***
В очередной раз на съезде поэтов Маяковский встречает Есенина. Этого деревенского простачка, которого не может понять. Не может понять его талант, ведь стихи надо учиться писать, да писать какие! Со смыслом! С агитацией! Ради народа, а не лебезить про одну природу да свои любовные похождения! — Что, Серёж, где лапти? — подходит к Есенину на расстояние нескольких шагов, словно запачкается, если сделает ещё хоть одно движение в его сторону. — Снял, Володь, а что, соскучился? — мило улыбается тот, прерывая беседу с какой-то дамой, что тут же поспешно ретируется, не встревая в конфликт двух поэтов. — А говорил, что пиджак не наденешь, — ухмыляется Владимир, поправляя галстук, словно он вдруг начал давить на шею. — Времена меняются, Володь, люди меняются, а ты всё тот же, — пожимает Есенин плечами. — Выпьешь со мной? — старается Сергей свести назревающий конфликт на ноль. — Лучше из лужи попью, чем рядом с тобой, — лишь бросает Маяковский и разворачивается спиной к собеседнику, отходя. Владимир не помнил, чтобы на прошлом поэтическом вечере был алкоголь, но в этот раз оный присутствовал, как заметил Есенин. Присутствовали и милые дамы, что были одна лучше другой, которые так и вились возле Маяковского, мило смеясь и спрашивая его о собственных стихах, о музыке, об искусстве — словом — обо всех высоких темах, что приходили барышням на ум. Жаль только, что ни одна из них не была так прекрасна, как Лиля. Всё же открыто стоящий алкоголь манил, а потому к середине вечера, встретив больше половины присутствующих поэтов, Владимир всё же доходит до заветного столика с напитками, наливая себе в стакан коньяка — не отказываться же. Откуда ни возьмись где-то за спиной слышится есеньевский смех, не громкий, но бьющий по ушам. Случается, ведь, когда человек раздражает, все его выходки кажутся такими же раздражающими, как и он сам. Так и смех поэта для Владимира был вещью малоприятной, но вместо того, чтобы ретироваться, мужчина обернулся с ухмылкой, глядя на это уже явно подвыпившее нечто. — В деревне крестьянам не наливают, а потому ты здесь решил оторваться, Есенин? — Ой-ой, смотрите, дамы, — обратился к окружающим его девушкам Сергей, — народный поэт скалит на свой народ зубы, ведь не может смириться, что его способен кто-то из низов обойти в плане стихов. Опустив руки с талий двух прекрасных дам, что сопровождали его, не растерявшийся Есенин чуть шаткой походкой, но с вызовом в глазах делает несколько шагов к своему оппоненту. — Сомневаешься во мне? — Скорее абсолютно уверен, — глядит сверху-вниз Маяковский, — что ты обречён на провал. Не будь посмешищем и отойди, — брюнет залпом осушает стакан коньяка, быстро слизывая с губ оставшиеся капли. — Посмешищем здесь являешься только ты, упрямствуя и не признавая моего таланта, — наваливается поэт на стол рядом с агрессором, пошатнув мебель, из-за чего на другом конце жалобно звякает чей-то стакан. Это соперничество началось с первой встречи. Говорят же, что есть любовь с первого взгляда. Так вот, здесь всё с точностью до наоборот: Маяковский, встретив крестьянина, возомнившего себя поэтом, сперва лишь посмеялся, но, услышав чужие стихи, начал злиться, ведь действительно не мог признать, что какой-то простолюдин мог иметь талант к этому искусству. Есенин же, в свою очередь, не то, чтобы невзлюбил Маяковского, просто играл на чужих нервах, мелькая на глазах и раззадоривая пыл. Главное — умел вовремя прикусить язык, чтобы грузин не закипел до такого состояния, когда будет уже не прочь полезть к оппоненту с кулаками. Но агитатор этого, видимо, делать и не планировал, а потому «крестьянский сын» наглел с каждой новой встречей, не зная, что такое тормоза. Так и в этот раз. — И вообще, что это такое? — Сергей резко приближается, глядя прямо в чужие глаза, и смеётся, протягивая руку до отросшей шевелюры грузина. Последний же в ступоре от такой наглости. Есенин смеётся, с силой зарываясь пальцами в чужие волосы и оттягивая к себе, вниз. Даже несмотря на то, что уступал Маяковскому сантиметров на двадцать, не стеснялся этого. — Отрастил себе лохмы, что даже гребень не берёт. — А сам-то, — огрызается народный поэт, вырываясь из чужих пальцев. — Деревенщина, на свадьбу косу отращиваешь? Следи за руками, — почти что рычит он, но не лезет в драку, прекрасно осознавая, что собеседник его просто провоцирует. — Иначе оторву. — Как же мне страшно, — в ответ пьяно глядит на него Серёжа, а после, видимо, совсем уже не контролируя себя, тянется рукой к лицу футуриста, но тот перехватывает чужую кисть, резко отбрасывая в сторону. Очевидцы утверждали, что если бы не такое количество людей на этом собрании, если бы не присутствие критиков, готовых наброситься со своими разоблачающими статьями при первом шаге в сторону, драки было бы не избежать — слишком уж выступал Есенин. Владимир решается только на то, чтобы припереть недоучку-поэта к стене и показать, кто тут из них двоих сильнее, и плевать на то, что за их словесной перепалкой наблюдают. Грузин делает шаг навстречу к крестьянину. Тот же, в свою очередь, назад и упирается спиной в одну из массивных мраморных колонн, даже переставая дышать от неожиданности. — Что, хочешь испортить себе и без того не такую уж и чистую репутацию, Володь? — пытается он найти выход из неудачного положения. — Плевать, если я смогу взамен увидеть твоё до ужаса испуганное выражение лица, деревенщина, — снижает голос до тихого рычания Маяковский. — Володь… Грузин упирается ладонью в колонну за есеньевской спиной, таким образом, припирая мужчину к ней вплотную. Такой трюк срабатывал с девушками — Маяковский это прекрасно знал, как знал и то, что большинству это нравилось, вот только мужчине от такого положения явно должно стать не по себе, учитывая ещё и то, что соперник явно превосходит в размерах. Сергей, на удивление, не растерялся и сейчас, вновь протянув свои неуёмные пальцы к шевелюре поэта. — И что ты мне сделаешь? — с силой потянул вниз, вынуждая наклонить голову. Владимир под напором крестьянского сына неловко подчиняется, вдруг осознавая, что пьяный акцент поэта пропал, а от него самого совершенно не пахнет алкоголем — Есенин просто играл с ним. Мужчина, рыкнув, резко поднёс свободную руку к чужой шее, обхватывая за горло. — Ах, ты, сукин сын, — сжимает он пальцы, не обращая внимания на успевшую собраться возле них толпу, с наслаждением слушая чужие хрипы. В свою очередь тот одним резким рывком за волосы приближает кипящего Маяковского прямо к лицу, не желая оставаться униженным и прямо-таки выплёвывая в лицо: — Высокомерный ублюдок. Окончательно придушить начинающего поэта не позволяют какие-то люди, принявшиеся оттаскивать соперников друг от друга, что получается не сразу. В руке у Серёжи остаётся несколько волос грузина, а на шее — саднящие следы от его пальцев. У Владимира же после стычки остаётся чувство удовлетворения происходящим, когда он видит пытающегося вдохнуть Есенина. — Нет, серьёзно, что это за лохмы у тебя на голове? — в конце концов разражается смехом Серёжа. — Посмешище. — Кто бы говорил, — зло хмыкает высмеянный. — Вызываю вас, Есенин, на дуэль. Поэтическую, вы ведь так боитесь настоящей, а потому придётся сделать вам скидку. — Только не плачьте потом, как в тот раз, когда вас публично унизил Северянин, — оппонент находит слова для очередной колкости. — Приберегите свои агитезы для лучших времён. Одна из присутствующих девушек после этого случая утверждала, что Маяковский, уязвлённый до глубины души, в этот момент из последних сил держал себя в руках, чтобы не накостылять имажинисту прямо на этом самом месте. — Советую вам прихватить на завтра и свои кобылезы. Или попытаться за ночь сочинить что-то стоящее, Есенин.***
— Эй, а вот про кобылезы было совсем необязательно! — с прищуром пихает Есенин сидящего собеседника в бок. — Ты про Северянина тоже загнул, так что всё честно, — даже не пытается отодвинуть нагло нарушающего личное пространство поэта Владимир. — Ну-у, — без зазрения совести чарующе улыбается имажинист, — нам же нужно было, чтобы ссора выглядела натурально. Я импровизировал. — Дурной, — беззлобно хмыкает грузин, откидываясь на спинку дивана, а после хлопает себя по коленям. — Иди сюда. Оба мужчины разъехались после вечера буквально один за другим, разве что не в одном авто. Маяковский сослался на предстоящую завтра встречу, Есенин — на усталость. Вскоре они уже находились в квартире Сергея, чья жена отправилась на неделю к родственникам, а потому поэт был предоставлен сам себе. И он без промедления по первому призыву пододвигается еще ближе и усаживается на чужие колени, целуя Маяковского, с улыбкой сминая губы напротив своими: — Тебе так нравится подогревать мнение толпы и нелепые слухи о нас, да? — Просто не мог удержаться, чтобы не припереть тебя к стенке, — прижимает грузин крестьянского сына к себе и кусает его губы, намекая меньше болтать. — Я же знаю, как тебе это нравится. Имажинист оставляет фразу без ответа, решая, что это так себе повод оторваться от губ Владимира. Поэт чувствует чужие пальцы на своей талии, а потому запускает собственные в волосы Маяковского, сжимая пряди, но вдруг отстраняется, усмехаясь: — Я надеюсь, что ты не планируешь стричься. Ты мне нравишься таким. Агитатор непонимающе глядит на блондина. — И вообще, — продолжает по-прежнему уязвлённый Есенин. — Если у меня кобылезы, то не хочешь помочь мне написать «что-то стоящее»? Выдыхая вселенское «да блять», собеседник бесцеремонно сгребает партнёра назад к себе, сваливая на диван и вновь затыкая поцелуем. В конце концов Маяковский так и не подстригся.