Они говорили

Нед говорил, что он алкоголик. Стив называл его натурой творческой, но советовал не связываться. Наташа говорила, что он алкаш, но сама подолгу зависала, разглядывая его, сидя за соседним столиком в баре. Питер ни о чем не думал. Он просто был влюблен. Энтони Старк курил травку, сидя на огромном подоконнике в своей квартире, свесив ногу вниз. Он пил дешевый коньяк и подолгу мог смотреть на звезды. Он говорил, что в этом нет ни черта романтичного, говорил, что это просто белые кляксы на черном полотне, но все равно неотрывно смотрел вверх, будто эти самые белые кляксы значили для него намного больше. Питера тянуло к Тони как магнитом. К его дому, заваленному книгами, журналами и вырезками из газет. К единственной пропахшей сигаретами комнате с разваливающейся софой и шкафами, что вот-вот грозили развалиться под тяжестью всевозможной литературной белиберды. К маленькой кухне с единственной ржавой кастрюлей и красным эмалированным чайником. С покосившимся столом и тремя кособокими табуретками. С холодильником, который жужжал так, что иногда казалось, будто он вот-вот взлетит. Питеру нравилась эта обстановка. Нравились магниты, что привозили «друзья» Тони, от которых, кажется, холодильник жужжал еще больше. Нравились всевозможные наклейки и этикетки, которые Тони лепил куда придется. Нравился весь этот бардак, весь этот хаос, что творился вокруг. Но еще больше ему нравится сам Тони, который правил над всем этим хаосом, который был властителем своего маленького уютного мира, и впускал он в этот мир совсем немногих. Питеру повезло оказаться в этом количестве. Питер боялся все испортить. Иногда ему казалось, что он совершенно не знает Тони. Сидя на софе и ловя последние лучи заходящего солнца, что выглядывали из-за его плеча, Питер часто думал о том, как же мало он знает об этом человеке. Он понимал, что знает только то, что о нем говорят. Он понимал, что они разговаривали от силы раз двадцать, и все эти разговоры были о чем-то, что никак не касалось самого Тони. Они говорили о книгах. Питеру хотелось большего. Большего, чем книги. Питеру хотелось знать не его отношение к Моби Дику, а его самого. Питеру правда нравилось слушать, как Тони тихо мурлыкает себе под нос знакомые только ему мелодии, но иногда Питеру хотелось просто поговорить. Питер знал о Тони немного. Знал, что он работает в газете, а еще, кажется, написал пару книг. Питер не читал эти книги, но все время обещал себе приобрести их. Питер знал, что это не будет просто, потому что Тони писал «непотребщину», как называла подобную литературу их учительница по родному языку. Знал, что Тони занимается контрабандой, и, кажется, близко общается с наркодиллерами. Питер знал, что каждую субботу Тони напивается в Баре на Бродвее. Но это все говорили-говорили-говорили люди. А сам Питер ничего о нем не знал, хоть и был к Тони ближе всех остальных. Но сегодня, кажется, он впервые решил это исправить. - Энтони, - голос неестественно хрипит, и Питеру приходится откашляться, чтобы заговорить снова. - Да? – Тони поворачивается к нему в пол оборота, затягивается самокруткой и улыбается, щурясь от последних солнечных лучей. Он выглядел еще красивее, чем Питер себе воображал, пока пялился на его ровную спину. - Эм…может быть, попьем чай? – Питер понимает, что идея провальная. Понимает, потому что Тони никуда не слезет со своего подоконника, пока последний лучик солнца не скроется за горизонтом. – Я могу принести его сюда, - Тони кивает и отодвигается чуть ближе к стене. Софа скрипит под весом Питера, когда тот пытается с нее подняться. Он спотыкается о пару книг, что служили, видимо, подставкой под пустую кружку, и, проматерившись про себя, отправляется на кухню. Он распугивает