Владислава

— Здарова, бандиты! — я хлестко шлепнул братанам по протянутым рукам и довольно плюхнулся на лавку. Лыбился я тож довольно. Шаву ставлю, желание пересчитать мне зубы эта улыбка вызывала вернее, чем очказавр при виде нас — ментов. — Сышь, Славик, ты че лыбу давишь? — Колян взял пивчанский в другую руку и слишком резво для своего состояния притянул меня к себе за ворот олимпийки. Конкретно пахнуло перегаром и «Беломором», м-м, родной запах… Интересно, а существуют ли такие духи? Я бы ей подарил… Колян тем временем принюхался подозрительнее нашего участкового. — Да вроде не бухой. Нариком стал, че ли? Скажи, братву предал и к иглокожим подался, да?! Я качнул головой и отстранился. Я если на что и подсел, то только на соседнее с ней сиденье в маршрутке! А дальше это не шутки… Тьфу. Дурацкая песня, надо голову проспиртовать. После пары душевных глотков пиво разлилось внутри, а любовь поперла наружу. Или это отрыжка? Отрыжка любви! — Да ты весь отрыжка любви, — тут же сплюнул Колян. Кажется, я это сказал вслух. Пофиг, я сейчас кричать хочу! Да только сигналки опять сработают. Хотя, заодно выясним, у кого они есть, а у кого нет… — У меня щас от твоего счастья изжога будет. — Втюхался я, бля буду, — признался я с воодушевлением. О, последний раз я так от гордости пыжился, когда пошел пивас покупать в день своего восемнадцатилетия. В магазе меня тогда, правда, завернули — не стоило нарн предыдущие дни пытаться этот товар спиздить, а охранника — щемануть… Но кто нынче на районе святой? Впрочем, я себя сейчас чувствовал, словно лично с богом бухнул. С богиней. Богиней любви! — Она… она так холодна, что желаннее пивандрия в летний день! — я мечтательно зажмурился и, схватившись за лавку между ног, опасно отклонился назад. Доски под жопой затрещали, солнце над головой ярко ударило в веки и выжгло на них облик самой четкой чики. — Мимолетна, словно сигаретный дым! Миг встречи с ней был прекраснее, чем миг, когда я впервые попробовал шавуху! Она… она!.. — Что за девушка? — перебил мой генератор сравнений Сергей. Серега, кстати, был самым странным в нашей компании — страннее даже бывшего вдв-шника, а ныне физрука Коляна. Выпускник консерватории, тощий шкет-очкозавр, которого мы, бывало, на безботанье щемили — и который нас при очередной ментовской облаве круто отмазал. А потом и вовсе проставился «за дружбу» шавухой. Честно гря, подкупило это наши сердца. Вот теперь шкет адаптацию проходит — кстати, о ней. Колян опередил меня и звучно отвесил Сергею подзатыльник. — Не девушка, а чика. Чикуля, чикса, киса, соска, краля, понял? — Сергей надвинул очки обратно на нос и кивнул. Колян отпил пива, довольно рыгнул и перевел вопрос: — Так че за чика? — Красоту-у-уля, — протянул я и снова вылупился на небо. Такое ясное, туч нет, можно и на крышу с милашкой завалиться, на звезды полюбоваться… Я так замечтался, что забыл зажмуриться и солнце резануло по глазам будто розочкой. Зашипев, я тут же согнулся и принялся их тереть… А как проморгался, подумал, что у меня галюники. — Опять эта плесень кладбищенская здесь шляется, — заворчал Колян, сжимая крепче бутылку. — Уже третий день встречаю — либо че корни где в моем падике пустил? Я его быстро выкорчую. Гоу его отпиздим, что ли? — Слыш бля, я те отпиздю! — подорвался я с лавки. — Ты эта, таво эта, на кралю мою не наезжай! Краля тем временем под одним втюханным (моим), одним охуевшим (Коляна) и одним удивленным (Сергея) взглядами проплыла мимо, шаркая тонкими