//за кассиопеей -

время закончилось в воскресенье — чжухон не помнит точно какого числа, но, кажется, где-то в конце мая/начале июня. теперь новости не транслируются, а узнать — не у кого. календарь упрямо показывает тридцать первое августа. (три месяца подряд). минхек с упрямым постоянством смотрит на часы. стрелки не двигаются (нет батареек). ганхи однажды просто выкидывает их (батарейки), слушает крики, почти получает ножевое; говорит, что устал наблюдать, как умирает вселенная. чжухон его почти понимает. он тоже, в принципе, устал. ядреный красно-оранжевый рассвет (кровавый до невозможности) дребезжит в отступающем лиловом (су)мраке. включить свет — истинное самоубийство, взять фонарик — аналогично. солнце уже не греет — никто не знает какой сейчас месяц (предположительно октябрь) — благо, что светит, и то, с перебоями. высунуться за едой — опасно. вдвоем или втроем было бы не так стремно и кто-то мог бы держать в руках и недогнившую биту, и трубу от карниза (их лучшее средство защиты), но у минхека жуткие мигрени (поэтому предположительно октябрь), а ганхи сам куда-то ушел. чжухон надеется, что ушел не подыхать на милость мертвякам — будет очень прикольно мочить своего близкого товарища. (минхек, в любом случае, уже) на нем оседает недельная пыль и грязь. единственное что сейчас чжухон хочет — умереть наверняка. или протянуть ноги на потертом красном диване в их квартире на втором — там, почему-то, спокойнее. ганхи, к удивлению, притаскивает двоих. (второй просто приходит сам днем-вечером позже; второго зовут чангюн и он похож на подростка, которому не дали карманных денег; второй чжухону определенно (не)нравится). минхек наставляет на первого ствол — последний патрон он потратил на хосока. (у минхека в голове уже давно белый шум, призрачное тиканье часов и мать-бессонница. чжухон не знает, почему он до сих пор не спалил себя на костре, как гребаная инквизиция во времена крестовых походов). костер они не разжигали очень давно. чжухон пророчит, что следующим будет он. обогреватель не фурычит уже несколько месяцев. (электричество накрылось неделей раньше). впятером будет намного сложнее, но зато можно не переживать, что их всех сожрут сразу. подавятся (сарказмом). этажи, районы, квартиры — все смешалось в кашу, потрепалось (не)жизнью, совершенно не существовало, кажется; теперь все — серая куча мусора, пыли и пепла. чжухон жалеет, что он не среди- (октябрьский?) ветер задувает в уши, обветривает кожу до красноватой потрескавшейся корки, продувает насквозь; снег стелется градиентом по старой мебели, небольшому деревянному столу, не работающему телевизору, который когда-то крутил новости двадцать четыре на семь, ложится плавно на заиндевевшие металлические столовые приборы монохромом из незакрытых окон. чжухон по старой, давно забытой привычке хочет проверить прогноз погоды на неделю. сети нет. на телефоне осталось пять процентов. кажется, скоро зима. минхек первый раз говорит, что он устал. чжухон не скрывает, что он — давно. чангюн где-то находит целый подвал сухофруктов, консервов и круп, почти не угробленных крысами, чжухон говорит только «класс, молодец» и хлопает где-то в районе плеча, потому что чангюн сыпется на глазах (умершими мемами, иронией и желчью). разговаривать с ним не хочется категорически. только наблюдать издалека. редко. когда очень нуждается в помощи. ( — подожди, очень больно. — радуйся, что ногу не отгрызли. — ну да, ты же расстроился, что я жив. ради этого стоило пожертвовать лодыжкой. — иди нахуй. — ты не слышал, что я говорил про лодыжку?) толстовка трещит от количества одежды под ней, обогревать все еще не (никогда не за)работает, из окон сквозит морозом и мертвечиной; ганхи находит самое теплое место в квартире и укрывает минхека и того, второго, которого он притащил за собой, в своих одеялах — чем больше, тем теплее. чжухона пожирает бесконечность, такой глупый (не)конец и (почти) зима на его любимом красном потертом диване, а чангюн (не)случайно падает своими губами в его. — я бы предложил тебе чая, но у нас нихрена нет уже год. («а еще холодно пиздец, но уже нет, потому что ты как ебаная печка — горячий»). экстремальный холод бьет по нервам, незашторенным голым окнам, по ганхи; у чжухона зудят вены, время от времени, и чувство долга, как будто он обязан ради кого-то жить. (кажется, выгрызает изнутри, оседает на стенках внутренних органов, полосует до крови). костер разводят из оставшихся стульев и старого дедушкиного граммофона, от пепла краснеют глаза, минхек рыдает на морозе, делая только хуже — щеки жжет огнем. чангюн наблюдает как искры от пламени улетучиваются в иссиня черное небо, как догорает костер ганхи, как чжухон прикуривает дефицитную дерьмовую сигарету; как чжухон мажет губами по его щеке, когда заходит в подъезд, как в чжухоне угасают последние сгустки надежды. смотрит, как чжухон трескается. чангюн докуривает и тушит окурок кроссовком.