Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.
Антуан де Сент-Экзюпери – «Маленький принц»
— А не знаете ли вы, Анечка, что стряслось с нашим Родионом Даниилычем? — Спросил Аркадий Аркадьевич, когда Александр уже покинул класс. — Не знаю. — Помедлив, ответила Аня. Её стал жутко бесить Александр. Своей непробиваемой унылостью. А о профессоре и говорить нечего. Совсем задыхается. Пытается, конечно, лицемерствовать, но выходит не мощно. — Что-то он совсем раскис. — Раскис. Это так. — Подтвердила Миронова. — Думаю, скоро пройдёт. Он же обычно отходчивый. — Отходчивый. — Буркнул Воронов, покачав головой. — Только вот что-то его бросать стало то в жар, то в холод. С тех пор, как с беженцем своим связался. — Несколько брезгливым тоном заметил он. — Хотите сказать, Отто Иванович оказывает на Родиона Данииловича плохое влияние? — Грустно усмехнулась Аня. — Губительное влияние. — Нахмурился носатый музыкант. — И ничего весёлого, юная леди, в этом нет. — Ну, не запретить же ему с ним… дружить. Взрослые люди, в конце концов. — Взрослые! А вести себя не умеют. Представляешь, Аня, что на днях случилось? — Без понятия. — Так вот, слушай. Я к нему стучусь. Тишина. Громче стучусь. Дохлый номер. Но я точно знал, что он был дома. Разозлился, значит. Дверь толкнул. А она, представь себе, открылась! Не заперта была. Ну, думаю, совсем уже. — Так, что же с ним случилось? — Он спал. Принял, понимаешь, и на боковую. Дверь не заперта, в логове бардак, а он дрыхнет! Лохматый. Небритый. Смотреть тошно. Я ему всыпать было хотел. Но, думаю, не. Разговаривать решил. А он отнекивается да отмахивается. Давно такого, знаешь ли, не было. Вот, наверно, с тех самых далёких пор, как Плутон разжаловали. Сдался же ему этот булыжник… Знаешь, что, Аня? — Что? — Вот, ты бы с ним поговорила. Пристыдила бы его, что ли. В конце концов, ты же девушка. Может, он хоть тебя послушает. — Не думаю, что мне удастся на него повлиять. — Что же нам тогда делать? — Ну… Я постучусь к Отто. Спрошу у него. Он, скорее всего, в курсе, что произошло.***
И она действительно отправилась к Герцу. Тем же вечером. Постучала. Зная, что дверь была открыта. Но, как леди, просто так ворваться в чужой дом она не могла. Ну, а вдруг, он не одет или ещё чего-нибудь. Он открыл не сразу. Аня заметила, что кое-кто простыл. Заболел довольно-таки сильно. От носа живого места почти не осталось. Весь стёр. — Здравствуйте. — Сказала она. — Ох, вы болеете? — Да. Немножечко чуть-чуть. Здравствуйте, Аня… — Затараторил он, впуская Миронову. Закрыл дверь. — А мне нужно с вами поговорить. — Ох… Хорошо. Проходить, пожалуйста, в комната, там есть кресло… — Спасибо. Кресло действительно было. Старое и жёлтое. Грязно-жёлтое. И жёсткое. — Это касается Родиона Данииловича. Отто настороженно поглядел на неё. Он хотел что-то спросить. Вздохнул и опустился на шаткую, как его нервы, табуретку. — Вам бы свитер носить. — Я не мёрзнуть. О чём вы хотель говорить? — Наденьте немедленно что-нибудь тёплое. — Приказала Аня. И Отто пришлось послушаться. Он натянул на себя свитер с рисунком в виде плавучих льдин. Поверх чёрной майки. — Так сойдёт? — Прохрипел он и чихнул. — Вполне. — Кивнула Анечка. — Будьте здоровы. — Спасибо... Что происходить? — У него заметно трескалось терпение. — Я это у вас хочу спросить. — Почему именно у меня? — У него пересохло в горле. Потому что он страшно волновался. Бледный был, как Белоснежка. — Вам плохо? — Забеспокоилась Аня. — Всё нормально. Объясните мне уже… — Отто, я в курсе. Что вы сильно привязались к Родиону Данииловичу, а он к вам. Поэтому я уверена, что хандрит он сейчас из-за вас. — Х… хандрит? — Шёпотом переспросил Герц. — Ему очень плохо. Вам ведь тоже? Что случилось? — Мягко говорила она. Отто посмотрел в пол. Потом