Don't wanna hand you all my trouble,
Don't wanna give you all my demons.
You'll have to watch me struggle
From several rooms away.
But tonight I'll need you to stay*.
Twenty One Pilots - «The Run And Go»
Холодно. Совсем холодно. Так холодно! Так холодно, что на улице никого. Совсем никого. Даже дворняги куда-то попрятались. И ветер бесится! Давно такого не было. Грустный парень поправляет подбитые очки и кутается в сиреневый шарф. Из разбитого носа уже не льёт кровь. И голова не особенно кружится. Чему там кружиться… Максиму кажется, что она и вовсе пустая. Кажется, что он – это что-то пустое. Это… что-то вроде душевного вакуума. Родион Даниилович, наверное, посмеялся бы с такой терминологии. Но Ёж не смыслил, как иначе описать этот пиздец. Хотя… Это ещё немного напоминало картину Мунка**. «Там жёлтая баба вышагивает мимо печального лузера, который за сердце схватился. Она его типа кинула. Его явно тошнит». Это так Артём её на МХК описал. И получил «пару». Тогда Ёжик его отругал за выпендрёж. А теперь был полностью согласен с Крошиком. И, если бы был учителем, непременно бы поставил «пятёрку». Максим решил не возвращаться домой тем вечером. Шлялся по улицам. Думая, где ему спрятаться от лютого мороза. К Тёме проситься не хотелось. Во-первых, предки слишком близко. Во-вторых, Макс был уверен, что Артём кучу раз ткнул бы его носом в «сраную Лили». Ведь он же говорил. Он же её ненавидел. А Макс, недотёпа такой, ему не верил. Не слушал. Максим Ёж – идиот! Можно было постучаться к Йохану. Он бы пустил. К тому же, его родители снова куда-то улетели по работе. Но они бы тоже не стали возражать. И не стали бы звонить Ежам, так как были у этого семейства в чёрном списке под названием «буржуа и бездельники». Решено. К Йохану. Затем он снова подумал о Тёме Крошике. Который, кажется, предлагал пойти на каток после школы. Оценки за полугодие уже были выставлены, уроков почти не задали. Но Макс вежливо отказал. Потому что у него были дела поважнее. Или люди поважнее? «А. Ну, да. Я забыл. Лили же важнее меня», — мрачно пробубнил Тёма, поправив растрепавшуюся чёлку: «Прости, Макс. Неловко вышло». И выбежал из гардероба. Почему-то стало больно. И прожгло чувство вины. Несмотря на то, что с того момента прошло часа три, Максим, чувствуя жадное пожирание совестью, попёрся на стадион. Заметно ускорив шаг. Как за эти три часа много всего произошло. Например, ему разбили лицо, хотя он даже ничего не успел сказать. Его предала Лили. Было бы порядочно и понятно, если бы она сама всё объяснила, не оставляя его в дураках. Не заставляя его видеть нечто неприятное и, простите, развратное. А вообще, это, наверно, выглядит забавно со стороны, когда ты блюёшь, а из носа ещё кровища фонтаном хлещет. Ты ищешь свои очки, шаря руками по полу. На твои пальцы наступают и гудят сверху, что тебе бы лучше попросить своего женоподобного дружка отсосать, чем пялиться на чужих девчонок.***
Максим нерешительно подходит к решётке забора. Он до сих пор там. Тёма раньше посещал секцию. И катался более, чем неплохо. Он очень любил каток. Возможно, он до сих пор занимался бы в группе, но за занятия платить было нечем. Раньше он вместе с мамой работал в кафе. Пока она ему не запретила. Чтобы он делом занимался – уроки учил. И он правда стал учиться больше. Даже по физике четвёрка в полугодие вышла. Стопудово, его уши заткнуты наушниками. Какая выдержка… Сколько он уже катается? Минимум – два часа. Он обожает кататься, бегать, играть на износ. Ему нравится быть смертельно уставшим после тренировок. Это мазохизм? Нет. Просто Артёму нравилось чувствовать отдых так полно, как только возможно. Это странно, но несмотря на своё усердие, Тёма очень любил лениться. Но, чтобы