Табу

      В их испорченном лицемерном мире не осталось ничего святого, ничего запретного. Можно получить все, что захочешь, если сможешь оплатить выставленный счет. Деньги уже давно перестали быть ходовой валютой в их среде. Основные сделки заключались с собственной совестью.       Даже под пытками в сознании Доминики оставался уголок для ненависти к своему дяде. Именно он втянул ее в эту беспросветную черноту, где кроме лжи, похоти и политики нет ничего. Дядя использовал ее как удобную фигуру на шахматном поле, практически пустил в расход. Никаких родственных чувств, никакого отголоска сострадания. Люди его профессии к подобным чувствам совершенно не склонны.       Хоть девушка все еще искренне любила мать и скучала по Нэйту, но только жгучая ненависть позволила пережить все зверства, которым подвергла ее система. Сколько раз дядя повторял, что они похожи, что умеют видеть людей насквозь и выживать любой ценой. Теперь Доминика хотела проверить, сумеет ли выжить он?       Она сделала все, чтобы загнать Ивана Егорова в ловушку. Незамеченной проникла в его квартиру, подкинула неопровержимые улики и должна была незаметно уйти, но, вопреки здравому смыслу, осталась ждать. Она хотела еще раз заглянуть в холодные глаза своего дяди.       Иван вернулся домой поздно, когда за окнами стемнело. В гостиной едва скрипнуло кресло, когда он зажег свет. Тренированные годами рефлексы требовали схватиться за оружие, которое было спрятано на такие случаи в каждой комнате, но мужчина знал, кто его гость, а точнее — гостья.       В последнее время племянница его разочаровывала. Она должна была стать идеальным инструментом, но собственная гордость и упрямство не давали ей перейти последний рубеж. У спецагента не должно быть лишних чувств, только цель и средства ее достижения. Любого другого агента Иван бы уже списал со счетов, но избавляться от нее не спешил.        — Как ты незаметно вошла, — сухо заметил он, проходя в гостиную, — что, этому тебя учили?       Мужчина намеренно поднял болезненный для нее вопрос об учебе. Школа, куда он ее отправил, отличалась жесткими методами, ломающими личность и строящими из обломков настоящих патриотов, способных на все. Этим вопросом он хотел еще больше разозлить Доминику. Как и десять лет назад, он видел за показной маской спокойствия совершенно иные эмоции. Раньше она боялась его, теперь же ненавидела.        — Они одобрили мою просьбу? — проигнорировав провокационный вопрос, холодно поинтересовалась Доминика.        — Да, одобрили, — равнодушно отозвался Иван, наблюдая как нарочито медленно девушка поднимается с кресла и подходит к нему.        Она ненавидела так сильно, что желала ему смерти. Но мужчина не боялся подпускать ее близко. Он слишком хорошо ее знал, племянница не стала бы убивать его своими руками, ровно как и он предпочел бы загрести огонь чужими руками.        В каждом ее движении было нечто тягучее, дразнящее — она бросала ему вызов. Это был ответ на его вопрос об учебе, Доминика демонстрировала, чему именно ее научили. Заставить желать, а потом контролировать через возникшее желание. Он знал, чему обучают воробьев, поэтому устроенное зрелище вызвало лишь усмешку.       Приблизившись вплотную, она потянулась к его щеке с легким родственным поцелуем. Но едва ощутимое касание губ всего за мгновение превратилось в томительный поцелуй. Поддавшись соблазну, Иван ответил на него, перехватывая инициативу.        — Ты был прав, — отстраняясь, в губы мужчине тихо произнесла девушка, — я такая же как ты, дядя.        Сохраняя маску равнодушия, Доминика двинулась к входной двери. Она чувствовала нервную дрожь в коленях и бешено колотящееся сердце. Ужас пробирал девушку до костей от одной только мысли, что этот поцелуй доставил ей удовольствие. Более того, глубоко внутри она не желала останавливаться.        — Доминика, — раздалось из-за спины, когда девушка коснулась ручки двери, — хочешь, я скажу, зачем на самом деле ты сюда пришла?        Она замерла спиной к человеку, о смерти которого так отчаянно мечтала. Чувствовала его проникающий в самую душу взгляд и отчаянно не хотела признавать правдивость его слов.        — Я ненавижу тебя, — прошептала девушка, все еще не находя силы взглянуть своим страхам в лицо.        — Только из-за того, что я даю тебе то, чего ты действительно хочешь. Ты всегда хотела недоступного, — он продолжал стоять за спиной напряженной Доминики, констатируя, — захотела стать примой Большого театра — это было несложно устроить, захотела отомстить обидчикам — я позволил тебе это и убрал все следы. Тебе нужна была власть, и я отправил тебя туда, где этому прекрасно учат. Мы действительно похожи, поэтому для меня не секрет, чего ты хочешь на самом деле. Я это вижу так же ясно, как могла бы видеть ты, если бы перестала цепляться за бессмысленные условности. Позволь помочь тебе.        Его слова вызывали злость в душе Доминики. Да как он смеет после всего, через что она по его милости прошла, говорить о том, что знает что-то о ней. Обернувшись, она собиралась залепить ему пощечину, но мужчина только этого и ждал, ловко перехватывая руку и прижимая девушку к двери.        — Не отрицай собственные желания и собственную природу. Рамки морали не для нас, — он склонился вперед, нависая над зажатой девушкой, — хочешь, чтобы я остановился?       На несколько секунд он замер, всматриваясь в напряженное лицо Доминики, а затем медленно коснулся слегка припухших губ.       Девушка не хотела поддаваться на провокацию, она не верила ни единому слову этого мужчины, заставившего пройти ее через настоящий ад. Он был для нее проклятьем, ее личным дьяволом, сманившим на скользкую дорожку. Но каждый раз, когда ей требовалась помощь, она приходила к нему сама.        Казалось, одно волшебное слово, и все прекратится. Но Доминика не собиралась обманываться. Она жаждала этих прикосновений не меньше его. И они оба это прекрасно понимали. Ведь страсть, разожженная из ненависти, горит куда ярче, сжигая дотла. Осознав бессмысленность сопротивления, девушка отпустила себя, позволяя забыться в пьянящем удовольствии.       Со всей накипевшей яростью она впилась в тонкие губы, слегка прикусывая нижнюю. Ее сумка с грохотом упала на пол, рассыпая содержимое. С наслаждением Доминика вдохнула хорошо знакомый мускусный аромат дорогого одеколона, впиваясь пальцами одной руки в удивительно мягкие волосы Ивана, а другой лаская напряженную спину под пиджаком.        Мужские руки дразняще гуляли по гибкому телу, вынуждая подчиняться настойчивым ласкам, таять под умелыми прикосновениями. Совершенно незаметно для обоих мешающая одежда оказалась разбросанной в прихожей, а опьяненная друг другом пара переместилась в темную спальню, где не было места условностям.       Он предугадывал каждое желание Доминики, не давая ей ни малейшего шанса опомниться. Ее глухие стоны дразнили его, как и острые ногти, впивающиеся в спину. Даже сейчас, находясь под ним, девушка не признавала его власть. Но сейчас ему нужно было нечто другое.        — Каково это, потерять контроль, дядя? — оказавшись сверху, прошептала ему в самое ухо Доминика, обжигая кожу горячим дыханием.        — Думаешь, власть это то, что мне нужно? — парировал мужчина, впиваясь в губы девушки очередным поцелуем.        Они терзали друг друга болезненными ласками, доводя до края наслаждения, отринув все правила морали и нравственности. Никто не желал останавливаться, слишком приятно было забытье. Каждый хотел получить от другого хоть каплю правды, но они были слишком похожи, чтобы по настоящему поверить в возможность подобного исхода.