снова на неё. Он явно не хотел ни о чём говорить. Ну, разумеется! Раз он даже с Ленцем за две недели и словом не обмолвился. Ни разу не зашёл к нему. Потому что боялся сделать ещё хуже. Что он мог ему сказать? «Прости меня»? Избитые извинения точно не подходили. — Я его очень разозлиль… Он на меня понадеяться… Я… не знайт, как это случайтся, зачем я ему сказаль… — Он задохнулся. Говорил слишком быстро. — Вы любите его? — Мне нельзя любить его. — Почему? — Вы знать. — А… Точно. Послушайте. Расскажите ему всё. С самого начала. Он должен понять. Он скажет, что вам делать. — Не скажет. Он обижайтся. Он не заговорит со мной. — Неправда! Только вы ему и нужны! Он живёт сейчас вами. Ни физикой, ни звёздами, а вами. Как вы не понимаете? Вы боитесь его. Почему? — Я просто не могу по-другому... — Ну, и зачахнет он там один. Без вас. Пока вы тут трусите. — Она встала. — Я всё сказала. Живите, как знаете.***
Они столкнулись на лестнице, ведущей на третий этаж. У обоих была определённая цель. И каждый намеревался немедленно её достичь. Цель – знание. Обоим казалось смехотворным то, что они собирались делать. И оба самую капельку стеснялись такой необходимости. — Хай, малая! — Привычно поздоровался парень с синими волосами, с которых свисал кусок блестящего дождика. Видимо, одиннадцатый без буквы уже начал украшать класс. За две недели до каникул. — Привет, Мальвина. — Ответила Аня, как обычно, немного сердясь за слово «малая», потому что она-то уж точно повзрослее некоторых. — Ты куда это такая стремительная? — В библиотеку, а ты? — Туда же. Надо «Трёх товарищей» вернуть, а то Милена меня укокосит. — Укокосит? — Ага. Секир башка. Я на четыре месяца уже передержал. А тебе туда чё? — Да, так. Приспичило. — А. Ну, мне тоже туда по приспичиле надо. Они дошли до жуткой двери с табличкой в золотистой рамочке. Крошу было немного страхово. Потому что Милена Игоревна была серьёзно настроена пристыдить старшеклассника. Отчитает ведь. И при Аньке, блин. — Здрасте. — Сказал Артём, скучковав в кулаке всё своё мужество, нашедшееся в тот момент. И подошёл к её столу. Эта госпожа была до спичечного худая и завязывала пушистый и высокий хвост. — Здрасте, здрасте. — По-учительски сурово поздоровалась она, сдвинула железяковые очки на кончик носа и поглядела на него поверх оправы грозовыми и немного рыжими глазищами. — А я тут… — Он посмотрел на потолок, словно этот потолок как-то мог ему помочь. А вообще, старался выглядеть беззаботным. Что получалось. И из-за чего большинство учителей считало его безнадёжным раздолбаем. Впрочем, он и сам в это верил. — Неужели Ремарка изволили принести? — Низким голосом поинтересовалась кучерявая библиотекарша, и в голосе этом почти полностью отсутствовала надежда на положительный ответ. Сидя за столом, прыснул в сторону Тёмин классный. Он читал какую-то детскую книжку. Перечитывал, наверно. Хотя фиг его знает. Он ведь сам признавался в том, что он не слишком эрудированная зараза в мире учителок. Артём заметил его только теперь. И улыбнулся. Потому что точно знал, что Каверзин угорал больше не с него, а с самого себя, ибо сам задерживал книги веками. Почему и не любил ходить по библиотекам. — Изволил. — Заявил Тёма, боясь заржать и обидеть Милену, потому что она была нормальной тёткой. Мадам Крошик, кстати, тоже так считала. — Фигасе. — Не то пофигистски, не то действительно офигев, произнесла Милена с отчеством, когда Крошик протянул ей книгу в синем переплёте. — Неужели я не сплю? — Она полезла за формуляром. — Не. Вы не спите. Круто, да? — Было бы. Если бы кто-то сдавал книги вовремя. Да, мистер Каверзин?! — Перекинулась Милена на Рому. — Полностью с вами согласен, мисс Беличенски! — Подхватил Каверзин её тон. — Безобра-азие. Куда только мир