, опустил дрожащие пальцы на горячие плечи. — Никак не угомонишься, да? — хрипло выдохнул Каччан. Изуку поджал губы и серьезно ответил: — Вообще-то, в прошлый раз Каминари поверил, что мы подрались, и нам невероятно повезло, что он никому не рассказал. Там было темно, и… Договорить Каччан ему не дал — вытянул шею и укусил за нижнюю губу, прерывая — слабо, но ощутимо. — Хватит болтать, ближе к делу, не собираюсь торчать тут до вечера, — прорычал он и решительным движением ладоней оттянул резинку на плавках Изуку, стягивая их вниз. Влажной кожи сразу коснулся прохладный сквозняк, мурашки побежали по спине. Изуку охнул, закусывая губу — Каччан не стал с ним церемониться, быстро обхватив ладонью и начиная двигать кулаком. Его рука, металл за спиной, кабинка, сам Каччан — все казалась убийственно раскаленным. В ушах зазвенело, будто каждое движение цепляло нить невидимого колокольчика, остальные звуки пропали, мир сузился до острого болезненного удовольствия, волнами нарастающего внизу живота. Каччан притормозил, мягко провел по головке большим пальцем, собирая каплю смазки, и Изуку громко всхлипнул, сильно вцепляясь в его плечи — слишком неожиданно острым было ощущение. Смуглая кожа под ладонями обжигала даже сквозь ткань легкой летней жилетки. Каччан уже через несколько дней на море стал выглядеть словно какой-нибудь вымышленный морской дух — волосы, вместе с бровями и ресницами, на солнце быстро выгорели до пепельного оттенка, а кожа, наоборот, сильно потемнела от загара. Он совершенно игнорировал все советы намазаться защитным кремом, целый день проводя на пляже, и пока это сходило ему с рук — в отличие от остальных, немного сгорели у Каччана только уши и нос, придавая ему шальной вид. Прошлым вечером Изуку задумчиво отметил, что такая устойчивость может быть проявлением причуды, за что успел получить щелбан и громкое: «Много думаешь обо всякой херне!». Он решился, наконец, посмотреть Каччану в лицо. Прикрытые красные глаза были подернуты мутью, будто в трансе, и Изуку завороженно замер. Каччану все удивительно шло — эта атмосфера, неспокойное море, невыносимая жара и желтый песок вокруг, яркое солнце и чистое небо за козырьком крыши. Тот был тут на своем месте, органичный, как одна из красивых ракушек, разбросанных по всему побережью. Или экзотичная ядовитая рыба. Каччан заметил его взгляд и криво усмехнулся: — Я так и понял, что ты в восторге от отдыха, задрот. Он демонстративно сжал кулак у основания, медленно провел по всей длине, прокатывая в ладони головку. Изуку успел уловить жадный взгляд, скользнувший по его лицу, сжал зубы и зажмурился, стискивая ткань в кулаках и стараясь не кончить прямо сейчас. — Что, уже все? — язвительно поинтересовался Каччан. — Слишком быстро. Изуку сдавленно застонал — каждое движение выбивало искры, заставляя все нервные окончания покалывать от удовольствия. В животе тугим комком скручивалось напряжение, мешая сопротивляться, и он мог только постанывать на каждом влажном хлюпанье, когда Каччан сжимал головку. Иногда Изуку казалось, что тот использует какую-то дополнительную причуду, подавляющую силу воли — специально на нем. — Ка…а… — Он окончательно сдался и уперся лбом в его плечо, ощущая себя беспомощным желе. Рядом с Каччаном в голове все время происходило странное, мешающее Изуку контролировать себя, привычно анализировать и связно думать хоть о чем-нибудь, кроме одного конкретного человека. Мир рассыпался на части и пересобирался во что-то непонятное, хаотичное и безумное. Ослепительное. И если в детстве и младшей школе Изуку мог списать это на собственные восхищение и зависть, то в средней как-то быстро стало понятно, что это далеко не все. И чем взрослее они становились, тем очевиднее было, что зажиматься по темным углам наедине для ругани и всех этих прикосновений, которых было слишком много для простой злости, неправильно. Между ними вообще все было слишком: слишком эмоционально ярко, обжигающе жарко и близко — так близко, что Изуку совсем поздно заметил, как потерялся за его горизонтом событий, чтобы суметь выбраться обратно. Оставалось только с достоинством расплющиться под силой притяжения и признать факт собственной необъяснимой зацикленности. Когда их прикосновения стали такими, Изуку не помнил. То ли это случилось после итогового теста уже в Юэй, когда он бесстрашно залез в чужую кровать, пробравшись в медпункт ночью, потому что хотел убедиться сам, что с Каччаном точно все в порядке. Изуку тогда потряхивало после адреналинового выброса, и все внутри переворачивалось от мысли, что тот мог вот так запросто сдаться только из-за ненависти к нему. Он просто лежал