Bleeding out

1  — Попробуйте рисовать. Джон посмотрел на психотерапевта потухшим взглядом. Это был взгляд мертвеца. Джон умер. В тот момент когда над землёй возвысилась каменная плита с самой ужасной надписью "Шерлок Холмс", что-то внутри Джона просто погибло. Теперь ничего не осталось от прежнего доктора Уотсона. Весь этот месяц Джон не жил. Он существовал. Питался раз в день, если повезло — спал несколько часов. Сон пугал его больше всего. Шерлок не давал ему покоя. Отсутствие Шерлока. "Он умер, умер, умер…" — бесконечная мысль. То, что не отпустит больше никогда. Осознание того, что он. Больше. Не. Вернётся. Никогда. — Что? — отрешенный, чужой голос.  — Рисование. Вам может помочь. Надо возвращаться, Джон. Вернитесь. Жизнь продолжается. Он прекрасно это знал. Понимал, что психотерапевт права. Но Джон не хотел. Теперь ничего не имело значения.  — Как… мне поможет рисование? — его прежний голос утрачен. Это голос человека, у которого сломана душа, навсегда.  — Арт терапия очень эффективна, Джон.  — Прекратите! Так часто по имени меня зовёт только Ш… Он. Но все же решил прислушаться к совету. Джон стоял на пороге специализированного магазина для художников и, помявшись, открыл дверь. Внутри все было слишком непривычно. Джон рисовал только в детстве и почти забыл как держать кисть. Невнятно пробормотал что-то продавцу — рыжей девушке со странными серёжками. Раньше такая бы точно привлекла его внимание, а теперь он даже не заметил ее. Он не видел ее, как и весь остальной мир. Вселенная приобрела размер могильной плиты. Ничего кроме нее не интересовало Джона Уотсона. Он вышел из магазина, потратив все свои деньги, еле таща за собой мольберт, этюдник, коробки с краской и кистями. И холсты — идеально белые, нереально большие и пустые. Джон понятия не имел, что будет писать. Он расставил покупки по своей квартире и остановился. Он не знал чем заполнить пугающую пустоту холста и своего сердца. С Бейкер стрит пришлось съехать, хотя миссис Хадсон, конечно, уговаривала его остаться. Джон не мог каждый день видеть гостиную без Шерлока со скрипкой в руках. Не мог смотреть на пустое кресло, на чистую столешницу, не залитую химикатами, без частей человеческих тел в банках. Джон снял квартиру в Лондоне. Она была маленькой и неживой, с облупленными стенами и с одним камином посередине. Но главное — она была совсем рядом с кладбищем. 2  — Вы начали рисовать?  — Нет. Молчание. Она не возражала.  — Что вы делали вчера?  — Я… был у миссис Хадсон. И на работе…  — Это все?  — Нет… ещё на кладбище. Психотерапевт смотрела с укором. В ее глазах не было жалости — она знала, что ему не нужна жалость.  — Мистер Уотсон, вы слишком часто там бываете. Слишком много времени уделяете прошлому. Джон не выдержал.  — Прошлому?! Прошлому?! У меня нет будущего! Нет настоящего! Оставьте мне хотя бы прошлое… Где был он. Нет, Джон почти не испытывал боли, только после сновидений. Но иногда он выходил из своего транса и знал, что она есть. Его разлагающаяся душа ещё могла что-то чувствовать.  — Рисуйте, мистер Уотсон. Ночь — единственное правдивое время. Его разбудил крик. Собственный крик. Одно имя. И так каждую ночь. Сознание подбрасывало все новые кошмары о Шерлоке. Лицо Джона было в слезах. Доказательство того, что он ещё не умер. Жгучая боль сковывала все тело, сотрясала в тихих рыданиях. Джон не мог позволить себе плакать на похоронах, в кресле у психотерапевта — он ведь был солдатом. Но ночью, в темноте, когда ничего не мешало кошмарам завладеть его сознанием — Джон не стеснялся слез. В новом кошмаре Джон шел по улицам Афганистана, какого-то маленького городка, куда он возил раненых на войне. Он вдруг увидел Шерлока на