лень была законной, нужно было устать. Но сейчас… С его настроением. Он явно сходил с ума не из-за лени. Чего же он добивается? Ёжик вцепился руками в железную изгородь. Чёрт. Он так прекрасен. Эльза грёбаная. Как же холодно! Он, должно быть, совсем замёрз! — Тёма! — Что было силы, заорал Макс. Тот точно услышал. Чуть было не поскользнулся. Обернулся. И просиял. Прошептал его имя. И «бегом» помчался к Ежу. — Ёжик, Ёжик, Ёжичек… — Высоким голосом повторял Тёма. Схватился за решётку. Ребята стояли нос к носу. — Ты всё-таки пришёл… Макс… Я так и знал, что ты придёшь. И поэтому я до сих пор здесь. — Тёма? — А? — Пойдём домой. — Хорошо… — У тебя губы синие. — Но мне не холодно. — Вылезай оттуда. — Макс… почему у тебя кровь на лице? Что случилось? Кто это натворил?.. — Он аккуратно коснулся его щеки кончиками пальцев. — Всё в порядке. Я упал… — Упал… — Повторил Крош и свалился на лёд. — Тёма! — Крикнул Макс и живо прибежал к нему. Через ворота, разумеется. Тёма рухнул лицом вниз. И, похоже, ударился головой. — Тёмочка… Тём. Что ты… Как же ты замёрз… Он быстро его вытащил. — Макс? Это как? Мне так холодно… — Идти можешь? — Куда? — Не пугай меня! Домой! — А. Домой. Ну, пошли. Только давай не ко мне. Если мама меня щас увидит… испугается же. Давай, как будто мы у Йохана остались. Она бы разрешила… — Гениально. — Макс… Слушай класс. — Мяукнул Тёма, пытаясь подняться на ноги. Тот его поддерживал. Артём засунул наушник ему в ухо. Гремел Циммер. — Класс. — Согласился Ёж. — Но мне нужно как-то дотащить тебя до остановки. — Не надо. Я сам. — Заявил Тёма. — Ну, шагай. — Предложил Максим, не отпуская его руку. — Ну, не совсем сам… — Признался Тёма. — Мне это… — А. Ботинки. — Ага. — Садись на скамейку. Живо. Я помогу. Они быстро расшнуровали коньки. Тёма постарался как можно скорее обуться. Макс напялил на него свою большую и полосатую шапку. — Зачем? — Холодно. Уши простудишь. — Ладно. Уши – это важно. Макс потрогал его лоб. — У тебя голова не болит? — Болит. А что? — Температура у тебя, что! — А… Уши… Темпертатутара… Ты такой тёплый, Ёжичек…***
Так, под ворчание Макса и бред Тёмы они дошли до остановки. Как раз приехал автобус. Сели. — Ахрине-е-еть… — Восторженно протянул Артём, услышав «The Moody Blues». Макс осторожно усадил его на сидение. Кондукторша при виде плавленого школьника покачала головой. Тёма зарылся лицом в воротник куртки Максима. Типа: «Спаси меня, Ёжичек!». — У него жар. — Объяснил Ёж, пытаясь защитить честь Тёмы. — Переохладился… — Ах, вот оно как. — Прогундосила женщина, отдавая сдачу. Тёма бездумно жался к бедному Ежу. И что-то бубнил. — Тёма… прекрати. — Прости. Я забываюсь. — Он отстранился. — Я Лиле ничего не скажу. Ну, если вдруг она подумает, что я тебе тоже важен. — Она в курсе. — Ёжичек… — Что? Ответа не последовало. Он уснул, положив голову ему на плечо. У Максима заалели щёки. И не спихнёшь же его. Друг ведь. Лучший. У которого бред. По жизни.***
Когда приехали, растормошить Крошика не удалось. Пришлось нести на руках до дома Йохана. Удивительно, но он был совсем лёгким. Или так Максу только казалось… Тёма метался в беспокойном сне. «Тихо, тихо, тщ-щ…», — повторял Максим, укачивая. Дотащил его до Ушкиного дома. Йохан с Юрой уже встречали их на пороге. — Ну, наконец-то. — Выдохнул парень вместо приветствия. — Мы вам в жёлтой комнате постелили. Как Тёма? — Плохо. — Ответил Макс. — Откуда ты узнал, что мы придём? Йохан показал большим пальцем на Юру. — А-а… — Сказал Ёж. — Бэ – тоже витамин. — Сказал Ушкин. — Идём скорее в дом. Лечить будем. Ты же врач? — Врач. Когда-нибудь. — Вот. Твой первый больной. Они поднялись на второй этаж. В натерпевшуюся голову Максима рвались осенние воспоминания.***
Я тебе ничего не скажу
