The best love is insane

Найлу, безусловно, нравилось такое положение вещей. У него было четыре брата, и его жизнь была воплощением каждой мечты, что когда-либо посещала его блондинистую голову. Найл хотел заниматься любимым делом, и сейчас он был участником группы. Он хотел записать альбом, и сейчас на его счету было целых два. Он хотел выступать на мировых аренах, и сейчас за его плечами были O2 Arena и Madison Square Garden. Он хотел быть популярным, и он, черт возьми, был, и все это кружило ему голову каждый день. Любовь фанатов подпитывала, и Найл не был уверен, что смог бы жить без всего этого, если бы ему не повезло так громадно на X-Factor’е. Но еще Найл хотел любить и быть любимым. И это, кажется, тоже у него было. Найл безумно любил Луи. Луи был его солнцем, его счастьем, его жизнью, и Найл не мог насытиться им, не мог перестать смотреть, трогать, обнимать. Он умирал без Луи, он тянулся к нему, он дышал им, и это было тяжело поначалу, но потом он постепенно свыкся с мыслью, что это было его судьбой – любить так сильно и так ужасающе болезненно. Найлу было хорошо рядом с Луи, и, как потом оказалось, это было взаимно, и Хорану не нужно было больше прятаться, плакать, носить маски и притворяться, что ничего не происходит. Он мог заполучить Луи, и это было слишком удивительным, чтобы быть правдой, и, наверное, поэтому к Найлу в мысли закрались сомнения. Найл также безумно любил Гарри. Он сводил парня с ума, он одурманивал, тянул за собой, и Найл не мог сопротивляться. Ему хотелось идти за Гарри, следовать за ним повсюду, быть все ближе и ближе, и это было похоже на наркотик. Но Найл был обычным парнем, и, мало того, что ему нравились парни, что не особенно приветствовалось в обществе, так он еще был влюблен в двух одновременно, и Найлу казалось, что он сходит с ума. Он пытался прогнать это чувство, он пытался понять, кто из них по-настоящему владеет его сердцем, но все это приносило огромную невыносимую боль – его сердце разрывалось на две части, потому что оно принадлежало им обоим. Так не должно было быть, и Найл отлично понимал это, но любые попытки заглушить в себе эту бурю были безрезультатны, и, в конце концов, Найл просто решил, что ему стоит поговорить с ними обоими и выяснить. Он мог получить одного и потерять другого, но в то же время он мог просто лишиться их всех сразу, и это пугало, но он должен был сделать это, так или иначе. Какого было его удивление, когда он получил их обоих. В тот день, когда они стояли в гостиной неловко глядящего в пол Найла, Луи был поразительно спокоен, а Гарри – невозможно улыбчив. Они были именно такими, какими Найл любил их, и он просто не мог рисковать хотя бы дружбой с одним из них, но Луи взял это в свои руки. Он просто лениво подошел к Найлу и, подняв за подбородок его лицо, поцеловал так нежно и сладко, как Хоран даже никогда не мечтал быть поцелованным, и в глазах Луи был тот огонек обожания, и они светились ярко-голубым светом, и Найл был так счастлив в ту секунду, что практически забыл обо всех проблемах до того момента, как Луи сделал шаг в сторону и, притянув к себе Гарри, точно так же поцеловал его пухлые губы. Это было странно – видеть, как человек, которого Найл любил, целовал другого человека, которого Найл любил, но, в то же время, это так до безумия заводило, что он просто дышал через приоткрытые губы и старался совладать с собой, потому что, если бы это было возможно, он бы хотел поцеловать их двоих одновременно. С того дня Найл полностью потерялся в своих ощущениях. Гарри и Луи были идеальны, и они умудрялись всегда дополнять друг друга – в те дни, когда Луи целовал грубо и требовательно, когда собственнически сжимал талию Найла и не давал ему вздохнуть, в те дни Гарри, наоборот, был нежным, мягким, сладким и таким невыносимо тягучим, что заставлял Найла изнывать. Когда же Луи был медленным, когда отдавал предпочтение долгим прелюдиям, Гарри был резким, крышесносным, уничтожающим. Это было так.. это ставило в тупик, запутывало, приводило в замешательство, и Найл не успевал перестроиться от одного подхода к другому, он сгорал