ногами в черных дырявых джинсах. Наушники у нее, скрытые волосами только с одной стороны, видимо, не для красоты висели, так что моего приветственного окрика она не услышала и скрылась в ночи подъезда. Я даж раскаялся — бля, не выкрутили бы мы вчера лампочки, смог бы сейчас ее попец заценить… И сжал кулаки, мотая головой. Нет! Нефиг зенки лупить — она же не какая-то телка-шаболда! Она… она… Она прошла как кралявелла по зеленым волнам, прохладным пивом после жаркого дня… Или как там, епт, по классике? Очнулся я от того, что чья-то ладонь щупала мой лоб с таким усердием, будто карман на предмет бумажника. — Да вроде не белка, откуда этот бред? — пробормотал себе под нос и мне (из-за разницы в росте) под глаз Колян. — Да и пивчанский явно свежак, раз нас так не кроет. — А потом обернулся к Сереге. — Мож, хоть его отпиздим, а? Естесн, в целях профилактики. — Да че за кипиш? — не выдержал я и попытался уклониться от двух соболезнующих взглядов. Мда. Так успешно уклонялся, что, были бы взгляды лазерами, стал бы Славик пазлом. — Есть основания полагать, что твоя девушка — парень, — тихо пояснил Сергей. — В натуре, — подтвердил Колян. — Лол-кек-чебурек, — отмахнулся я. — Мой телкомер никогда не врал! — Твой телкомер и баб Машу из пятого за кралю считал, — загоготал Колян, снова опускаясь на лавку. Я надулся, будто семок за щеки набрал. Подумаешь, первый раз конкретно в стельки стелек накидался, подумаешь, потом баб Маше наутро в любви признавался. Да у нее такие хрустящие огурчики и такой живительный рассол нашелся, что только мертвый бы не признался! А я в то утро, бля буду, воистину воскрес. — Ну ептыбля, Колян! — возмутился я, выдвигая вперед нижнюю челюсть. — Слыш, щас я уверен на все сто банок пива! Я те че, Вася, че ли, пацана от бабы не отличу? Канешн, она специфична, но… — Специфично — закусывать «Жигулевское» зефирками, — отрезал Колян. — А краля твоя — гот, нефор, мы таких всегда щемили! Я только вздохнул. Щемили, не отрицаю. А теперь у меня сердце щемит. Она же такая… тонкая и вытянутая, как сигарета. Кожа у нее белая, как мазик. А волосы и глаза черные, будто самая темная и богатая на добычу подворотня. Ну как вообще можно сопротивляться? — Да пусть баба, и че ты в ней нашел? — сдался не любящий долгих разговоров Колян. — У нее ж ни кожи, ни рожи! Таких обычно по весне вылавливают в прудах! А я выловил в маршрутке. Хотя там как раз пруд-пруди народу было… Зато потом я смог без палева затеряться в толпе и проводить ее до дома. А то мало ли какой хмырь за ней увязался бы и сталкерить начал? В наше время кругом опасность, нужен глаз да в глаз! — Одевается стремно, ни жопы, ни сисек. Подержаться можно только за шею — заодно и от мучений страхолюдину избавишь! — Колян сплюнул. Так понимаю, что хотел попасть в меня лечебным плевком, но у меня уже давно чутье, так что я увернулся. Мож это и болезнь какая, но я пока не хочу лечиться. Поговорить с ней хочу. Я с тоской посмотрел в тьму подъезда — ну вот, снова, как и в прошлый раз, ушла, будто меня и нет. И как перед такой устоять? — Понимаешь, я не люблю всех этих кукол, — мечтательно произнес я. — Мне эти буфера-бампера-обвеска рыжой не нужна. Я всегда хотел себе таку малую найти, шоб вместе хоть на корты сесть, хоть за шавой ночью на другой конец города смотаться! — Да ты романтик, — констатировал Сергей. — Епта, — подтвердил Колян. А я… я просто не люблю, когда меня щемят. Пусть даже и где-то внутри. Я, мож, тож хочу так чье-нить сердце отщемить.

