Но я все так же смотрю на звезды

«Я тону в одиночестве, и впервые в жизни мне кажется, что не смогу выплыть.» Марк Леви.

      Изуку неподвижно смотрел на небосклон. Освещённый тысячами мелких и крупных звёзд, он отражался непроглядной синевой в редких лужах на дорогах. Такие беспечные огоньки кружили хоровод и бросались в бегство, словно играя в «пятнашки». Не зная ни горя, ни радости, они продолжали мелькать перед глазами скудной золотой дорожкой, всячески дразнясь и хохрясь. Кто бы мог подумать, что этот миролюбивый мальчишка, что уже зарекомендовал себя как неплохого героя, будет позволять крепкой верёвке на шее душить его? Кто бы мог подумать, что этот герой сам станет затягивать петлю на своей шее, что носит внушительное название «одиночество»? Бедный мальчик готов был грызть землю, лишь бы перестать чувствовать тот ком в горле, что был подобен самому острому ножу. Самой тугой верёвке, и самому сильному удару вербой по спине.       Мидория видел эту искреннюю заботу его друзей, радовался чужим ярким улыбкам. Казалось, это греющее тепло было так близко. Так близко, что брюнет радушно протягивал к нему руки, чтобы наконец-то его обнять, пригреть на груди, тепло улыбнуться в ответ. Однако его рука, будто каменная, проходила сквозь призрачный свет. И он морщился от неприятного чувства где-то в желудке. Как бы что-то крепко-накрепко скручивается в тугой узел. Он морщился с обидой и ощутимой болью, чувствовал обволакивающий страх, что липнет к коже. Страх остаться абсолютно одному. Зелёноволосый герой с тихим всхлипом жадно хватает воздух ртом, прижимает одну дрожащую руку к груди и сминает в ладони ткань своего геройского костюма. Изуку старался забыть, действительно старался. Но пареньку всё больше казалось, что с каждым днём он только укрепляет отягощающие мысли об этом дне. «Время лечит» — твердили окружающие, успокаивая героя робкими хлопками по сутулой спине. А темноволосый неуверенно выдавливал из себя подобие той улыбки, что согревала его на протяжении всего его детства. Нет, Мидория знал точно: время не лечит. Эту глубокую рану — время только неумело обрабатывает и преподносит жалкий кусок марли. А пострадавший только шипит, готовый взвыть, словно дикий зверь. Шипит, корячится, морщит нос и скучает по тому времени, когда он ещё не вышел из обихода. А сейчас мальчишке оставалось лишь цепляться за ничтожную соломинку надежды. Но где-то на периферии сознания притаилась мысль о том, что уже слишком поздно.       Изуку не тонул, он уже покоился на самом дне. — Знаешь, Каччан! Я стольким с тобой хочу поделиться, — увлечённо отозвался Деку, поджимая губы от налёта острой боли на душе.       Брюнет мазнул усталым взглядом по его окружению; было тихо, спокойно. Воздух дрожал только от его хриплого, измученного голоса и частых вздохов и всхлипов. В ту же секунду Изуку резким, судорожным движением опрокидывает голову назад, пытаясь сдержать камушки-слезы. Он вновь давил из себя истерическую улыбку и дрожал, чувствуя, как пустота вокруг него обратилась отравленными стрелами. Они впиваются в слабую душу парнишки, из-за чего восковая кожа неприятно зудит и ноет, просит о помощи. А сознание от гнетущей боли начинает окутываться пеленой тумана. Он заволакивал со всех сторон, заставлял мысли путаться, создавая в голове настоящую кашу из чувства вины и нервных срывов, вперемешку с огромным желанием помогать окружающим.       Он не хотел повторить ошибку вновь. Он хотел спасать чужие жизни и жить без зазрений совести, что заставляет непосильное для мальчика бремя увеличить свою массу и тяжесть. Но вина за то, что он не смог помочь остаётся на шее, точно хватка мертвеца. Вина отрезвляет, бьёт в голову не хуже алкоголя.       