в ощущениях, и все это было так в новинку и так нравилось ему, что он, пожалуй, был слишком счастлив, чтобы заметить, когда все пошло не так. У Луи был Гарри, а у Гарри был Луи, и, что бы ни происходило, они всегда оставались теми самыми лучшими друзьями, про чьи отношения ходили легенды, и они были гораздо ближе друг к другу, чем Найл хоть к одному из них. У них были свои шутки, свои места, свои знаки, свои слова, свои фильмы, свои песни, своя жизнь, отдельная от всего остального, отдельная от Найла. Они были нормальными, в отличии от него, - так считал Найл. Им не нужны были отношения с двумя парнями – им вполне хватило бы одного, и они нашли друг друга, и они были идеальны вместе – Найл сам считал, что они были отличным дополнением друг друга. И порой Найл так отчетливо видел любовь между ними, такую чистую, сильную, такую их, и он чувствовал себя лишним везде – в их доме, где Луи и Гарри всегда подкалывали друг друга, смеялись над одними и теми же вещами, которых Найл не понимал, шептались и переговаривались; в постели, где Луи знал, что нужно сделать, чтобы Гарри издал особенно похотливый и сладкий стон, где Гарри прекрасно понимал, что именно хочет Луи в ту или иную секунду; и даже в группе, где у Лиама с Зейном был свой собственный отдельный мир с радугой и бабочками, где Луи был с Гарри, а Гарри был с Луи, и он был лишним, чужим, ненужным. Он отчаянно убеждал себя, что все это глупости, что он накручивает себя, что Луи и Гарри любят его так же, как они любят друг друга, но ему было просто слишком очевидно, что он обманывал себя, и это было так невыносимо больно, и он не знал, что делать. Просто вскоре он снова вспомнил, что это значит – плакать в подушку по ночам, закрывшись в ванной, и как это унизительно и грустно – сбегать на кухню в полной темноте, потому что тошнит от всей той лжи, что витает вокруг. Вероятно, он все же был прав, потому что казалось, что ни Луи, ни Гарри не замечают перемен в его настроении и поведении – хотя, возможно, он просто был таким хорошим актером, - и пусть он все еще продолжал улыбаться, он продолжал целовать их, он продолжал терять голос, когда стонал от их прикосновений, но он делал это, потому что любил их, потому что не мог дышать без них, потому что они стали его жизнью, они стали им, и он действительно не знал, как выбраться из этого непрекращающегося круговорота. Его разрывало на части, и с каждым днем становилось все больнее, и слезы были все соленее, и всхлипы все громче, а Луи и Гарри были все дальше и дальше от него, и он молил Бога, чтобы они, наконец, бросили его, ушли от него, растоптали его, разорвали на части, убили, потому что он был не в силах терпеть это дальше, потому что они были такими дорогими ему, но уже такими неродными, и он был просто слишком слабым и сломленным, чтобы разорвать их отношения самому. Постепенно это превратилось в болезнь, и Найл не мог излечиться – он был болен любовью к этим двум, в то время как им не было до него никакого дела, и он перепробовал все возможные способы хоть как-то облегчить свои страдания – он пил, но это было слишком отвратительным, и он ненавидел видеть себя таким разбитым и неспособным к действиям, поэтому он почти сразу бросил эту затею; он ходил по клубам, но, пусть танцы и все это веселье и спасали его в самом начале, вскоре стало так скучно, и ему хотелось, чтобы к нему прижимался Гарри или Луи, а лучше сразу оба, но за ним стоял незнакомый парень, а впереди крутилась какая-то девчонка, и музыка была не той, и атмосфера была не та, и он перестал получать от этого удовольствие. Однажды он даже хотел переспать с каким-то парнем из клуба – по больше части из злости и обиды, потому что, боже мой, ему так хотелось сделать Гарри и Луи хоть немного больно, потому что они были ужасны, и они уничтожали его, - но, как только тот снял футболку, Найлу стало так противно от себя самого, ведь, да, тот парень перед ним был достаточно симпатичен, и он даже напоминал ему и Гарри и Луи сразу, но он не был ими, он был незнакомым, и он, наверняка, спал со всеми подряд, и Найл просто не мог изменить своим