рядом, пока Каччан не проснулся и молча не перекатился на него, подминая под себя и обрывая все вопросы. Или это случилось после той драки на арене, когда они вынуждены были три дня провести вдвоем, убирая все общежитие, и Каччан зажал его в кладовке, сначала рыча что-то о «хреновых тряпках» и «поганых средствах», а потом больно цепляя за едва зажившие под пластырями царапины и шепча на ухо что-то гневно-неразборчивое. В памяти остались только жаркие обрывки — треск ткани шорт, темнота, больно упирающаяся в спину швабра, злой шепот и вспышки удовольствия от прикосновений везде, куда только дотягивались чужие руки. У Изуку рядом с ним напрочь срывало крышу, и он прекрасно это осознавал. Со всем положенным герою хладнокровием. Снизу все пульсировало в такт шумящему в ушах сердцу, ноги подкашивались. Каччан замедлился и длинно выдохнул в шею, заставляя кожу покрыться мурашками. Изуку непроизвольно дернулся, насаживаясь на колено, поджал пальцы на ногах — песок под ними нагрелся и не ощущался, не позволяя даже на мгновение отвлечься. Им повезло, что кабинки доходили почти до низа, и разглядеть издалека две пары ног в них было сложно, но они и так ходили по опасной грани, заперевшись на общественном пляже у всех на виду. Изуку не сомневался, что если их застукают, в этот раз никто уже не поверит, что они просто дрались. Изуку бы не поверил. — Эй, Деку, шевели задницей… — шепнул Каччан и дернул бедрами, дополняя слова. По его лицу расползлась кривая ухмылка, делая его еще больше похожим на шального морского духа. — Эгоистичная сволочь. Изуку непонимающе моргнул и очнулся, выплывая из эйфории. Опустил глаза вниз, чувствуя, как горячий кипяток стыда ползет от шеи вверх, затапливая голову и уши, громко вдохнул и прижался сильнее. Почти робко коснулся губ, осторожно перехватывая инициативу, лизнул нижнюю. Губы у Каччана были теплыми и очень солеными, будто он действительно был частью этого синего моря. Тот подался навстречу, открылся, легко впуская внутрь его язык, прикусил, не разжимая руку, и продолжил мучительно медленно двигать ладонью, не давая кончить. Изуку оторвался, задыхаясь — от томительного растянутого удовольствия, тягучего, словно карамель, от жары и раскаленного воздуха, которого в нагретой под солнцем кабинке катастрофически не хватало. От палящего полуденного светила не спасала даже крыша и свежий морской бриз, а Каччан, казалось, уже может превращать воду в пар одним своим присутствием. Только ему это словно совсем не мешало. Изуку опустил левую руку, коснулся резинки его плавок. Провел большим пальцем по валику косой мышцы и поднялся выше, задирая жилетку. Прошелся подушечками вверх по напряженному прессу, тронул ребра, погладил горячую кожу. Захотелось больше и ближе — снять одежду, прижаться так, чтобы между ними не оставалось ни единого лишнего сантиметра, сплавиться на этой жаре во что-то цельное и монолитное. Какой-то долей своего горящего мозга Изуку чувствовал — у них бы точно получилось. Каччан снова подался вперед и поцеловал его сам — требовательно и глубоко, тяжело дыша через нос, явно сдерживаясь. Ладонь на члене дрогнула, на секунду замирая, когда Изуку опустил руку и погладил его сквозь плавки — у Каччана стоял не хуже, чем у Изуку, просто контролировал тот себя на порядок лучше. — Каччан, давай я… — Изуку попытался отодвинуться, чтобы просунуть руку между ними, но тот не позволил — резко поднял колено, почти сажая Изуку на него, выпустил его член, и снова положил обе руки на ягодицы, сжимая. — Ну давай ты, — зло согласился он. Изуку задрожал, путаясь в тесных мыслях и завязках чужих шорт, приспустил их и обхватил оба члена ладонями, стискивая вместе. Каччан длинно выдохнул сквозь зубы и укусил его в основание шеи, глуша собственный тихий стон. Казалось, воздух между ними и вокруг нагрелся настолько, что искажал реальность, подрагивая плотным маревом. Изуку терялся в ощущениях — в голове одна за другой вспыхивали и гасли искры, пальцы покалывало, по позвоночнику бежали мурашки, заставляя все волоски на теле вставать дыбом. Он медленно двинул вверх сомкнутыми руками, вжимаясь лбом в плечо. Между ягодиц внезапно скользнул палец — погладил сверху, неуверенно раздвигая, опустился ниже, прошелся снаружи по испуганно сжавшемуся колечку мышц. Изуку дернулся вперед, и только сильнее вжался в громко дышащего Каччана. Так далеко они еще ни разу не заходили — только целовались и трогали друг друга, получая необходимую разрядку, это уже и так было чем-то ненормально запрещенным, и Изуку не думал, что когда-нибудь вообще… Каччан цыкнул в его шею, широко лизнул место укуса и надавил пальцем, в этот раз