крыше дома. Тот кричал, умолял спасти его жизнь, и только Джон метнулся к Шерлоку, как увидел его на другой крыше. И на другой. Вокруг были сотни Шерлоков, и каждый собирался спрыгнуть. Джон не спас ни одного. Все, как по сигналу сбросились с крыши. А потом ручьи крови Шерлока текли к ногам Джона. Он рыдал до тошноты, чего не случалось очень давно. В углу комнаты стоял мольберт, а на нем — чистый белый холст. Джон Уотсон покрывал идеальную белизну кровавым красным. Резкими багровыми мазками он писал реки крови Шерлока. С его губ слетало только:  — Прости, пожалуйста, прости меня, Шерлок… Первая картина стоит на подоконнике, и Джону отчего-то делается лучше. Если это возможно. Уотсон встаёт рано, ему и не спится обычно после кошмаров. Он одевается, повторяет заученные движения и идёт на кладбище. Каждый день. По утрам тут обычно никого не бывает, а потому это место кажется ещё спокойнее. Джон подходит к могиле. — Доброе утро.- он говорит вовсе не в пустоту. Молчит минут десять, а потом продолжает.  — Знаешь, Шерлок, я съехал с Бейкер стрит, и домом мне стало это кладбище. Ведь дом это место, где находится твой родной человек… Джон просто говорит то, что приводит в голову.  — А ещё, Шерлок, я могу быть честным только с тобой. Даже не с собой. Я верю только тебе. Помнишь мой диагноз — проблемы с доверием. Кому можно доверять, когда прошел войну? А тебе я сразу поверил, Майкрофт был прав. Ты всегда был единственным. Не Сара или Кэтрин, я уже забыл их имена. А теперь… тебя больше нет, а я уже никогда не смогу никому довериться. Никому не открою даже остатки своей души… Зачем, Шерлок? Почему ты оставил меня одного? 3 За первой картиной последовала вторая. И третья. На четвертой Джон изобразил сотню Шерлоков из сна. На пятой — совершенно неясные мазки краски. Джон рисовал плоховато, нечётко, непонятно. Все его " картины " были пугающими. Кровь, кожа, асфальт, пустыни Афганистана и бесконечная обречённость — вот что писал Джон. Он превращал холст в поле боя, в оживший кошмар. Рисование действительно немного помогало. Уотсон вставал в холодном поту с кровати и брался за кисть. Сны, белый холст, масляные краски, расплывчатые мазки, воплощающие все страхи доктора, а затем бесценный день в полузабытие. Теперь Джон часто думал о красках мира. Но делился этим по прежнему только с куском холодного камня с гравировкой такого дорого ему имени. Психотерапевт была довольна тем, что Джон начал рисовать. Но когда он принес ей одну из своих работ, она надолго замолчала. Рассматривала холст минут тридцать, а потом произнесла: — Мы ведь оба врачи, мистер Уотсон. Как бы вы поступили на моем месте? Джон перевел взгляд с пустоты на женщину. — Это не стресс, не депрессия. Это болезнь. Я бы могла настаивать на лечении в клинике, но мы ведь понимаем, что это ни к чему не приведет. — Я — псих? — без всякого интереса. Она посмотрела на него совершенно спокойно. — Вы до сих пор не говорите о Шерлоке в прошедшем времени, вы ходите на кладбище каждый день, вы доверяете только ему. По-прежнему. Но прежнего нет. Он умер, а вы не в состоянии принять это. Кошмары и все остальное — вы определенно больны. Он был для вас больше чем другом, Джон, признайтесь. Признайтесь ему. И Джон признался. Ему снится Шерлок. Не в крови, не в падении. Это просто Шерлок в привычной фиолетовой рубашке, с мягкими кудрями. Он был совсем живой. И улыбался. — Джон, я хочу сыграть для тебя. И он играет на скрипке. Так чудесно, что у Джона захватывает дух, и так реально, что он готов поверить. Но Джон просыпается. Рядом только чистый холст. Он подходит и впервые берет в руки тюбики со светлыми красками. Джон пишет Шерлока со скрипкой, в золотистых лучах