Лёгкий смешок беспощадно режет гладь. Ощутимая нотка безумия заставляет звон в ушах усилиться, а пульсацию в висках стихнуть. Будто бы эмоции на одно быстротечное мгновение притупились, не так сильно кололи Изуку своими острыми гранями. Но чувство тревоги продолжало беспорядочно бушевать. Будто вот-вот вновь произойдёт что-то малоприятное для психического состояния Мидории. — Прости, Каччан… — сухо выплёвывает герой, однако его голос до сих пор дрожит. Будто лёгкий мороз по коже не остудил его, а наоборот, усилил чувства брюнета. Эти чувства, точно хитрые, извилистые змеи, обвивали его тело, питая огромную жажду пробраться к шее и придушить бедолагу. — Я мог спасти… Мог. Был к этому так непростительно близко. — его рука, обрамлённая шрамами, упала на вихрь своих непослушных волос. Увесистая кисть медленно сползала с макушки на глаза, тыльной стороной прикрывая их от всего мира. Никто не должен видеть его слабостей. Иначе, какой он герой? Тревога, недовольство, душевные раны — вот из чего вылеплен герой. Но какой Изуку герой, если после стольких ударов в спину он не сможет подняться? Мидория готов сам выгрызать себе дорогу на пути к званию всеобщего друга.       Готов и будет, если это понадобится. —…Я скучаю, Каччан. Это больно. Адски больно проходить те места, которые раньше мы навещали. Все вместе, Каччан. А сейчас будто дыра в груди сквозит, — всхлипывает Изуку, поспешно вытирая слезы предплечьем, так же старательно закрывая рукой малахитовые глаза.       Все его слова веяли скорбью и тоской, они выкидывались в пустоту, будто перед ним действительно сидит его визави, внемлет данным словам и понимающе кивает. От этого в горло пересыхает. До дури.       Темноволосый сжимает в натруженной руке копну волос цвета лесного мха, а потом, будто чувствуя острую боль в животе, точно от ножевого ранения, он сгибается. Прижимается к коленям и тихо, отрывисто скулит. Взывает о помощи. А потом вспоминает; Пора перестать полагаться на остальных и подвергать их опасности.       Мидория, прикусив щёку, тихо плачет в свои колени, лицом упираясь о них и жмурясь так сильно, как это ему позволяет его состояние. Он вновь грустно улыбается, уже не в силах сдерживать эти блестящие ручейки горьких слез. — Я скучаю, — повторяет вновь мальчишка, будто пытаясь оправдаться. Пытаясь хоть как-нибудь смягчить эти удары, что не дают ему вздохнуть полной грудью, — и я не могу уснуть, потому что каждый раз, когда я закрываю глаза, мне чудится твой силуэт; твои сутулые плечи и пепельные волосы. Колючие, но желание их очертить не исчезает, а остаётся со мной и обременяет моё существование, — честно кается герой, цепляясь напуганной кошкой за свою одежду. Оттягивает её, чувствуя, что воздуха уже не хватает. Остатки его беспощадно обжигают его лёгкие, медленно опьяняя. Голова начинает неприятно кружится, заставляя мальчишку сильнее сжаться. И Мидория теряется в этом вязком болоте собственных чувств и мыслей. Теряется в ощущениях и переживаниях.       Нет. Он уже потерялся. — Я виноват. Прости меня, — шептал мальчишка, словно проговаривая чудодейственную мантру. Он стремительно выпрямился и жадно хватал воздух носом, чтобы лишний раз не истерить.       Сердце пробивало грудную клетку Деку. Вот-вот и его кости треснут, не выдержат этого, точно сломаются. И Мидория напористо пытается взять себя в руки; обнимает свои дрогнувшие плечи руками, дышит. Умеренно и спокойно. — Прошёл уже год с того момента, когда я слышал твой голос последний раз, — уже более собрано подмечает Изуку. Его глаза ощутимо потускнели, потеряли былой азарт и детский задор, — но я всё так же смотрю на звезды, ещё надеясь, что ты жив, Каччан.