катится! — Распоясничался он. Крошик с внутренним криком поскакал к стеллажам. Аня пошла с ним. Милена закатила глаза. — Рома, заткнитесь. — Сказала она, грациозно потирая висок. — Ой, всё! — Сказал Рома, покраснев на одну щёчку. Отчего смутился ещё сильнее, переживая за своё глупое поведение. Неловко поправил очки средним и безымянным пальцами и снова уткнулся носом в книгу. В которой рассказывалось про остров Нетинебудет*. Сам Каверзин определённо был настоящим специалистом по таким островам. И сам владел целым архипелагом. Между прочим, ребята успели-таки обнаружить, что маршруты у них были совсем-совсем одинаковыми. Они достигли словарей. Как выяснилось, толковых. Переглянулись. — Сказку пишу. — Сказала Аня. — Туплю чего-то. — Объяснился Артём. Уселись за тёмно-коричневый стол. Стали рыться. Рылись спешно. Чтобы успеть до звонка. Рылись до тех пор, пока одновременно не каркнули: — Поджарый! Роман, видимо, перепугался, потому что его пушистые волосы пытались встать дыбом, а грязно-зелёного цвета глаза были большущими-пребольшущими. — Тишину, блин, соблюдайте! — Беличенски пришлось оторваться от любимого Достоевского. Следует заметить, она уже успела подпрыгнуть на стуле от неожиданности. — Извините. — Сконфуженно муркнула Аня. — Сорян. — Пришибленно извинился Тёма. Оба замерли, как вкопанные. С дурацкими выражениями лиц. Типа: морда кирпичом, я тут ни при чём. — А ты тоже искала, как называют мощных дрищей? — Смешным шёпотом спросил Артём. — А… ага. — Тихо ответила Миронова. А потом прозвенел звонок на урок. И все поспешили смыться из библиотеки. Оставив Милену Игоревну одну.***
— Ты это… извини, что ли. Погорячился я. — Сказал ему верзила с шерстяными ручищами, из-за которого, по сути, и произошла куча всего. — Забудьте. — Гордо сказал Отто, снимая рабочие перчатки. — Пережиль уже. На него посмотрели, как на блаженного. Он сделал вид, будто ничего не заметил. Вёл себя так, словно его не избивали. Будто бы он не был опущен ниже Марианского желоба. Типа, всё было нормально. — Слышь? Не дури. — С пугающим недоумением в голосе проревели ему. Затем крепко взяли его руку и вложили в неё пачку сигарет. Такую же, какую когда-то спёрли. Только новую и целую. Отто было немного страшно. Но ему всегда было страшно контактировать с людьми… Что уже говорить о таких людях. Однако он нашёл в себе смелость посмотреть ему прямо в глаза. Тому, кого когда-то посмел назвать ублюдком. — Зачем? — Вакуумно. Невесомо и сухо спросил он. — Вы всё это делайт. Тогда и сейчас. — Ну, дёрнуло меня. Накипело… А ты, жид заднеприводный, под горячую руку попался. — Неловко басили в ответ. — Под горячую руку? — Усмехнулся Отто. И добавил. — Заберите. Я не курю. Больше. Лосев-Ленц. Всегда был против этой привычки…***
— Я ваш мистер Пропер! — Запыхавшись, пафосно воскликнул Артём, когда забежал в девятнадцатый кабинет. Степанида летала по классу со шваброй, а-ля кунг-фу панда. Аня поливала цветочки из бутылки. На среднем подоконнике стояла роза. В чёрном горшке. Это они училку свою так с днём рождения поздравили. — Здарова! — В прыжке крикнула Стеша и приземлилась в боевую стойку. — Ведро бери. — Скомандовала Аня, забираясь на стул, чтобы добраться до фикуса, стоявшего на книжном шкафу. — И Стеша тоже берёт ведро. — Строго добавила она и посмотрела на Джи, изображавшую феникса. Посмотрела так жутко, что последняя чуть не повалилась с испугу. — Да ладно. Чего ты злишься?.. — Пробубнила Степанида. Крошик вручил ей железное ведро, и они умчались за водой. А Аня, не прекращая хмуриться, закончила с фикусом и полезла в старую бирюзовую тумбочку за порошком. Намочила тряпку и понесласьTango, Pariser Tango,
Ich schenke dir…
Аня подхватывает песню, которую прекрасно знает вся троица:…mein Herz beim Tango*****.