парочку тараканов, которые уютно примостились на коробке из-под чая, и, кажется, рушит чью-то паутину, когда тянется за завалившейся под кухонный стол зажигалкой. Маленький паучок прошмыгивает за ножку и исчезает, снова оставляя Питера в одиночестве. Холодильник гудит чуть громче, будто пытается что-то сказать. Питер зажигает плитку под чайником и усаживается на пыльный подоконник. На кухне окна чуть меньше и подоконник уже, но Питеру хватает места. Он открывает форточку и выглядывает наружу. Смотрит на Тони, который явно его не заметил, на город, что в последние минуты заката всегда окрашивается в оранжевый цвет. Чайник свистит, оповещая домашних о том, что вода уже согрелась. Питер спрыгивает с подоконника, раскидывает по чашкам с отбитыми ручками пару пакетиков чая и заливает их кипятком. В холодильнике находит пару сэндвичей, что сам принес с утра, и, прихватив с собой сахарницу, отправляется к Тони. Чашки грозятся вот-вот выпасть из рук, но он успевает донести их до подоконника прежде, чем они успевают соскользнуть. Тони двигается еще немного и хлопает рукой рядом с собой. - Залезай, - Питер не верит в то, что слышит. Кажется, он уже и не мечтал занять это место. Оказаться так близко к Тони, на одном подоконнике, и смотреть на один и тот же закат. Иногда, когда тетя оставляла его дома, он пытался повторить за Тони. И вроде бы то же солнце, и вроде бы тот же закат, но никогда в жизни он еще не был таким прекрасным, как этот. - Ого, а здесь высоко, - ноги свисают вниз, и Питер крепче вцепляется в оконную раму. Тони усмехается, и, кажется, пододвигается чуть ближе. На улице уже прохладно, и, если честно, он совершенно не понимает, как Тони до сих пор не продрог до костей. Он сжимает в руке чашку с горячим чаем и совсем-совсем не знает, о чем им можно сейчас поговорить. - Нравится? – но Тони сам начинает этот разговор. И даже не верится, что Питеру сегодня так везет. - Очень, - за спиной от ветра с полок падает парочка книг, заставляя его вздрогнуть и чуть не выронить чашку. - Аккуратнее, иначе свалишься, - и это, наверное, происходит просто от испуга, просто потому, что Тони испугался за то, что Питер сейчас свалится вниз. Но он хватает его за руку и как-то совсем внезапно переплетает их пальцы. Питер, кажется, забывает, как дышать. Он ставит чашку на подоконник и просто пялится вперед, надеясь, нет, молясь, чтобы теплая рука не соскользнула с его ладони. – Дыши, - теплое дыхание над ухом снова заставляет его вздрогнуть. - Я…- он пытается что-то сказать, но слов все так же мало и сказать в общем-то и нечего. Хочется повернуться, хочется сделать хоть что-то. И он поворачивается, снова пугаясь того, что их лица в паре сантиметров друг от друга. - Ты? – Тони улыбается, смотрит на него с хитрым прищуром, и, кажется, выглядит абсолютно счастливым. Впервые? Питер впервые видит его таким. - Я хотел что-то сказать, - он и правда хотел, только совсем не знал что. - Тогда скажи, - рука Тони исчезает с ладони, но тут же оказывается на талии Питера. И от ее прикосновения становится так горячо, так тепло, как давно уже не было в этой продрогшей квартире. Здесь было все, здесь было уютно и по-домашнему, но всегда не хватало тепла. - Мне, если честно, нечего сказать, - расстояние между их лицами заметно сокращается, и Питер как-то автоматически прикрывает глаза. Рука Тони ложится на его затылок, а теплые губы вплетают их обоих в поцелуй. В первый поцелуй Питера Паркера. В самый теплый и уютный поцелуй. - Кажется, я понял все без слов, - когда Питер открывает глаза, то солнца уже не видно. И с города понемногу спадает оранжевый окрас. Когда Тони спрыгивает с подоконника и тянет его за собой, Питеру кажется, что только что произошло что-то