История без конца

Запутанная история, у которой, увы, нет конца. Спал я плохо. Но когда проснулся, то чувствовал себя уже умиротворенным. У меня в тот день могло бать хорошее настроение. Такие периоды затишья случаются всегда перед бурей, или после неё. Утро было серым и бархатным, покойным, спокойным. Я открыл глаза и увидел Лину. Она сидела на корточках у моей подушки, и сжимала в руке мой револьвер. Сказала, что у меня было открыто. И что она зашла, потому, что забыла у меня вчера кошелек. Я поднялся. Чувствовал себя чем-то абстрактным, и словно не соотнося себя с телом, долго не мог попасть в тапочки. Сказал, что она, конечно, может забрать кошелек, и отобрав у неё оружие, положил его обратно в коробку. Она сказала, что спешит, что опаздывает на работу, но может забежать часиков в 5, по дороге домой. Она была свежей и обворожительной с утра, и очаровательной с револьвером в руках. Я подумал, что был бы очень рад, если бы смерть моя явилась именно в таком обличии… А под вечер. Что было под вечер? - Как я хочу тебя обнимать, Лина, – говорил я ей, и меня правда со страшной, невероятной силой тянуло к ней. Моя женщина-ребенок, моя взрослая Лолита. Ей было 24. Мне 30. Но я чувствовал себя совратителем. И касаясь губами мочки её уха, целуя её в шею и впадинку на ключице, чувствуя округлость её плеч, плавной линей переходящей вниз, словно математическая парабола, я воображал себя обладателем чего-то давно умалчиваного, существующего за плотными шторами. И вот теперь это естественное для всех воспринималось мною с благодарностью. Я благодарил Лину за то, что она такая отстраненная, слегка, может быть, пассивная. Но живая, ибо я слышал как вздымается её грудная клетка и снова опускается, я фиксировал учащение её дыхания. Она взяла меня за подбородок и слегка отстранилась. Я заглянул в её глаза. - Мы же просто друзья…да? - спросила она. И в голосе было столько мольбы, что я потупил взгляд. Я улыбнулся виноватой тонкой улыбкой и похлопал её по плечу. Ну почему, отчего ты такая? Ведь за окном идет снег, слышно, как он бьется в стекло, как ритмично он стучит. Что-то невообразимое происходит вокруг, мурашки бегают от этого по телу. И грех не воспользоваться этим. Но мимо. Я понимал, что момент уже не повторить. Что это был наш шанс, наш единственный шанс. И теперь мы станем отдалятся. Ещё лучше это понимала она. Моя благоразумная, моя тихая и незаметная. Сколько мужчин хотели её? Много ли? Она называла лишь парочку. Но у неё ведь могло было от меня много секретов. - Все нормально? – спросила Лина. Знаешь, а я ведь к тебе такие чувства испытываю. Непередаваемые… В горле у меня застрял ком. – Я хочу их выразить, как-то назвать, но не могу. Может, это новый вид. И не любовь и не привязанность, а что-то магнетическое и родственное. Как будто ты – это я, отчужденная копия меня, к которой кто-то дорисовал ручкой чужеродные линии, чтобы отличать от оригинала. Но себя ведь нельзя любить. И не нужно нам это. - Поэтично говоришь, – произнес я. – Заигрываешь. И пришла сегодня ко мне. И я прихожу к тебе. Мои девушки ревнуют, и долго не удерживаются. И я не знаю, как с этим справится. Знаешь, это будет только накалятся, если не найти разрядки. Не предпринять чего-то. - О, нет. Справится с этим ещё проще, чем ты думаешь. Я перееду, и все у тебя наладится. - Она нежно дотронулась к моим губам своими, так, что я почувствовал их влажноватую мягкость. Но тут же отстранилась. И тогда стало пусто. Что-то оборвалось во мне. Её белая хлопковая блузка с круглым воротничком делала её бледнее и подчеркивала женственность. До этого момента я и не заметил, во что она была одета. Её светлые неокрашенные волосы, её такое свежее, все ещё сохраняющее что-то детское, лицо. Тонкие губы. Острый подбородок и четкие скулы. Небольшие желто-зеленые глаза. Худышка, фигура мальчишеская. Но эта блузка делала её необычной, другой. Делала её в моих глазах очень женственной. Она сидела, скрестив руки на коленях, как