парням, пусть они, наверняка, даже не заморачивались бы на эту тему, если бы он все-таки сделал это. Он не мог изменить своей любви к ним, он не мог изменить самому себе, и он просто сбежал из той комнатки, на ходу бросая неразборчивые извинения. Он не знал, что делать, куда идти, как быть, он просто тонул в этой ситуации, и если спасение утопающих – действительно дело рук самих утопающих, то Найл вовсе не собирался спасаться. Он не хотел идти домой, потому что он боялся застать там счастливых Гарри и Луи, счастливых без него, он боялся нарушить их идиллию, он боялся испортить их жизнь, он боялся стать обузой или препятствием – он любил их, но если они любили друг друга и хотели быть вместе, то Найл не мог помешать им – его чувство было слишком сильным, слишком поглощающим, и уж чего Найл точно не хотел, так это чувства вины и стыда со стороны двух его солнц. Чем-то внутри себя он отлично понимал, эта затея, эти их странные отношения на троих были лишь экспериментом для них, и только Найл действительно хотел этого, и, возможно, тем, что он был вместе с ними обоими, он только помог им найти друг друга и действительно окунуться в омут их любви с головой. Господи, они были теми самыми Гарри и Луи, которые были до ужаса очевидно влюблены друг в друга еще со времен проекта, они были нерушимы, они были лучшими друзьями и любили друг друга в одно и то же время, и они были идеальны, черт побери, и Найл просто не мог лезть туда, ему не было места в их отношениях, и он был настоящим глупцом, если всерьез надеялся быть с ними обоими. Сейчас Найл думал, что, пожалуй, было бы лучше, если бы он так и продолжал держать в себе эти чувства, и они, вероятно, к какому-то моменту затихли бы и оставили его в покое, и Лиам все так же был бы с Зейном, а Гарри, в конце концов, был бы с Луи, и Найл был бы счастлив за них, как и подобает друзьям. Он был ужасен, потому что даже не мог порадоваться за счастье лучших друзей, во всем этом была его вина, и он был лишним, он был помехой им всем, и он вообще не должен был попасть в группу, он должен был сидеть дома и продолжать наигрывать старые песни на гитаре, учиться, а потом стать скучным менеджером в какой-нибудь скучной компании. Он был чужим, и он хотел избавиться от этого чувства поскорее. И если он не мог бросить группу хотя бы из-за фанатов, то он уж точно мог попробовать уйти от Гарри с Луи. Он не хотел плакать, он не хотел снова сомневаться, впадать в истерику, жалеть себя. Он просто медленно поплелся домой пешком, рассчитывая, что, когда он придет, парни уже будут спать, и он лишь заберет самые важные вещи и уйдет, куда угодно, лишь бы подальше от них. Дом, в котором они жили, больше не был домом Найла – он был их общим домом, и Найл планировал оставить его парням, потому что они любили это здание, и он отлично знал это. Вероятно, он звучал достаточно истерично, и его мысли были резкими, но боль была невыносимой, и сердце уже было разорвано, так что больше не было смысла пытаться привести свою жизнь в порядок. Он тихо открыл дверь и прошел по темному коридору в гостиную. Он был немного пьян, но совсем чуть-чуть, так что он вполне неплохо ориентировался в родном пространстве. Он прошел к лестнице и поднялся на второй этаж, также беззвучно дошел до приоткрытой двери в их комнату и застыл на пороге. В комнате горел ночник, и Гарри спал на груди у Луи, и они оба полусидели в кровати, словно заснули посреди чтения или вроде того. Найл невольно улыбнулся, потому что Гарри практически всегда засыпал с включенным ночником, если только не был слишком вымотан от концерта или секса, а Луи обожал перебирать волосы парня и слушать, как Гарри засыпает, лежа у него на груди. Они были вместе, и им было хорошо, и Найл подавил в себе стон отчаяния, потому что ему так хотелось оказаться там, с другой стороны от Луи, обхватить их руками и заснуть на этой до неприличия широкой кровати, чувствуя то тепло, что было в самом начале их отношений. Найл прошел в комнату, тихо ступая по ворсистому светлому ковру, подошел к комоду и взял оттуда свой телефон, который, как обычно, забыл дома, когда