нереальное, что-то из ряда вон. Когда Тони толкает его на скрипучую софу, что очень вовремя оказалась разобранной, Питер понимает, что ему не кажется. - Я хотел сказать, что люблю тебя, - слова слетают с губ под скрип, и он очень надеется, что Тони его услышал, потому что повторить будет не так-то просто. Потому что второй раз сказать это будет намного сложнее. - Тебе шестнадцать, Питер, что ты можешь знать о любви, - усмехается Тони, целуя его в шею. И это действие кажется таким безумно пошлым, таким возбуждающим, что Питер не может сдержаться. Ему кажется, что он стонет в такт страдающей под их весом софе. Он снова понимает, что ни черта не знает о Тони. - А тебе? Сколько тебе лет? – пальцы Тони быстро расстегивают пуговицы на его рубашке, и сопротивляться этому совершенно не хочется. Тони целует его ключицы и почему-то смеется. - Мне двадцать пять, малыш, и то, что сейчас происходит, называется растлением малолетних, но никак не любовью, - лицо Тони снова в сантиметре от его собственного. – Ты все еще можешь это прекратить, - шепчет он. Питеру становится страшно. Нет! Ни за что он это не прекратит, ни за что! - Я хочу называть это любовью, - он сам тянется за поцелуем, а Тони совершенно не собирается заставлять себя ждать. Его руки гладят, а губы целуют, а Питеру кажется, что он сходит с ума от всех этих прикосновений. И он стонет, как самая развратная шлюха, что он видел на старых кассетах своего дяди. И ему совершенно не стыдно, когда пальцы Тони расстегивают ширинку на его до ужаса обтягивающих новых джинсах. - Если ты будешь так стонать, то можешь называть это как угодно, - рука Тони все еще горячая, и когда она касается там, под бельем, происходит что-то совсем нереальное. Питер был девственником, Питер даже не целовался ни разу до этого дня, и если честно, то он даже мечтать не мог, что его первый раз окажется с Тони Старком. С тем самым Тони Старком, о котором так много говорили все вокруг. Говорили-говорили-говорили, но ни черта не знали о Тони Старке. - Господи! – Питер толкается в кулак и хнычет как ребенок. У Тони горят глаза, и он усмехается, глядя на Питера, как Чеширский кот. Питер дочитал недавно Алису в стране чудес, и теперь все его сравнения должны были так или иначе пересекаться с последней прочитанной книгой. Питер чувствовал себя Алисой в стране Тони Старка. И это была его собственная Страна чудес. - Не так быстро, Питер, - Тони убирает руку и исчезает сам. Питер открывает глаза и пялится на покосившиеся полки с книгами. Тони что-то ищет в ящике антресоли, и Питер не уверен, но достает он оттуда какой-то крем. Питер ни черта не знает о сексе мужчины с мужчиной. Питер видел всего два порнофильма и листал журнал у Неда дома. Но там были женщины, и если с ними все понятно, то как это происходит с человеком твоего же пола, Питер совсем не понимал. Но ему не было страшно. По крайней мере не рядом с Тони Старком. - Мне будет больно? – его голос какой-то совсем нелепый в этой тишине, нарушаемой шумом холодильника и скрипом все той же софы. Он стягивает с себя джинсы с носками и отползает ближе к стене. Тони кивает, он почему-то не врет. И Питер не знает, благодарен ли он ему за это. - Больно будет недолго, - обещает Тони, стягивая с себя футболку. И Питер снова забывает обо всем. И о боли, и о том, что это вообще его первый раз, и о том, что он вообще понятия не имеет, как все должно происходить. – Не бойся, я тебя всему научу, иди сюда, - Тони скидывает с себя спортивные штаны и остается в одном нижнем белье. К слову, на Питере не остается даже его. И он пытается прикрыться коленями, только вот Тони это совершенно не нравится. Он тянет его за руку и опрокидывает на спину, нависая сверху. - Я не боюсь, - он