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
В тот четверг Милену Игоревну замещал их классный. Роман, как учитель, Макса вполне устраивал. Несмотря на то, что многим казался довольно высокомерным и самовлюблённым гномом. Был скромным, достаточно строгим и не бесился. И было, кстати говоря, видно, что он старался учить и даже делать свои уроки интересными. Итак. К той литературе Рома предложил одиннадцатому выучить стихи. Любые. Не по программе. Потому что школьную программу Каверзин искренне недолюбливал (особенно Ахматову и Толстого, который Лев). Вот Артём и выучил. Фета. И чуть было не поднял себя на смех. Такой лирикой.Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдёт,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветёт.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
И даже с выражением. И даже на «пятёрку». Заслуженную, между прочим. А ещё он нервничал. Странно. Значит, это было для него важно. Значит, он хотел, чтобы это до кого-то дошло. Значит, он считал эти строки необходимыми***. На него определённо влиял мистер Каверзин. Положительно или не особенно, Ёжик ещё не понимал. Хотя и предполагал, что англичанин был человеком неплохим и даже добрым. В тот раз, когда урок скончался, он попросил Артёма задержаться. Не то, чтобы их дружба как-то настораживала Макса, но всё же он решил подождать Крошика за дверью. — Тём, а почему именно этот стих? — Поинтересовался Каверзин. — Ну, знаешь… в душу просто. — Беззаботно ответил Крошик. Рома тихонько усмехнулся и отвёл глаза. — Я тоже так отвечал. — А что ты тогда читал? — «Гризельду». Гиппиус. — Нихера… Там же две страницы. — Ну, я в то время много стихов наизусть учил. — В театральный хотел поступить? — Нет. Вот только не туда! — А чё так? У тебя ж все данные. Ну, кроме роста… Рома проигнорировал вечный подъёб. — Я ненавижу дома культуры и иные подобные заведения. Там душно и воняет изо всех углов. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею ввиду. — Крошик кивнул. — Не для меня этот балаган. — Прикольно ты. То есть, ты сразу в учителя решил? — Только потому, что на переводчика мозгов не хватило. А ты куда собираешься? — Ха. Я вообще хз. Надо было с девятого в колледж уходить. Я хореографом хочу быть. Шафл учить. — По-моему, это чудесно. Мы с братом в отрочестве пытались в шафл. — И как? Успешно? — Относительно. Нам рок-н-ролл ближе был. — О. Класс. Под Ванду Джексон. — Именно так. — Я её обожаю. Мы с ребятами, когда малыми были, у родителей Йохана в гараже кассету откопали и колбасились потом под неё во дворе. Нам по девять лет где-то было. Представляешь? Мы до сих пор друзья. — Теперь я и тебе завидую. — Почему? — Я бы очень хотел, чтобы у меня были друзья в детстве. — А ты типа вырос? — Должен был. Я до сих пор инфантильное чмо? — Улыбнулся он. — Не… просто выживший ребёнок. Знаешь? — Что? — Сколько можно любить, если тебе нельзя об этом говорить? — Так – лучше вообще не любить. — А если… как его… пожар сердца? — Терпи. Как можешь. — А если он охуенный? Я ж его… я по нему уже лет семь сохну. Знаешь, каково? — Представить себе не могу. Я ж не любил никогда. — Как? — Ну… просто я не очень хороший человек. — Неправда. — Моё дело – предупредить. Тёма вздохнул. Роман внимательно поглядел на него. — Прости. — Сказал он. — Всё норм. — Тёма посмотрел на него. Говорить было не с кем. А он умел слушать. — Я думал, рассказать обо всём ему… — Ни в коем случае! — Почему? — Плохо будет. — А тебе-то откуда знать? — Я тридцать лет выживаю. Видел дофига. — Ты хотел сказать – дохуя. — Да. Но мне нельзя. Я ж учитель. — Тебя послушать – так ничего нельзя. Что за монастырь? — Знаешь… Это, вообще-то, только моё дело. Это такой персональный монастырь. — ГУЛАГ. — Да. Поэтому нужно быть осторожным, чтобы не попасть в него.***