уходил, собрал браслеты, которые снял ночью и не надел утром, и взял в руки его любимую фотографию, которая была зажата между зеркалом и деревянной рамой. Эта фотография была слегка потертой, и краска немного размазалась в тех местах, за которые ее обычно держал Найл, и на ней были изображены три парня. Найл стоял посередине, зажмурив глаза, и по обеим сторонам от него стояли два его любимых человека, которые смотрели на него с такой невероятной нежностью, с таким обожанием, - они смотрели именно на него, а не друг на друга, и от этого по щеке Найла скатилась слеза, и он сел на ковер, опираясь о комод и вглядываясь в изображение. Гарри и Луи были так увлечены Найлом на этой фотографии, и, господи, это действительно было у них в самом начале – эта любовь, эта нежность, эта страсть, когда они действительно любили его, и он так хотел вернуть то, что было, он хотел быть им нужным, но он был лишним, и он не должен был мешать, он должен был уйти, потому что иначе он просто делал больно и себе и им. Он выпустил шумный выдох, и слезы полились еще сильнее, и он так боялся закричать от безысходности, поэтому он улегся на мягкий ковер и закусил ладонь, пытаясь успокоить себя. Он был так жалок, и было неудивительно, что он стал не нужен Луи и Гарри, - они были сильными, оптимистичными и властными, а он был маленьким, неумелым и глупым, и он всегда был помехой. Луи проснулся от того, что услышал тихий шорох и всхлипы в комнате, и он сразу подумал, что Гарри проснулся тоже, и Найл все еще не пришел, и Гарри снова боялся так сильно, как только мог, за их солнышко, потому что его не было дома уже так долго, и он был таким холодным к ним в последнее время, и Гарри умирал без него, как и Луи, но Томлинсон должен был оставаться сильным хотя бы ради кудрявого. Луи сонно приоткрыл глаза и увидел, что Гарри все так же беспокойно сопит у него на груди, и это могло значить только одно – их солнышко дома, и их солнышко плачет. Луи осторожно переложил кудрявую голову на подушку и поднялся с кровати, пытаясь глазами найти парня. - Найл? – он прошептал так тихо и с такой надеждой, что ему самому захотелось заплакать от того, какими неправильными стали их отношения в последнее время. Всхлипы прекратились, как и тяжелое дыхание. Найл испугался и постарался не издавать и звука, не в силах сейчас встречаться с Луи взглядом, слушать его успокаивающие слова, потому что все это больше не имело смысла, и ему нужно просто забрать еще некоторые свои вещи и уйти отсюда, потому что здесь было слишком невыносимо больно. Луи увидел Найла в углу, лежащим на полу у комода и сжимающим пальцами ворс ковра, и от этого дыхание перехватило, потому что он не должен был плакать – он был слишком невероятно светлым, чтобы страдать и лить слезы. Луи преодолел расстояние между ними и сел на колени, обхватывая ладонями лицо парня и гладя его по волосам. - Найл? Чего ты? Тихо, Найл, - он шептал это вперемешку со своими собственными вздохами, потому что он был так невероятно рад видеть его здесь – они с Гарри уже успели надумать себе самых страшных происшествий после того, как Найл ушел и не появлялся почти всю ночь, забыв телефон дома, - и сейчас он был здесь, живой, здоровый и такой расстроенный, что сердце разбивалось. А Найл не мог сдержать поток слез, который заливал его щеки, потому что он снова был здесь, и, помимо всего прочего, он даже мешал Гарри и Луи спать, и он был никчемным, и глупым, и ему стоило прийти утром, и он просто плакал, всхлипывая и практически скуля от того, как же все-таки больно быть таким сломанным, и как это ужасно – любить безответно, и какой Луи невероятно красивый и заботливый сейчас, и как вкусно от него пахнет, и как ему хочется просто остаться здесь, но он не может. - Найл? – с кровати послышался хриплый дрожащий голос, и Найл снова задержал дыхание, потому что теперь он разбудил и Гарри, и теперь их двое против него одного, и он просто не выдержит такого напора, и ему срочно нужно было уйти, но он лежал на полу и боялся вдохнуть. Гарри мигом слетел с кровати и оказался рядом с Найлом, обнимая его сзади за