снова тянется за поцелуем, но Тони не дает себя поцеловать. Он просит Питера закинуть ноги себе на плечи, и Питер делает это, хоть это совсем неудобно. - Смотри мне в глаза, хорошо? – голос Тони совсем хриплый, такой, каким он бывает по утрам, когда Питер встречает его по пути в школу. - Думай о том, чего ты хочешь больше всего на свете, о том, чего ты желаешь, - шепот заставляет тело покрыться мурашками. В эту самую секунду Питер не хочет ничего, кроме Энтони Эдварда Старка. В эту самую секунду нет ничего, чего бы он желал больше. И поэтому, когда первая волна боли пробегает по его телу, Питер зажмуривается и представляет Тони. Представляет его, сидящего на подоконнике с книгой в руках, с привычной сигаретой и бутылкой дерьмового коньяка. И от боли хочется выдрать книгу из его рук. Хочется сделать хоть что-то, чтобы не было так больно. Хочется отобрать бутылку с коньяком и швырнуть ее в окно. А потом губы Тони наконец-то находят его собственные, и Питер открывает глаза. А Тони все еще нависает над ним, все так же хитро улыбаясь уголками губ. Питер вдруг понимает, что больше не больно. - Это была только подготовка, Питер, - Питеру кажется, что голос звучит виновато. Но Тони не выглядит виноватым, ни капельки. Он выглядит так, будто только что захватил весь этот чертов мир, он смотрит на Питера «свысока», с легким прищуром и надменностью. И от этого, кажется, становится больнее, чем от самого вторгающегося в его тело Энтони. Он снова щурится, тянется вперед, но вместо поцелуя смачно кусает Тони в плечо. - Не смотри! Не смотри на меня так! – он кричит. Он, кажется, пугает Тони, потому что тот останавливается. - Хей, тише, тише, мелкий, ты напугаешь всех тараканов в этом доме, - он смеется над ним. Но в голосе все еще слышится вина. И так лучше, лучше с закрытыми глазами. Тони снова двигается вперед, на этот раз резко и до самого конца. И Питеру правда хочется найти сравнение этой боли, но ничего не находится. А перед глазами, кажется, зарождается новая звезда. Он жмурится сильнее, сжимает зубы и скулит. Он вцепляется пальцами в плечи Тони и шипит, как напуганная кошка. - Больно! Больно! – и ему абсолютно плевать на «тараканов», которых он не должен был пугать. И плевать на соседей, которые наверняка уже прислушались к его крикам. Тони снова замирает, он наклоняется ближе, опаляя дыханием шею и плечи, и дарит невесомый поцелуй в висок, а после целует его в губы. Он движется медленно, давая привыкнуть, и это кажется таким безумием. Впервые за весь вечер это кажется безумием, потому что в какой-то момент становится приятно. - Больше не больно? – Питер открывает глаза. Тони смотрит на него совсем не так, как парой минут ранее. Тони смотрит на него почти напуганно, почти виновато. Он целует его в губы, щеки, лоб и нос. Спускается поцелуями к шее и двигается медленно-медленно, с каждой секундой сводя с ума. - Черт, - Питер выгибается в спине, и, кажется, неосознанно насаживается чуть глубже. Не больно, нет, совсем не больно, но что-то прошибает изнутри, снова заставляя его вскрикнуть. Это безумие, безумие с первой секунды. Питер снова толкается вперед. - Я понял, - Тони улыбается, и это не должно значить что-то хорошее, но Питеру уже плевать. Он, кажется, растерял последние капельки своего разума, потому что он хочет большего. Хочется быстрее, сильнее, глубже. И Тони снова не заставляет себя ждать. Питер уже не понимает, когда кричит, когда стонет, когда скулит его имя. Питер уже ничего не понимает, лишь неосознанно цепляется пальцами за все, что попадается под руки. Лишь неосознанно кусает Тони за плечи и шею, оставляя после себя красные пятна, будто метки. Он пытается просунуть руки между их телами, чтобы коснуться себя, но Тони не