— Умеешь уколы делать? — Конечно. — Тогда держи. Я уже заправил. — Ага. Непривычно было слышать, как запищал Артём. Доктора, блин, сыскались. Йохан ушёл делать кофе. Макс сидел с Крошиком. — Ёжичек… больно… — Ныл Тёма. — Извини. По-другому никак. — Он укрыл его одеялом. — Ты же не уйдёшь? — Умоляюще посмотрел на него Крошик, резко сев на постели. — Не уйду. Не бойся ты. Я здесь буду. — Пообещал Макс. — Я люблю тебя. — Промурлыкал Крошик. — Что?.. Ему не дали договорить, поцеловав в губы. Не так уж, чтоб совсем по-взрослому. Не так, как это умеет Лили… Но, чёрт возьми, что?! Артём виновато улыбается. Не убирая слабые руки с его плеч. Мельком глядит на застывшего на пороге Йохана. Затем кротко смотрит на ошарашенного Ёжика. Тёме становится капельку стыдно, и он ныряет под одеяло. — Только учти, ты пообещал не бросать меня сейчас. Прости. Просто… Вдруг меня завтра трамвай порежет, а я… — Никто тебя не порежет! — Рассерженно сказал Макс. Всучил ему градусник. Тёма послушно отправил его подмышку. — Ты завтра весь день лежишь в постели! Всё. Спать! — Приказал он и вышел из комнаты вместе с Ушкиным, выключив свет. У Артёма страшно болела голова. Его тянуло в сон. Но спать не получалось из-за той же боли. По потолку гулял свет от фар. Тёма не мог не улыбаться, кутаясь в тёплое одеяло и фантазируя себе ужасно глупые вещи.***
— Макс, а что это было? — Осторожно спросил Йохан, когда они сидели за кухонным столом и пили кофе. Времени было – полвосьмого. Ёж нервно мешал чайной ложкой. — Да чтоб я знал. — Буркнул он. — Не нервничай. Успокойся. — Я спокоен. Я спокоен. Но ты же всё сам видел! Вот если бы с тобой так? — Ну, не сердись на него. Он очень долго себя сдерживал… — Так ты знал! — Догадывался. — А я занал… — Поднял палец Юра, сидевший на табуретке, как обычно, а-ля лотос. Он, словно кот, обожал греться у батарей. За уши не оттащишь. — Тёму лечить надо. В пятницу выступать. — Ничего. Дома посидит. — Но Ёжик! Мы так готовились... — Блин. Надо его маме СМС-ку отправить. Сейчас вернусь. Он добрался до Тёминого рюкзака. Набрал: «Мам я у Йоха сегодня ночую сорян что раньше не сказал». Пропустил запятые. Специально, чтобы закосить под Крошика. С которым переписываться иногда было просто невозможно. «Хорошо. Но утром, чтоб домой зашёл». Зайдёт. Куда он денется? Вернулся на кухню. — Нужно поднять его на ноги. — Решил Йохан. — Прошло семь минут? — Я к нему не пойду. — Ладно. Я схожу. — Ай! Я с тобой. Пришли. Тёма почти задрых под одеялом. — Градусник давай. — Сказал Макс, несильно дёрнув его. — На… — Сонно промямлил он. — Сколько? — Тридцать восемь. — Ну, хоть немножко упала. — Чуточку повеселел Ушкин, убирая градусник в аптечку. — Ура… — Послышалось из-под одеяла, словно Крошика действительно заботило его здоровье. — Вот тебе и «ура». — Бурчит Макс. — Жарко? — Не… холодно. — Я сейчас ещё одно одеяло принесу. — Сказал Йохан и смылся из комнаты. Ёжик сел на стул около кровати, на которой болел Тёма. Тяжело вздохнул. Артём совсем зарылся в одеяло. — И? — Что «и»? Макс, прости. Я больше не буду. — А зачем? Это было. — Ну, ты глупый, что ли? — Допустим. — Я же сказал. — Он притих. Шмыгнул носом. — Я в тебя уже давно влюбился. — Лет в девять, да? — Да… а ты откуда… — Вот! — Залетел в комнату Ушкин и накрыл Артёма вторым колючим одеялом. — Поспи. — Велел Максим. — Мне тебя утром ещё домой надо отвести. — Я сам дойду. — Чтоб я тебе верил! — Да что я уже сделал?! — Вскочил Тёма. — Треплешься с кем попало. — Сурово выговорил Макс, краснея. — Ни с кем я не трепался! — Да?! — Я только Нюше сказал. — Смутился Артём. — Но она никому ничего… — Ещё и ей?! — Разозлился