Теперь припев звенит двухголосием. Аня поёт выше Стеши. И это тоже прикольно.In einem kleinen Café
Nah bei den Champs Elysees
Da spielt Robert schon seit Jahren
Schlager die nie welche waren******.
Артёму немного неловко. Нет. Ему совсем неловко. Но… Он же в этой компании. И не хочется строить из себя буку. Поэтому он продолжает (когда эти две предательницы замолкают). Звонкий девчачий голос французит песню про танго:Mais un air, toujours le même,
Un tango sert de rengaine
Aux amoureux qui viennent
Comme nous deux lui chanter*******…
На самом деле, выходило неплохое трио. Так театрально ещё не убирались. Они, как бы, дурачились, но получалось всё уж больно складно. Вы бы подумали, что это была репетиция какой-то постановки, если бы подсмотрели в недозакрытую дверь девятнадцатого кабинета. Как это и сделал учитель английского. Чисто случайно. Мимо проходил. Теперь он насвистывал «Танго в Париже». Столкнулся с Миленой Игоревной. И сделал вид, будто никто не свистел вообще. Это сквозняк шалит. А Милена сказала: «Ага!», и пошла в столовую с зачитанным до дыр «Идиотом» в руках. Роман тоже шёл в столовую. Только в его руках была не умная книга, а толстый блокнот для рисования и коротенький карандаш, как у Бездомного********. Солнышко продолжало светить. Ребята решили уехать в Париж, чтобы там бомжевать.***
— Аня. — Что? — Слезь с подоконника. Это опасно. — Да брось. Всю жизнь так сижу, и ничего. — А я говорю, слезай. — Настаивает Саша. — А то, что? Миронова беззаботно болтает ногами. Ларин угрожающе улыбается и стаскивает её с подоконника. Это, конечно, очень круто – быть у кого-то очень особенного на руках, но ради приличия нужно потребовать, чтобы тебя поставили на землю. А настоящий поэт просто обязан догадаться ослушаться. Единственная гадость в том, что первая оговорилась именно Аня. «Пустое вы сердечным ты». И никаким не сердечным! Просто оговорилась. И ничего она не краснеет! Это кое-кому надо в офтальмологию сгонять. И, вообще, он всякое такое себе позволяет только потому, что он слишком старше её. Сто пудово, будь он её возраста – краснел бы ярче земляники с Аниного платья. — Саша! — Визжит Миронова, не больно приземляя свой кулачок о его ровную фиолетовую спину. — Да, да, принцесса Аня? — Невыносимо важно откликается он. — Отпусти меня немедленно! — Для виду ругается она, когда Ларин бережно поправляет её воротничок свободной рукой. — Ни в коем случае! — Не слушается Саша, довольно и вредно глядя на неё снизу вверх. — Ах, ты! — Хмурится Аня. И вспоминает, что ей действительно есть из-за чего хмуриться. — Я на тебя обижаюсь, вообще-то!.. Её осторожно сажают на письменный стол, опираются на него руками. Запирая между ними Аню. Аня фыркает. Александр, вздохнув, спрашивает: — Что я натворил? — Стремишься уничтожить остатки моей Небыляндии*********. — Вот оно что. — Он хмурится в ответ, выпрямляясь. Скрестил руки на груди. А пуговицы на рукавах фиолетовой рубашки не застёгнуты. Это красиво. Широченные рукава. Как Арамис. Да. Он определённо напоминает этого парня. — И как, интересно, я это делаю? Ты мне не