***

Мои попытки убедить себя, что я не сталкер ебаный, а прост озабоченный телохранитель, прервала попытка самоубийства. — Гоп-стоп! — Совершив выпад, достойный ловли падающей на землю бутылки пивчанского, я схватил свою малую за руку и дернул на себя. — Ащ-щ-щ, оторвешь! — она сверкнула на меня глазами, словно новенькая иномарочка фарами, и собралась дать по газам. Свинтить вздумала. А я… а у меня стояк. В смысле, ручной тормоз сработал: рука никак не разжималась. И сердце на насест не возвращалось. Да как она… как она ваще терь может так спокойно стоять здесь, когда чуть не угодила под колеса! Я ж ее спас! Вот так вот — делаешь доброе дело, а на тебя все равно реагируют, будто в подъезд насрал. — Сышь, даж не поблагодаришь? — во мне почему-то проснулась обидка. — Это как-то нечетко. Я ж, епт, спас тебя, когда ты не на тот свет пошла! Она посмотрела на светофор пустым взглядом и пожала плечами: — Почему, как раз на тот и попал бы. — Только сейчас я понял, что у нее необычно тихий и хриплый голос. С трудом разобрать можно на оживленной улице! Желая расслышать, я наклонился в ее сторону и был встречен уже более громким вопросом: — Руку отпустишь или тебе и сердце тоже отдать для комплектности? Я аж восхитился такой дерзостью. Слабоумие и отвага, хуле. Но с нее еще станется помереть с такой-то внимательностью — а я чел приличный, епта, мне мокруха на совести не нужна. Хотя держать ее так бесконечно все равно не варик — я ж не ментяра какой-то, наоборот, побрататься хочу. Ну, и не только. Но как только я начал расцеплять пальцы, вдруг что-то заметил. — Кошак цапнул? — с сочувствием спросил я, разглядывая ее запястье, все в уже белых и еще красных полосках. Ох, помню, как-то с котярой повстречались мы в темном подъезде. Он почти остался без хвоста, я без новеньких спортивок, вот только хвост у него уже прошел, в отличие от моих штанов! И после этого он еще почему-то на меня до сих пор когти точит. А ведь это я тут щеманутая сторона! Да, лампочки из своего падика точно пора перестать тырить. Руку из моей руки, тем временем, тоже стырили. — Ага, — как-то слишком быстро подтвердила малая и одернула рукав коричневой бесформенной толстовки обратно на боевые шрамы. А я вдруг понял, что сейчас она уйдет. И буду я опять по кустам бомжей пугать в попытках скрыто сталкери… телоохранять! — А пошли этим шаурмяу хвосты крутить? — предложил я первое, что пришло в голову. Видать, в голову давно уже ничего не приходило — эта мысль как завалилась, так благополучно и скрылась под пылью, и что делать дальше, я не знал. Я легкомысленно тряхнул головой. Похуй, пляшем! В смысле, импровизируем, епт. — Зачем? — она недоуменно обернулась, а потом спрятала руки в карманы и снова пошла. Медленно, так что я присоседился сбоку и подстроился под ее на удивление широкий шаг. — Я вообще люблю кошек. У меня самого как-то была. Я бы твою киску погладил… Стоп. Меня аж пот холодный прошиб. Была — в смысле, до операции?! Или… Нервный смех чуть было не пробился наружу. Она про кошку в натуре, а не в пошлятине. Извращенец! Помотав головой, я восстановил сбитый шаг и догнал малую. Кстати, что я все «малая» да «малая»? Пора бы узнать имя, ведь, как грится, залог любых отношений — движение! Я почесал макуху под кепкой. Хотя по такой логике у меня с ментами те еще отношения: одно движение — то я от них, то они за мной… Так, Славик, заканчивай базар с собой и начинай базар с другой: — Кстати, а как тебя зовут? — разродился я. — Меня не зовут, ко мне обращаются. Вот же ж. Вроде ответила, а чувство, будто отмахнулась. — Лады, как тебя обращать? — с готовностью исправился я. — Берешь, в общем, вампира — а дальше он все делает сам, — она посмотрела на меня как-то одновременно с хитринкой и вызовом. Кароч, с легким наебаловом во взгляде. Точняк