рассвета. Его волосы сияют в теплом свете, льющимся из больших окон. И свет добирается и до Джона. Это лучшая картина, а так же первая ночь без кошмаров. Первый нормальный сон. В то же утро Джон шел по вытоптанной тропинке к могиле Шерлока Холмса. — Привет. Я бы хотел тебе кое-что сказать… Психотерапевт сказала, что мне станет легче. Но с каждым днём мне все тяжелее… Ты должен знать, Шерлок, пожалуйста, услышь меня… Мне так… Больше всего на свете я жалею, что не сказал тебе столько всего раньше. Ты вселил мою жизнь смысл, мне захотелось жить. Ты умер… И я тоже умер. Я никогда не прощу себя за то что не сказал… Джон перевел дыхание, молясь о том чтобы Шерлок его услышал. — Я люблю тебя, Шерлок. Воцарилась мертвая тишина. По лицу Джона скатилась невесомая слеза, но сам он не шелохнувшись, ровно стоял перед могильной плитой. Разрушится может все. Города, империи, цивилизации. Краска слезает с бесценных картин. Безжалостное время убивает, стирает в порошок все, каким бы прекрасным это не было. Когда-нибудь и могила Шерлока исчезнет, но пока Джон жив, он не даст ей разрушится. — Я бы давно последовал за тобой. Мне нечего тут делать. Но я знаю что бы ты сказал… "Сантименты, лишенные смысла", так что я останусь тут. Ради картин. И пусть я сойду с ума, я обещаю попытаться начать заново. Монолог Джона продолжался уже пятый месяц. Он сказал, что любит его. Вот только камень не мог ответить ему. Было поздно. 4 — Как ваши успехи? — Нормально. — Сколько картин вы написали за этот год? — Сто… Или двести. Это не тот голос, не тот Джон. Он держит обещание. Его держат картины. — Сны вам по прежнему снятся? — Каждую ночь. Но иногда это хорошие сны. — А бывают сновидения без Шерлока? — Ни одного. — Вы отпустили его? Джон покачал головой. — Не вышло. — Джон, для вас Шерлок мертв? У него перехватило дыхание. Ответ был подтверждением болезни. — Нет. Пока Шерлок приходил к нему во снах, пока его лицо смотрело с холстов — такое настоящее, написанное теперь уже опытной рукой Джона, Шерлок был жив. Маленькая комната преобразилась. Теперь она была слишком тесной. Со всех сторон Джона окружали портреты Шерлока. Его лицо или фигура были на всех холстах. Картины стали профессиональными, живыми. Никаких уроков, только сны о Шерлоке — они его вдохновение. Самая любимая картина Джона — огромный портрет Шерлока, размером с окно. Его лицо выглядит таким, каким его запомнил Джон — самым замечательным на свете. Руки Джона теперь всегда в масляных красках, его квартира — пропитанная запахом разбавителя мастерская. Теперь он чаще держит в руках кисть, чем шприц или чемодан доктора. Джон стал настоящим художником. А Шерлок — его умершей музой. — Жизнь без тебя в сто раз сложнее. Мне иногда тяжело смешивать краски, потому что я вижу мир в черно — белом цвете. Сны реальнее настоящего, я живу ради того, чтобы заснуть, а проснувшись рисовать тебя. Я хочу чтобы ты был реален. И у меня получается. Ты есть на картинах, а значит ты бессмертен. 5 Джон стал отшельником. Не разговаривал с людьми неделями, а порой только с психологом и сестрой. К нему никогда никто не приходил. Прошло почти три года со смерти Шерлока. Джон с трудом понимает, как получилось прожить столько без него. Порой даже кажется, что он привык. До следующего кошмара. Конечно, теперь они мучают его реже, но стоит Джону расслабиться, как Шерлок вновь умирает в его сне. Стены этой квартиры не видел никто кроме Джона, почти никому не было известно, что он вообще тут проживает. Поэтому звонок в дверь застаёт Уотсона врасплох. Он решает не отвечать. «Позвонят — уйдут» — думает Джон. У него не бывает гостей, да и соли для соседей нету. Джон продолжает писать картину. Шерлок со