талию и обвивая его ноги своими, прижимая к себе и отчаянно шепча: - Где ты был, черт тебя дери? Мы так волновались, Найл, ты не можешь просто так пропадать ночью! Боже, Найл, никогда больше не делай так, никогда, - его шепот срывался, и в нем было столько злости и волнения, что Найл просто вслушивался и впитывал в себя эти слова, потому что в этих словах Гарри еще любил его, и это было больно, но до страшного безумия приятно. Луи лег спереди него, также обхватывая его, и его лицо было прямо напротив заплаканного лица Найла, и они с Гарри укутывали его в кокон из тел, рук и ног, и Найлу было так тепло, что он просто дышал их запахами, успокаиваясь от внезапной истерики, и он просто наслаждался этой минутой, потому что таких моментов у них не было уже давно. - Что происходит, Найл? Почему ты плачешь? Почему ты не светишься больше? – шептал Луи тихо, и его голос был слишком детским даже для него, и в нем была надежда и грусть, и Найл собрал в себе все силы, чтобы перестать дрожать и ответить: - Я вижу все, Лу. Вам так хорошо вместе, и вы отстраняетесь от меня, и я понимаю все, вы же Ларри, и я не нужен вам, но это так больно, - он рвано вдохнул и опустил глаза, - это так чертовски больно. - Найл, боже, - Луи придвинулся к нему ближе, и Гарри сделал то же самое, и они не оставили и миллиметра между их телами, и это было таким забытым, но таким привычным, и Найл прикрыл глаза, потому что сейчас Луи скажет ему, что он прав, Луи скажет, что им нужно прекратить это, Луи предложит остаться друзьями, и Найл умрет, потому что ему бы просто хотелось провести остаток своей жизни в этих объятиях. – Ты такой дурачок, Найл. - Мы думали,.. - тихо начал Гарри, и его голос был непривычно хриплым, и он мелко дрожал, и Найл боялся того, что он скажет, потому что ему не хотелось, чтобы это кончалось, но это должно было кончиться, и не было другого выхода. – Мы думали, что ты не любишь нас, что мы противны тебе, что тебе скучно, мы так боялись, что ты уйдешь, Найл, мы никто без тебя, мы не можем без тебя, Найл, пожалуйста, не оставляй нас, - он говорил с мольбой в голосе, и Найл знал, что Гарри никогда не был таким, если только он не был действительно в безвыходной ситуации, и сейчас, видимо, был именно тот случай, и Найл не знал, что думать, потому что все это время они неосознанно отдалялись друг от друга лишь потому, что слишком хотели быть вместе. Это было абсурдно, странно и глупо, но так в их стиле, что Хоран облегченно выдохнул и вконец расслабился в крепких объятиях. Даже если слова Гарри были неправдой, даже если он не имел в виду то, что сказал, даже если Найл неправильно его понял, сейчас было слишком уютно и тепло, чтобы нарушить это. - Простите, - прошептал Найл в ответ и поерзал, пытаясь прижаться к ним обоим сильнее, пусть это и не было возможно, и в нем снова просыпалось то чувство, словно его разрывает, потому что он пытается отдать свою душу им обоим одновременно. – Я так люблю вас, простите. Луи улыбнулся и поцеловал Найла в лоб, прикрывая глаза от наслаждения, потому что они опять были вместе всей семьей, и это было тем, о чем Луи мечтал так долго – просто лежать всем вместе и обниматься, улыбаясь, признаваться друг другу в любви и целовать в лоб. - Не смей даже думать о чем-то подобном больше, - пробормотал Луи, и его голос был сладким и тягучим, и он ласкал слух Найла лучше любой музыки. Хоран почувствовал, как Гарри кивнул сзади и продолжил за Луи: - Мы существуем для тебя, ради тебя, и нам не нужен никто, кроме тебя, - Найл не хотел верить, потому что он никогда не был главным в их отношениях, а в постели даже наоборот, но тон, которым говорил Гарри, заставлял верить ему, потому что, черт, это было именно тем, что всегда мечтал услышать Найл. И он слышал сейчас, и он был счастлив, и все сомнения, что были раньше, казались такими глупыми и необдуманными. Найл не любил ошибаться, а тем более в своих мальчиках, но ему нравилось то, к чему обычно приводили его ошибки. И сейчас они лежали на ковре, прижавшиеся так близко друг к другу, что сливались воедино, и Найлу просто было хорошо. Он