школьница. И на её губах играла легкая улыбка. - Чаю? – спросила она, когда наши взгляды наконец пересеклись. Плутовка. Она знает, что мучает меня. И знает, что ей это приятно. Я налил ей в чашку струйку коричневой жидкости уже со дна чайника, с чаинками. Пару раз звякнула её ложечка. С каждым её движением меня пронимала легкая дрожь. До невозможности мне хотелось схватить её, парализовать своим натиском. И смотреть на реакцию, смотреть, как меняются от страха её черты лица. Что-то тяжело у меня в затылке. Я выдохнул и стиснул зубы. Вот-вот ей будет пора, вот-вот она снимет с вешалки пальто, нагнется, чтобы обуться, раздастся тонкий скрип застегивающейся молнии. Её зонт будет одним резким движением сунут подмышку и вот она уже машет мне и выходит из комнаты. Дружба. Такие вот мы друзья. Такие вот подруги самые желанные и ненавидимые одновременно. Мне нравится с ней говорить, меня умиляет её рассудительность. Но я не могу просто так оставить её игры со мной. Я не могу позволить так с собой обращаться. И ничего мне от неё не нужно. Хотя нет, мне нужна она – вся она целиком. Было пока только 7 вечера, но я заранее знал, что ночью не усну. Девушка пробыла у меня всего полтора часа, забежала после работы на чай. И оставила осадок – нервы, растерянность. И ещё осадок на дне чайника. А ведь наша история, которая так и не началась – она бы могла закончится. Просто оборваться. И не знаю я Лины, и даже представления не имею о женских хлопковых блузках с округлым воротничком. И зовут меня не Андрей, а, скажем, Савелий. Я работаю в отделе продаж, и мой коллега спрашивает меня, как я поживаю, каждое утро – и я каждый раз отвечаю: «Лучше некуда». Но эта история без конца. *** В 8 мне позвонила дочь. Тонкий голосок, узнаваемые нотки. - Привет, па. Как дела? – спросила она. И я подумал, что долго уже не видел Машу, и что она, наверное, выросла там, в своем Берлине, и уже знает немецкий лучше меня. Даже ребенка мне не отдали. Ничего из всего того, что мне так хотелось получить, я никогда не получал. - Привет. Отлично. Ты-то как? – Произнес я. - Нормально. Мама разрешила мне на день рождение позвать Ганса и Линду и всех-всех, кого я захочу. А я говорю, что тебя позвать хочу тоже. - Ну-ну, малышка, ты же знаешь, что я приехать не могу. Но большая посылка с сюрпризом уже летит к тебе на самолете. - Почему? Почему? Полетел бы тоже на этом же самолете. - Ты же знаешь, папа зарабатывает денежки. Прилетай ко мне сама. - Мама говорит, что у тебя антисанитария в квартире, и ребенок не может находится в таких условиях. - Твоя мама ошибается. Она очень во многом ошибается, Машуль. Так что прилетай, как только сможешь. Мы ещё с мамой поговорим на этот счет. - Хорошо. Ладно, мама говорит, что звонить очень дорого. - Спокойной ночи, милая. - Пока, пап. Я нажал на отбой. За окном по прежнему бился в стекло снег. Я вдруг почувствовал себя очень одиноким. Кажется, никогда таким не был. Толи мысль о том, что я не скоро увижу дочку, толи о том, что единственная женщина которая, я уверен, могла бы самой желанной и подходящей для меня, которой я мог бы столько дать – не испытывает ко мне ничего. Ночью долго не мог заснуть. Поднялся с постели, включил телевизор, понажимал на кнопки пульта. Раздраженный выключил его и подошел к ящику стола. Выдвинул, и как и ожидал, обнаружил там дедовский револьвер в коробочке. Нелегальное оружие. Всегда было больше сувениром. Хранилось для непонятных целей. Передавалось из поколения в поколение. И дед и я знали, что нас могут посадить за него, но все равно хранили его. Когда-то у отца деда, а он был помещиком, хранилась целая коллекция оружия, а остался теперь только этот один револьвер, как напоминание о прошлом величии нашей семьи, или ещё в каких-то целях, кто его знает? Когда я брал его в руки, мне казалось, что я защищен. Что с его помощью все можно решить, точно он дает какие-то сверх способности. Может, так думал и дедушка, потому казался таким спокойным. Я очень любил