увереннее, круговыми движениями массируя вход. Изуку вспыхнул — по всему телу прокатилась еще одна жаркая волна, собираясь в паху, почти толкая за край. Это было слишком — казалось, вся кожа горит, став болезненно чувствительной, и Изуку даже бросил беглый взгляд вниз, на песок под ногами, боясь увидеть, что поплыл и оплавился, как воск от пламени свечи. Не переставая двигать руками, он сжал крепче оба скользких члена, и Каччан подстроился под его ритм, надавливая, когда Изуку проводил вниз, натягивая пальцами кожу. За стенками зашуршало, раздались голоса, захлопали двери соседних кабинок, и Изуку испуганно остановился, прислушиваясь. Каччан требовательно укусил его за плечо и прошипел: «Давай уже», сильнее раздвигая его ягодицы, почти делая больно. Изуку почувствовал, что, будь у них какая-нибудь смазка, Каччан уже наверняка зашел бы дальше, и от этой мысли вдруг сладко свело мышцы живота. Его движения стали рваными, контроль окончательно сбился, Изуку едва сдерживался, чтобы не стонать в голос и не двигать бедрами, толкаясь в собственные ладони. Казалось, он просто сгорит, если они не закончат — для него это был перебор, он словил сенсорную перегрузку, крупно дрожа всем телом уже не справляясь с реакциями. Каччан резко втянул воздух сквозь зубы и нажал на сжатое кольцо особенно сильно, почти проталкивая палец внутрь и вздрагивая — Изуку почувствовал, как в ладонь брызнула теплая влага, и клубок напряжения в животе сразу же разорвался обжигающим фейерверком. Стало оглушительно тихо, как будто все звуки разом выключили, выкрутив громкость. Исчез шум моря, даже жара больше не беспокоила, отдаваясь покалывающей приятной истомой. Сердце сильно колотилось в горле, мешая нормально вдохнуть. Изуку поднял голову, осоловело вглядываясь — Каччан напротив дышал тяжело, будто пробежал кросс, на каждом вдохе соприкасаясь с ним грудью. Светлая голова не отрывалась от его плеча, и Изуку видел только пылающее загорелое ухо. Он понял, что навалился слишком сильно, придавив его собой к стенке и сидя на колене, и попытался осторожно высвободиться. После всегда было неловко. Каччан обычно делал вид, что ничего не произошло, ворчал и уходил, отталкивая и снова превращаясь в себя обычного. Вот и сейчас, стоило ему отдышаться, тот отстранился, вытирая покрасневшие губы, и прищурился, пристально разглядывая его. Изуку догадывался, как выглядит. Несмотря на то, что он мазался защитным кремом по требованию Айзавы, его словно песком осыпали — веснушек стало больше, они проступили по всему телу сразу же, в ответ на длительное нахождение под солнцем, делая его пятнистым как какой-нибудь олень. Лоб, лицо, уши и плечи едва загорели, а нос еще и позорно облезал, шелушась. Шрамы выделились ярче, да и волосы от влажности стояли торчком и кудрявились еще сильнее, так что он наверняка был похож на лохматого беспризорника, в отличие от почти мифического Каччана. Или просто на обычного неудачника — никто никогда не считал его красивым. Сам Изуку тоже не считал, но герой и не обязан быть эталоном красоты, поэтому раньше его это не смущало. А сейчас почему-то вдруг смутило. Изуку неловко отвернулся, натягивая обратно неприятно влажные плавки. Места в кабинке не было, а Каччан странно молчал, не шевелясь, и это особенно нервировало. Шею сзади внезапно обдало горячим дыханием, Изуку поежился и почувствовал укус — слабый, гораздо слабее, чем до этого спереди, в основание, где наверняка останется пятно, которое Изуку потом придется как-то объяснять остальным местными кусачими комарами-великанами. Взрывными и убийственными. Пару мгновений Каччан прижимался грудью к его спине, а потом произнес тихим шепотом: — Пойдем еще поплаваем, — он замолчал. — А потом опять сюда… Конец фразы Изуку едва расслышал, прозвучало так мягко и непривычно вопросительно, что он удивленно обернулся, но дверь за спиной уже захлопнулась, в кабинке никого не было. Каччан ушел, и снаружи сразу раздались удивленные возгласы — видимо, он вышел прямо к остальным. Изуку выбрался, как только все голоса стихли. Море подкралось ближе и шумело едва поднявшимися волнами, слепя яркими бликами. Ребята вдалеке играли в волейбол, кидая мяч через натянутую сетку. Сидящий под зонтиком Айзава дремал, нацепив на лицо темные очки и не заметив их отсутствия. Макушка Каччана маячила уже где-то далеко в воде, и Изуку пошел босиком по горячему песку, ускоряясь, переходя на бег и с разгону забегая в прохладную воду. Каччан обернулся и усмехнулся, сверкнув белыми зубами среди синих волн — точно напоминая коварный мираж. Впереди оставалось еще целых три дня этого летнего сна, и Изуку не собирался их упускать.