чувствовал, как Гарри терся об него, как он провел носом за ушком и поцеловал шею, и Найл рвано вдохнул, справляясь с возбуждением, и кудрявый укусил его за мочку уха и прошептал: - Мы так скучали по тебе, - и принялся кусать шею и сразу зализывать места укусов, запустил руку под тонкую футболку блондина, очерчивая длинными пальцами талию и живот, и Найл готов был застонать лишь от таких нежных прикосновений, когда Луи впился в его губы поцелуем и запустил одну руку в волосы, другой расстегивая ширинку и словно случайно проводя по паху. Было неудобно делать это на полу, и Найл, застонав слишком сладко даже для себя, пробормотал что-то про кровать и был сразу подхвачен четырьмя сильными руками и перенесен на мягкое покрывало. В комнате было все так же темно, но тусклый свет ночника освещал их достаточно, чтобы сделать этот момент настолько одновременно романтичным и пошлым, каким он только мог быть. Найл лежал на кровати, распластавшись и ожидая продолжения, потому что он так хотел своих мальчиков, он хотел отдаваться им снова и снова полностью, потому что это было невероятно – быть с двумя парнями одновременно, и они были настолько невозможно умелыми, и они так хорошо знали все повадки и желания Найла, что порой он даже не успевал подумать о чем-то, как Гарри или Луи уже выполняли это, и от этого взрывалось что-то внутри, потому что от таких непередаваемых ощущений можно было умереть. И сейчас Гарри целовал его, мягко и сладко, так невыносимо тягуче, что возбуждение крепло с каждой секундой, и Луи, который стягивал с парня узкие джинсы, вовсе не помогал, потому что он задевал эрекцию, и Найл мог только неистово стонать в губы кудрявому и сжимать в руках ткань покрывала, потому что от этого было невозможно сбежать или спрятаться. Луи стянул боксеры с Найла и облизал его член, не притрагиваясь руками и не делая ничего серьезного, но блондин уже готов был кончить, и Луи, вероятно, знал это, поэтому Найл сразу же почувствовал на члене холодное кольцо, которое Томлинсон закрепил у основания. Хоран недовольно замычал, потому что он одновременно ненавидел и обожал это кольцо, потому что оно заставляло его мучиться и в то же время изнывать от наслаждения. Луи и Гарри любили это кольцо еще сильнее, потому что оно давало им обоим возможность насладиться их мальчиком сполна, и они всегда использовали это по максимуму. Вот и сейчас Гарри оторвался от желанных губ и, скинув с себя единственный предмет гардероба – боксеры, потянул на себя расслабленное от возбуждения тело и поставил Найла на колени, вставая за его спиной и прижимая его к себе, заставляя закинуть голову на плечо и практически повиснуть на парне, позволяя ему целовать открытую светлую шею и оставлять там яркие отметины. Луи опустился на кровать перед Найлом и смотрел снизу вверх на это идеальное уже полностью раздетое тело, и Найл был таким развратно красивым в тот момент, таким плохим и пошлым, таким желанным, и этот вид Гарри, прижимающегося к голой заднице Найла своим пахом и кусающего его шею, и сам Хоран, стонущий так громко и так невыносимо сладко, - все это вывело Луи, и он провел рукой по налившемуся члену Найла и взял его в рот почти полностью, слегка проводя острыми зубами по нежной коже и заставляя блондина вцепиться пальцами в его волосы. Гарри подхватил с тумбочки баночку со смазкой и, размазав немного по пальцам, ввел сразу два в Найла, и тот не знал, что делать – он кричал от того, как Луи прикусывает его член, от того, как головка упирается Томлинсону в глотку, от того, как Гарри вводит два, а затем и три пальца в него сзади, и как они два двигаются практически синхронно, словно это отрепетировано, словно они настолько хорошо чувствуют друг друга и самого Найла. И когда Гарри вместо пальцев приставил ко входу свой член и медленно вошел на всю длину, Найл больше не мог терпеть, он стонал во все горло, разрываясь от окруживших его ощущений, от тепла рта Луи и от надавившего на простату члена Гарри, и от любви, которая заполняла его без остатка, и это все было слишком, и Луи продолжал посасывать плоть, и Стайлс постепенно набирал