дает, хватает за запястья, причиняя боль, от которой почему-то становится только круче. Питер снова стонет, движется быстрее, пытаясь прижаться к Тони как можно ближе. А потом все обрывается. Все внутри будто взрывается, вырывается наружу вместе с криком, который Тони заглушает ладонью. И плевать, что не поцелуем, в тот момент абсолютно плевать. Тони делает еще несколько движений, прежде чем свалится на Питера, больно вцепившись в его плечо, будто в отместку за все те укусы, что тот ему «подарил». - И на что это было похоже, Питер? – шепчет он прямо в ухо, отчего у Питера по коже снова пробегают мурашки. Он все еще в нем, он все еще лежит сверху, даже не пытаясь пошевелиться. И Питеру тяжело даже дышать, не то что говорить. Но он все же пытается. - На любовь? – Тони смеется, наконец-то выходя из его тела, и перекатывается на бок, сгребая мальчишку в объятия. - Вы, малыши, всегда выворачиваете все так, как вам нравится, поэтому я никогда не связывался с малолетками, - Питер тянется за поцелуем, неосознанно желая заткнуть Тони. Потому что сейчас явно не время для разговоров. - И что же? Вышвырнешь меня, как и всех до этого? – Тони хмурится. - Кого всех? – Питеру хочется перечислить. Всех тех, о ком они все говорили. Они все говорили-говорили-говорили. И Питер вдруг понял, какой же он дурак. - Ну…у тебя же был кто-то? – Питер был дураком, потому что за все то время, что он «общался» с Тони, не видел ни одного человека рядом с ним, с которым у того могли бы быть какие-нибудь отношения. – Знаешь, просто они говорили… - Боже, Питер, никогда никого не слушай, ясно тебе? – Питеру ничего не остается, кроме как кивнуть. Тони накидывает на него плед, а сам поднимается и топает к подоконнику. На улице совсем уже стемнело, и если бы не тусклый свет фонаря за окном, то в комнате вряд ли можно было бы хоть что-то разглядеть. Тони надел трусы и снова запрыгнул на свой подоконник. - Тебе не холодно? – Питер попытался сесть, но понял, что это была самая дурацкая затея в его жизни, поэтому снова лег. Все, что ему оставалось, это смотреть на своего Тони, что снова сидел на подоконнике и смотрел на белые кляксы на синем полотне. - Нет, но чай остыл, - Питеру отчего-то становится смешно. Чай, точно, они ведь хотели попить чай. - Поставишь чайник? – Тони кивает. Он смотрит вверх еще пару секунд и совсем уж неожиданно поворачивается к Питеру. - Я согласен с тобой, Питер, это может быть похоже на любовь, - он усмехается и тянется к полке, на которой лежит пачка сигарет. Питеру кажется, что внутри него что-то дергается, что-то рассыпается и прыгает. Тони затягивается и пальцем подзывает Питера к себе. Ему сложно вставать, и все еще больно, но он поднимается, плотнее кутаясь в плед, и подходит к окну. Тони разворачивается, подтягивает Питера к себе ногами и выдыхает сигаретный дым ему в губы, вовлекая в горький поцелуй. Питер никогда не курил. - Сегодня слишком многое в первый раз, - зачем-то шепчет он. Его тело устало, и Питеру, кажется, впервые так хочется спать. Он утыкается лицом Тони в грудь и снова вздыхает запах сигарет. - И ты все еще не хочешь это остановить? – Питер что-то отрицательно мычит и сам не замечает, как начинает проваливаться в сон. Прямо так, стоя, уткнувшись Тони в грудь. – Хей, пойдем обратно, - Тони выкидывает сигарету и спрыгивает, аккуратно подталкивая мальчишку к софе. Та снова неприятно скрипит, будто ругая Тони за его беспечность. Он прикрывает окно и падает рядом с Питером, залезает под плед, прижимая к себе продрогшее тело, и впервые за долгое-долгое время засыпает так быстро. Сегодня не у одного Питера много происходит «впервые». Питер Паркер не знал о Тони Старке еще кое-что. Энтони Старк всю свою жизнь отрицал любовь.