издевается. — Влад, — неожиданно произнесла она, когда я уже думал запускать игру «Поле чудес» или привлекать гадалок к расследованию тайны имени. Так. — Это Владислава, че ли? — улыбнулся я, довольный разгадкой. — Славик, че ли? Не-е-е, Славик тут уже я, занято. Она вздохнула так, что впору давать мастер-класс моей маман — чтобы та знала, как меня встречать с ночной пьянки. Хотя лишь бы моя маман в ответ ее не научила скалкой орудовать… — Нет. Просто Влад. Я нахмурился. Мне так-то пофиг на ее заморочки, хоть Влад, хоть клад. Но братва не поймет, если сообщу, что моя малая — Влад. Нужно как-то сокращенно… мило… ну это, няшненько… О! — Ну Владик, так Владик, — кивнул себе и ей я, довольный находкой. Вот, епт, так точняк не звучит по-пидорски, в натуре! Владик скептически хмыкнула и пошла дальше. Так, Славик, либо сожмешь яйки в кулак, либо их дальше так и будет сжимать ток твоя рука. Пригласи на свиданку! — Слыш, малая! — окрикнул я ее. Владик полуобернулась через плечо, а я, растеряв всю убедительность, снова принялся чесать затылок как чухан. Что ей предложить? Что?.. О, в натуре, есть беспроигрышный варик, любая чика согласится! — Если хошь, от сердца и уха подарю те шавуху! И мы ее поедим где-нибудь на… — я снова застопорился. Место, место, что ей интересно? Во. — На кладбище. Ее черные, будто намалюканные брови и так были шибко высоко над глазами, отчего вид был вечно удивленный, а щас… А щас я аж подумал, что ее сзади кто-то за волосы тянет — так они поднялись. — И не боишься, что кровь твою высосу? — она вдруг открыла рот и показала свои заостренные клычки. Восторженный вопрос «Возьмешь на клык?» я удержал с таким трудом, что чуть не разорвался на кучку мини-гопо-Славиков. И ваще, че это я — зубов не видел, че ли? Вон у Вована из соседнего района полон рот золотых зубов, причем на передних его имя выгравировано — вот это да, это повод охуеть. — А че бояться, если в моем пиве крови не найдено? — я хрипло засмеялся. Владик снова не улыбнулась. А она вообще может это делать? Я пообещал себе, что сделаю все возможное, чтобы отжать ее улыбку. А то хули моя малая такая печальная? Она смерила меня взглядом своих глубоких и темных, словно свежевырытая могила, глаз, немного подумала и хмыкнула: — Ну пошли, коли не боишься. — А че Коляна бояться-то? — не понял я. — Он только второго августа буйный, а в остальном милейший гопарь! Если бы Колян слышал мой отзыв, он бы мне отзывоприемник-то начистил. Короче, до кладбища дошли мы только к ночи. Владик ориентировалась в темноте похлеще наших, так что без происшествий и моих поисковых сигналов «бля» при натыкании на плиты мы дошли до чьей-то могилы. Еще наткнулись на секту сатанистов, но Владик успокоила, что это свои (в смысле, ее), и я почувствовал себя как за каменной стеной. А пока стена не оборудована решеткой — пофиг, пляшем. Плясать на могилах не хотелось, так что пришлось присесть на металлическую лавочку. Повезло, что кортаны у меня всегда с собой — а то всю жопу точно поморозил бы на ней… Момент. — Мадам, седан-баклажан, плиз, — я снял с себя олимпийку и галантно постелил на лавочке рядом с собой. Ну, а хуле — кавалер же, епта, пригласил чику на свиданку, надо о ней позаботиться. Владик не стала сиськи мять, а спокойно села рядом. На мгновение у меня снова щемануло сердце от такого трогательного жеста доверия — это было так… так… Я отвернулся, часто моргая, и прижал кулак к груди. Ну точно теперь олимпийку стирать не буду! Шаву я съел быстро — ну ептыть, чемпион в своем районе по поеданию, хуле — и теперь просто смотрел, как ест она. Кусает небольшими кусочками, облизывает губы от мазика и аджики, медленно жует, будто хочет насладиться вкусом… Я самодовольно приосанился в положении сидя — ну еще бы, самую вкусную на районе точку выбрал, там еще с моими личными