объяснишь? Аня поколебалась. Опустила глаза, завесившись рыжими волнами распущенных волос. Александр думает, что она прекрасна. И капризна. Потому что очень юна. Она напоминает ему своенравную фею с той самой Небыляндии, которую Анечка вдруг решила не отпускать. Вероятно, это чьё-то злостное влияние. Александр так решил, потому что Аня была исключительно разумной девушкой и без проблем понимала, что детство проходит. Она знала, что когда-нибудь ей придётся попрощаться и с детскими резинками-ромашками, и с армией плюшевых игрушек. Саша не был злым. Но гуманничать по этому вопросу не собирался. Чтобы не позволить Ане (любимой девочке) стать инфантильной дурочкой. Но, пока что, так уж и быть, он будет терпеливо смотреть, как кое-кто с дробящимся и взрослеющим сердцем доигрывает своё упрямое детство. — Саш… — Начинает она. Предельно серьёзно. — Я и так уже почти взрослая. Даже для своих пятнадцати я, в отличие от многих, такая взрослая, что страшно становится. — Ну. А я-то чем мешаю? — Ты не хочешь меня поддержать. — О, Боже!.. — Он устало закрыл лицо руками. — Ты всё про свою ёлку… — Саша! — Перебивает его Миронова. Зелёные глаза на него не смотрят. — Почему для взрослых не существует «фей»?! Почему взрослые стыдятся походить на детей?! Её слова эхом отталкиваются от пустой стены. Он прекрасно понимает аллегорию. Саша понимает, что юный философ в розовом платье на грани расплакаться. Он садится рядом. Смотрит в пол. Так Аня думает. На самом деле, он внимательно следит за её руками, нервно сжимающими старомодную юбку. Он вздыхает. И, наконец, говорит: — Потому что так принято, Аня. Она поглядела на него разочарованно и обиженно. Он же на неё смиренно и с каким-то сожалением. — Слишком много херни принято. — Дерзит она. Он треплет её по волосам. На что слышит возмущенное: «Эй!». — А ещё, Аня, не принято, чтобы мужчина влюблялся в мужчину. — Она покраснела, и взгляд её стал уничтожающим. — Может быть, — он заметил ожидаемое негодование, — это и несправедливо, как ты считаешь, но те, кто подчиняются общим правилам – живут нормально. Так зачем выпендриваться? — Он грустно улыбнулся, снова опустив кудрявую голову. — Чтобы летать, Саша. — С укором отвечает она. Хотя никто не требовал ответа. Он печально усмехается. Силясь врубиться в её слова. Ему кажется, что она попыталась его задеть. Он думает. А она вновь беспардонно нарушает тяжёлую и холодную тишину полупустой комнаты. — Саша… — Она дёргает его за рукав. — Что, принцесса Аня? — Напёрсток нужен. Мне. — Срочно сообщает она. Александр смущается. И спотыкается о звуки, когда выдаёт следующую нелепость: — Эм… То есть, тот напёрсток, который не напёрсток?.. — Он нервно улыбается. — Нет, блин, тот напёрсток, который напёрсток! — Сердится Аня. И затихает, когда её невесомо целуют в лоб. Потому что для серьёзных «напёрстков» она ещё слишком мала. Александру становится смешно от таких размышлений. А потом он смотрит на Аню. И краснеет. Она такая трогательная… Ещё до него доходит, что она всё так же надеется взлететь. И почему-то ему хочется поддержать её в этом безумном предприятии.