Макс. — Только ей! — Возразил Тёма. — Она меня задолбала спрашивать… — О чём спрашивать? — Настороженно пробубнил Ёж. — Ну, типа… Чё я психую, или почему мы там… Не дружим… то есть… Она спрашивала, почему мы с тобой перестали общаться, как раньше. Я правда только Ане рассказал. Ты же… — Он слезливо сопел покрасневшим носом. — Ты же представить себе не можешь, каково мне принимать, что ты любишь эту… Лили! А не меня… Ты хоть замечал, как много раз ты успел на меня положить с тех пор, как стал носиться за этой ху… хуторя-я-янкой?.. — Он снова уполз под одеяло и горько захныкал. — Я даже Отто не говорил… — Кто это? — Чувак один. Я до него доёбываюсь. А он на меня ругается. Иногда. Знаешь, что? Он, в отличие от некоторых, добрый. Хоть и дуется… — Ну, зашибись теперь… А Рома? Тоже добрый? — А ты что, ревнуешь? — Послышался грустный смешок. — Сдался ты мне… Я не одобряю. Твои двусмысленные отношения с мужской частью твоего окружения. И мне не нравится находиться в этом числе. — Макс! — Укоризненно шикнул Йохан. — Не нагнетай… — Я и не нагнетаю. Кто-то должен, в конце концов, взяться за его воспитание. — У него есть мама. — Ой, а можно подумать, тётя Катя о чём-то знает. Ведь ничего же она не знает?! — Не знает! — Гаркнул Крош. — Так почему ты ей не скажешь? Кому попало болтаешь, а ей - ни слова. — Максим, не надо. — Тихо сказал Ушкин. — Я понимаю, ты злишься, но… ты сейчас… плохо делаешь. Пойдём. Тёме надо спать. — Уйдём. Как только Тёма ответит. — Он железно поправил очки. — Чего ты молчишь? — Ничего. — Огрызнулся Крошик. Высунулся из-под одеяла и обиженно поглядел прямо в карие глаза уже, похоже, бывшего лучшего друга. — Я не знаю, как мама к этому относится. Я знаю, что в этом нет ничего плохого. Но почему-то за такое многие ненавидят. Вот и ты меня ненавидишь. И мне… страшно и больно от этого. Я жалею, что рассказал тебе. Не сдержался. Я люблю тебя. Я люблю маму. А что, если она возненавидит меня, как ты? Пока что, она во мне души не чает. И верит мне. Представляешь, как херово ей будет узнать, что её сын – говно? С точки зрения общества. А «треплюсь» я только потому, что мне нужно просто по-человечески поговорить. С кем-то из как будто бы взрослых. Я просто хочу быть понятым. И знаешь… Я с ними не в двусмысленных отношениях, как ты думаешь. У Герца есть муж и любовник, а у Каверзина – обет безбрачия. Мне ещё кажется, что он девственник. — Тёма тихо засмеялся. И свалился на шёпот. — Прости. Тебе, наверное, тоже не хочется меня ненавидеть. Но придётся. Ты же – Максимильен Ёж.***
Занимались матендрой часов до одиннадцати. За окном выл ветер. В стекло бился тяжёлый снег. Максимильен пытался отвлечь себя, на скорость решая базу. Йохан старался не говорить ничего особенно лишнего. — Может, спать будем? — Спросил он, поглядев на свернувшегося на кухонном недодиване Юру. Тот по-детски положил лапки под голову. — Хорошо. — Согласился Макс. Снял очки. Потёр глаза. — Спасибо, что пустил нас… — Да, чего там. Мне не влом. — Отмахнулся Ушкин. — Я только не понимаю, как ты потом выкручиваться будешь. За тебя же волнуются, наверно. — И пусть волнуются. — Горячился Ёж. — А то, почему-то, их уже давно ничего не колышет. — Ты из-за родителей с нами теперь редко время проводишь? — Да. — Ух, я уж подумал, что ты нас по-настоящему кинул. — На самом деле, это и не по-настоящему предельно хреново. — Артём сильно переживает. Постоянно. — Да я знаю. Думаешь, мне его не жаль? Йохан пожал плечами. Макс закрыл лицо руками. — Чёрт, как же сложно… — Устало простонал он. — Что с ним теперь делать… — Не ругай его. Он ведь не виноват. — Это так глупо… — Что именно? — Я злюсь на него из-за того, что он… Какой кошмар. — Кошмар. Самый кошмар в том, что ему очень трудно быть для тебя просто другом. — Я понимаю. И всё-таки, надеюсь, это пройдёт. Иначе, мне точно придётся его оставить. — Но он же дорог тебе. — Ты не представляешь, насколько. Ладно. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Йохан ушёл в свою комнату. Макс поплёлся к себе. Было совсем тихо. Только за окном выло и грохотало еле слышно. Артём спал, свернувшись на подушке. Почти весь на ней поместился. Был похож на маленького кролика. Хмурился во сне и иногда тихонько пищал. Одеяло валялось на полу. Максим покачал головой, как совершенно взрослый и разумный. Укрыл его. Убрал синие волосы с глаз. Крошик вздрогнул, но не разбудился. «Натворил же ты, Тёма, дел», — подумал Ёж. «А я за тебя в ответе». Он постоянно чувствовал себя ответственным. Несмотря на то, что Тёма всегда хотел быть большим и умным, он оставался таким же собой. За ним необходимо было смотреть в оба. Макс об этом знал. Но, похоже, в последнее время стал забывать. В том числе и то, что он был слишком нужен Крошику, чтобы вот так оставлять его одного. Время от времени. Но всё же… Сел на пол рядом с его кроватью. Ложиться не хотелось. И думать о всяком бреде, вроде уходившего дня – тоже. Он просто сонно глядел на, слишком детское во сне, лицо своего самого дорогого друга. Друг – это очень важно. Сколько они уже дружили? Кажется, впервые они встретились, когда Ежи только переехали в «Ш». Ребятам тогда лет по пять было.***
Мяч. Летит. Летит? Летит! Прямо в лицо! И разбивает нос. Хорошо ещё очки и кости остаются целыми. Максим так поражён, что не успевает даже вскрикнуть. Зато слышит, как кто-то к нему несётся с паническими воплями. Смотрит и видит белобрысую девчонку с содранными коленками. Она чуть ли не материт какого-то мальчишку. Он-то, видимо, и запустил футбольный мяч в очкарика. Случайно, конечно. — Эй, мальчик, ты как? — Визжит она, опустившись к нему на асфальт. Блин. Эта кнопка слишком близко, где её манеры?! — Всё нормально. — Не успев ничего сообразить, машинально отвечает Максим и пятится от неё. — Нифига! У тебя кровь из носа! — Она резко вскакивает и хватает его за руку, заставляя подняться на ноги. — Побежали ко мне домой, пока твои предки не увидели. — Командует белобрысая, таща Макса за собой. — Что ты делаешь? — Недоверчиво спрашивает Максим, когда это мелкое существо протягивает ему намоченную вату. — На. В нос засунь. Так надо. Оно в лекарстве. Тётя Софья мне такие давала, чтоб кровь не шла. — А… — Ты на Вадика не злишься? — Кто это? — Это тот лошарик, который в тебя угловой зафигачил… — Нет. Он же не специально. — Ну, да. Но его всё равно надо пнуть! Чтоб… — Нельзя никого пинать! — Косить, значит, можно, а пинать нельзя? — Нельзя. — Ой, смешной же ты. Ёжик. — Улыбается. Зубы, как у зайца! — Ёж. — Поправляет Максим. — Что «ёж»? Почему? — Фамилия такая. — У… Кла-а-асс. А у нас с мамой – Крошик. Ещё круче. А! Я лимонад хочу. Будешь? Ёжик кивает, потому что отказ мог бы показаться совсем не вежливым. К тому же пить страшно хотелось. — Щас налью. — И убегает. Макс неловко следует за ней. — Садись на табуретку, чего стоишь, как кактус… — Смеётся она, ставя другую табуретку к буфету. Забирается на неё и достаёт две стеклянные кружки с ромашками о пяти лепестках. Ёжик послушно садится. Крошик ставит кружечки на стол и усаживается напротив. — Мама ещё, когда больно, вот так делает. — Она погладила его по больному носу указательным пальчиком. — У собачки боли, у коровки боли, а у Ёжика не боли. — И чисто по-детсадовски чмокнула его в нос. Макс нахмурился. — И ты веришь, что это помогает? — Скептически бубнит он. — Конечно, помогает! Мне вот всегда помогает. — Немного обиженно доказывает ребёнок. — А… это. Как тебя зовут? — Макс. А тебя?