корректировками в рецепте делают! В конце-т концов, шава — эт целое искусство! Как и Владик. Эх, бля, умел бы рисовать не только слово «хуй» и его образ на стенах, украсил бы свой падик ее портретом. Хотя не, нефиг там всяким на мою малую зенки лупить! Дома намалюкаю. Чтоб смотреть и смотреть… Я уже было подпер голову кулаком, чтобы смотреть было, хех, сподручнее — как вдруг Владик неожиданно повернула голову и встретилась со мной взглядом. Спалила! У меня почему-то сигналка сработала, словно меня за чем-то постыдным застали, вроде вскрытия соседского жигуля с новенькой магнитолой. Всю кожу прошило мурахами, лицо обожгло как пламенем от мощной зажигалки, и я резко отвернулся. Повод для отвлечения внимания бросился в глаза большим белым пятном. — Обахуясе, смари, кака красота! — офигел я и тыкнул пальцем на соседнюю могилку. Владик даже не дернулась (видать, привыкла к резким крикам в ночи), но за моим пальцем проследила. Мне показалось, или ее губы таки немного изогнулись в улыбке? — А, маттиолы. Мои любимые цветы. Цветут только ночью — и пахнут просто невероятно. Я потому и люблю на это место в такой час приходить. — Она встала с лавочки и прошла к белоснежному ковру. Пока я натягивал на себя олимпийку (тепло тела моей малой не должно пропасть! Хотя там остался, скорей, могильный холод…), Владик села возле цветов, обняла колени и посмотрела на меня снизу вверх: — Не думал, что ты их так оценишь. А я смутился. — Ну епта, если я гопарь, это не значит, что на цветы я срать хотел. Я, вон, мамке помогаю часто, у нас целый сад на даче всяких разных, — тут я осекся и бросил на нее просящий взгляд. — Только… пацанам не говори. Братва не простит. Она молча кивнула, а потом взяла палку и неожиданно начала подрывать землю под цветками. — Слыш, ты че… — «творишь», хотел сказать я, но Владик вдруг поднялась, подошла почти вплотную и навалила мне целые ладохи земли. Ну, лады, не просто земли: кучки цветов с корнями. Пришлось закончить не так, как хотел: — Ну еще мне бабы цветы не дарили. — Это не тебе, — не смутилась Владик и деловито отряхнула руки о черные (так вот зачем они такие!) джинсы. — Маме своей отнесешь: пусть в горшок посадит, будут ее ночью ароматом радовать. — Благодарствую, — растерянно протянул я, не зная, что теперь с цветами делать. А потом глянул вниз и решительно запихал все это добро в карман олимпийки — если руки совать не буду по привычке, все будет норм, среда там комфортная. Главно, шоб семки в земле не проросли… — Маман понравится — они и правда красивые, — я тут же исправился: — Прям как ты! Владик шумно фыркнула и закатила глаза. А я подумал, что она и впрямь на эти цветы похожа: такая же бледная, щуплая и в ночи раскрывается. Вон, правда раскрылась: говорит со мной, на олимпийке моей сидела, шаву заценила, улыбаться хоть немного начала… Ей идет улыбка. Видя, что Владик не относится всерьез к моему сравнению, я продолжил: — Могу спорить, если тебя умыть — будешь еще большей милашкой, в натуре! Воображение тут же дорисовало сексуальные потеки туши из порева и прочие прелести, и я захотел умыться сам. Целиком и холодной водичкой. — А если с тебя снять олимпийку и кепку? — парировала Владик, и вот теперь я точняк покраснел, продолжая ряд. Олимпийку, кепку, штаны, труханы, а потом… Кстати, носки снимать или не надо? Пока я плавал в думках, пытаясь опустить поплавок на дно штанов, малая щипнула меня за каждую эту деталь, и я все же пожалел, что она не назвала штаны. — Кем будешь? — Папиным бродягой, маминым симпатягой! — я напыжился, делая грудь колесом. Да-а-а, если б у нашей «девятки» были такие колеса, мы бы с братвой на ней смогли ездить ток с ближайшей горки до ближайшей речки. Или оврага. Такого большого и темного, как ее глаза. Я б рухнул, в натуре. Да я, кажись, уже в свободном падении. Гораздо