сложенными треугольником ладонями, в глазах расплавленный свинец — он думал. Кисть со знакомым шорохом летает по холсту, из-под нее лицо Шерлока расцветает эмоциями. Джон стал первоклассным художником, его картины с каждым разом всё живее и ярче. Джон поглощён работой. Он даже не слышит, как старая дверь открывается. И не замечает, как в комнате появляется длинная тень. 6 Неужели Джон живёт в этом старье? Нет, все эти мысли только для того, чтобы скрыть волнение. Хлипкая дверь. Стучит кулаком, пытаясь унять дрожь во всем теле. Тишина. Но Джон внутри. Элементарный замок с лёгкостью открывается. Ботинок, а за ним и его обладатель пересекает порог маленького мира Джона Уотсона. Это действительно целый мир. Столько картин с трудом уместились на всех стенах и поверхностях. На полках, камине, стенах, подоконнике, прикроватном столике — везде картины. Но дух захватывает даже не от количества. А от того, что написано на картинах. Со всех них смотрит Шерлок. Это кажется совершенно потрясающим, но и пугающим тоже. Столько лет прошло, а Джон… Вот и Джон. Сидит у мольберта. Кисть в руках с нежностью и точностью двигается по холсту. Джон… В заляпанном краской костюме, со взъерошенными волосами. Шерлок стоит у дверей в комнату, не в силах сделать шаг. В груди завязывается плотный комок. Джон, его Джон… Прошло столько времени, он так изменился. Поседел окончательно, но выправка все та же — военная, прямая. Джон, который три года ночами писал его портреты… Когда к Шерлоку возвращается способность говорить, он молчит. Просто не знает что сказать. Подходит ближе к Джону. Сердце безудержно колотится. — Здравствуй, Джон. Тот вздрагивает, отрывает взгляд от Шерлока на картине и переводит на настоящего Шерлока. В глазах Джона эмоции сменяются с такой скоростью, что даже Холмс не может уследить. От ликования до ужаса, от восторга до страха. — Я вернулся, — голос дрожит. — Это не ты. Или ты… Я бы хотел, чтобы это был ты, но это неправда. — Джон, это я. Правда. Верил мне раньше — можешь верить и сейчас. — Прошу, не будь фантазией, — шепот, пропитанный болью. — Я не фантазия. Я тут. Джон тянет руку вперёд, хочет коснуться лица Шерлока, но одергивает руку. — Шерлок, не надо мучать меня. Я дотянусь до тебя, и ты исчезнешь. Тогда Шерлок сам приближается и касается щеки Джона. Тот сидит в ступоре, но глаза — глаза художника — запоминают каждую черту лица. — Этот сон реальнее всех. — Не сон, не сон, Джон… Шерлок гладит его по волосам и смотрит на слезы в голубой лазури. — Я люблю тебя, Джон, - как само собой разумеещиеся. — И я тебя люблю, Шерлок. Шерлок опускается на один уровень с Джоном и пристально смотрит в лицо. Берет испачканные в разных цветах руки Джона в свои ладони. — Чувствуешь тепло? Джон кивает. Шерлок кладет одну его руку на свою грудь. — Слышишь, как бьётся сердце? — Слышу… Шерлок наклоняется ещё ближе, чувствует дыхание Джона и, немного смутившись, но с крайней уверенностью целует его. Джон на мгновение замерев, обхватывает рукой шею Шерлока, а другую по-прежнему держит на его груди. Шерлок неумело целует губы Джона, прижимает его макушку к себе. Джон, который всегда оставался преданным ему. Джон, который три года прожил без него и ждал, надеялся. Джон, который вытерпел столько горя, что сердце Шерлока сжимается от боли, которую он причинил самому прекрасному человеку во Вселенной. — Ты чувствуешь это? — спрашивает Шерлок, отрываясь от губ Джона. Между ними нет и пяти сантиметров. — Да… Шерлок изо всех сил обнимает Джона, кладет свою голову на его плечо, вдыхает запах. — Прости, прости, Джон. Теперь я всегда буду рядом. Больше не буду причинять боль. Прости меня… — Уже простил, — просто отвечает Уотсон.