темп, двигаясь размеренно и тягуче невыносимо, и все это уже так давно не врывалось в жизнь Найла, что сейчас он не мог ничего поделать с собой, но кричал, рвал связки и извивался между двумя парнями, державшими его так крепко. Ему нужно было кончить прямо сейчас, и ему уже было практически больно, но он знал, что все это – только начало, и что ему нужно держаться, но он не мог, и он кричал и кричал, и Гарри с Луи умирали от родного звука, потому что это было невероятно – слышать голос такого развратного Найла, когда он изнывает от желания и возбуждения, когда они овладевают им, а он имеет полную власть над ними, и это одурманивает сильнее любого наркотика. Найл чувствовал, как сильно впиваются в его бедра ногти Гарри, и как он ускоряется, как кусает за плечо до крови, как кончает, заполняя Найла, и как слизывает капли крови со светлой кожи, извиняясь и пытаясь прийти в себя от оргазма, и в это время Луи освобождает член Найла из невыносимого плена и переползает на место Гарри, подхватывая изможденного блондина и поглаживая его бедро. Стайлс падает на кровать рядом и из-под опущенных ресниц видит, как Луи сразу входит в него до конца, слышит, как хлюпает его сперма в Найле и как сам Хоран стонет, кричит и уже плачет от боли и удовольствия, и Гарри видит слезы на щеках Найла, но он не хочет стирать их, потому что это выглядит так грязно и развратно, что ему кажется, что он готов возбудиться снова, но он лишь смотрит, как резко и глубоко входит в блондина Луи, как им обоим хорошо и как член Найла уже посинел от напряжения. Он подползает к плоти Найла и берет ее в рот, облизывая и доводя парня до грани от возбуждения, и блондин больше не может терпеть, и он скулит, и кричит, и умоляет парней дать ему кончить, потому что ему нужно, и его голос хрипит, и он просто умирает, потому что так сильно, так больно, так слишком не было ни разу, и он не был готов к подобному, и Гарри тянет руки к кольцу, осторожно разжимает его и чувствует, как пульсирует член Найла и как парень кончает ему в рот, отчаянно крича так громко, что его голос заполняет весь дом, и он сжимается вокруг Луи, заставляя того закричать в унисон и кончить внутрь парня, облегченно выдыхая и стараясь не упасть на покрывало. Гарри встает на колени и обнимает Найла, чтобы тот облокотился на него и не упал обессилено от крышесносного оргазма, который он только что испытал. Гарри тянется к Луи и целует его через плечо Найла, передавая ему остатки спермы, и они оба стонут от удовольствия и этого соленого вкуса своего мальчика, и Найл не может поверить, что он действительно мог подумать, что они больше не любят его. Он был абсолютно изможден, и, когда парни хоть немного вытерли его от спермы и уложили в кровать, укрывая одеялом, он сразу закрыл глаза, проваливаясь в сон и чувствуя, как с двух сторон к нему прижимаются два горячих тела. *** Найл подумал, что иногда это действительно хорошо – ссориться с родными, обижаться, думать о плохом и вообще капризничать, потому что он понял несколько очень важных вещей, о которых стоило знать раньше. Во-первых, никогда не стоит так громко кричать во время секса, потому что, да, ни Лиам, ни Зейн, ни продюсеры не были довольны тем, что Хоран пришел на репетицию абсолютно без голоса, и только Гарри и Луи довольно переглядывались и ухмылялись тому, как отчаянно хрипел Найл, когда пытался что-то сказать. Во-вторых, пожалуй, это было неплохим решением – рассказать Луи и Гарри о том, что мучило Найла, потому что, кто знает, сколько времени бы они еще прожили, боясь потерять друг друга, но все так же отдаляясь, все так же постепенно холодея и теряя ту страсть, что была между ними. И, в-третьих, конечно, Найлу никогда не стоило сомневаться в его мальчиках, потому что, несмотря на их странные отношения, несмотря на мнение окружающих, ненависть и косые взгляды, Найл всегда был и будет их солнцем, и это было одной из тех вещей, которые были созданы, чтобы длиться вечность. Найл хотел любить и быть любимым. И теперь у него было целых два человека, готовых дать ему это. Найлу, безусловно, нравилось такое положение вещей.