его. Он был таким необычайным. Всегда тихо смеялся, обожал рассказывать длинные байки о войне, и о том, что револьвер с ним путешествовал, как талисман. Что напряженка была с оружием. Но тем не менее, из него никогда не стреляли. Девственный револьвер. Может уже и механизм вышел из строя. И вот теперь, непонятно зачем, взяв его, я пошел с револьвером в постель. Залез под одеяло, чувствуя приятную тяжесть в руке. Он был заряжен, это точно. Холодок пробежал у меня по шее. В детстве я смотрел на это оружие тайком, и не было предела моему восхищению. И хотелось мне взять его и нацелится в солнце и выстрелить, разбив его, словно горящую лампочку, и погружаясь в полную темноту. Сейчас я мог, всего одним движением пальца, лежащего на курке – всего одним, исполнить свое детское желание. Я бы выстрелил, и все бы погасло – и попал бы я в полную темноту, которой я никогда не боялся, даже в детстве. Моя история без конца? Или окончится она по одному сухому щелчку курка? Пальцы мои потели. Белела подушка, как Линина блузка. Я согнул правую руку с зажатым в ладони револьвером и положил её на эту слепящую белизну. Палец возле курка, но рука расслаблена. И я полностью расслаблен и спокоен. Возможно, мне не хватало в жизни какого-то азарта. Всегда не хватает событий, риска, самого факта осознания существования, не хватает. Вот сейчас я в опасности. Стоит только уснуть, и зацепить во сне курок, как – бум, и выстрел. Отличное бодрящее ощущение. И я уснул, и видел во сне свою дочь все той же 4 летней крохой, хотя сейчас ей уже 6, и видел Лину, в хлопковой блузке, которая проходит мимо моего окна и машет мне так энергично и довольно, такая она веселая. Её светлые волосы искрятся, глаза такого ярко-зеленого цвета, что кажутся стеклянными. - Ты забыл дверь запереть, – говорит она. И тут я открываю глаза и вижу Лину, склонившуюся надо мной и с интересом разглядывающую пистолет. Она какая-то вся бледная, нездоровая на вид, почти прозрачная. - Ты что, спишь с ним каждую ночь? - А ты забыла кошелек, дай-ка угадаю? - Нет. Я пришла, потому, что поняла, насколько мне тебя не хватает. Я ошибалась, а ты был прав. Мы ведь не друзья. Глупо себя обманывать. Лина отбросила револьвер в сторону, и стала расстегивать маленькие перламутровые пуговки её снежно белой блузки. Она наклонилась ко мне близко-близко, так, что я должен был почувствовать её дыхание, но она словно не дышала. Я нашел её губы – мягкие, по-прежнему, но тоже какие-то холодные. - Ты замерзла? – спросил я. На улице, наверное, ужасно холодно. Залезай ко мне под одеяло, я согрею тебя. Она молча расстегнула и сбросила юбку и нырнула ко мне. Я обнял её и почувствовал, насколько это приятно, как утешительно наконец-то держать её в своих объятиях. Наконец-то все напряжение между нами спадет, не будет того щемящего чувства недосягаемости. Я гладил её волосы, но она была какой-то восковой. И не теплела. И с каждым её касанием я чувствовал, что мне тоже становится зябко. - Лина, – позвал я, но не услышал своего голоса. Я дотронулся к её волосам, и увидел на них кровь. Растерянно и испуганно повернулся на бок и понял, что вся подушка моя в крови. Огромное алое пятно расплылось на белоснежной наволочке. - Я подумала, что ты был бы рад, если бы смерть явилась тебе в моем обличии. – Произнесла Лина. на её губах играла легкая улыбка. Одним движением пальца, лежащего на курке – всего одним, да к тому же, непроизвольным, совершенным во сне, я исполнил свое детское желание. Я выстрелил, и все погасло – и попал я в полную темноту, которой никогда не боялся, даже в детстве. Моя история без конца? Нет. Она окончилась по одному сухому щелчку курка. Тридцатилетний мужчина, Андрей Мельников, лежал, окровавленный, на моей постели с простреленной головой. А впрочем, я чувствовал себя уже умиротворенным. У меня в тот день могло бы быть хорошее настроение. Такие периоды затишья случаются всегда перед бурей, или после неё. Утро было серым и бархатным, покойным, спокойным.