более долгом, чем когда по пьяни на вписке со второго этажа наебнулся. В том падении меня направило в кусты с бомжом дядь Валерой, царство ему небесное, а в этом — вперед, прямо к лицу Владика. А она и не отстранилась — просто смотрела, как я приближаюсь к ее губам. Смотрела, и смотрела, и смотрела… я первым не выдержал и зажмурился. Бля, почему я так давно никого не засасывал? Точняк щас опозорюсь на весь район! Я сжал кулаки. Лады, Славик, прорвемся. Тока не присасывайся как к горлышку бутылки, давай нежненько, как с горячей пельмешкой. Не дуй — это поцелуй, а не надувательство! И вообще не дыши! Когда откуда-то спереди раздался громкий лай, я чуть не сдох без кислорода. Лай начал приближаться, за ним из-за угла часовни замелькал луч фонарика. Бля, сторож! — Валим, — шепнул я практически Владику в губы (бля-бля-бля, совсем чутос оставался, стремота-то какая!) и застегнул карман с маттиолами. — Что? — она все еще не сверкала пятками, а смотрела на меня и сонно хлопала глазами. Времени на объяснения не было — я схватил ее руку, крикнул: — Тикаем! — и бросился к выходу. Лай голодной до моей жопы собаки, мат желающего приправить мне жопу солью сторожа и ее маленькая холодная рука, крепко и доверчиво держащаяся за мою. Разве этот день мог кончиться лучше?

***

— Как свежо! Ну еще б свежо не было, ворчливо подумал я, так-то открытая крыша, со всех сторон вентиляция. Или просто ей от меня всю дорогу несло? Когда Владик прошла вперед, я украдкой нюхнул подмыхи. Да не, вроде, я ж дезиком спецом для нее брызнулся. Бля, как вспомню, когда его вчера в магазе брал, стремно было, будто опять презики в первый раз покупаю. На середине крыши Владик остановилась и обернулась на меня: — Эй, Слав, ты чего в дверях мнешься? Высоты боишься? — Я замер, пойманный с поличным. Ну бля, вот как она догадалась? Владик покачала головой: — И зачем тогда со мной согласился идти? Согласился?! Я чуть не поперхнулся возмущением. Да ты сама настояла! Ну, как настояла: сказала, что все тлен и идет на крышу прыгать. Как я мог ее отпустить?! — Реальные пацаны ничего не боятся! — фыркнул я и напыжился, выдвигая нижнюю челюсть вперед. И пусть я и правда немного ссал, честь перед бабой уронить не мог! Теперь я понял, почему у нас такие штанины широкие — чтоб трясущихся ног не было видно. Как оказалось, середины крыши Владику было не достаточно — она направилась к краю. — Слыш, ты че эта, тав-воэта? — возмутился я, хватая ее за руку. Аж заикаться начал то ли от близости края крыши, то ли от близости Владика к этому самому краю. — Только через труп! — Твой? — она заинтересованно приподняла бровь. — Ты че, — отмахнулся свободной рукой я, — если мой, меня мамка убьет. А без трупа никак, да? Владик закатила глаза. — Да не собираюсь я с собой кончать и ломать твою нежную психику — просто посмотрю вниз. Интересно же. Тебе нет? — Ничего интересного в мокром пятне на асфальте не вижу, — упрямо замотал я головой. По уху скользнула кепка, я ее подхватил и нахлобучил обратно. — Вот новый айфон отжать или с ментами в догонялки забиться — это интересно. А стать отгадкой на «не зверь, не птица, летит и матерится» — нет! Владик в ответ только пожала плечами: — Ну либо стой тут, либо можешь подстраховать меня, пока буду на краю. Канешн я как реальный пацан (в душе пустил скупую мужскую, попросил прощения у маман, завещал свои семки Коляну, а спортивки — Сергею) пошел с ней к краю. А то ж упорхнет моя пташка — с такой-то любовью ко всему, что касается смерти. Обнял я ее еще до того, как мы стали на краю. Сначала за плечи, потом, когда она остановилась — поперек груди. Безопасность превыше всего! Да че ж она худая такая, ухватиться не за что — еще выскользнет или ветром сдует! Впервые я подумал, что Колян не так уж прав насчет плюсов фигуристости. — Вау, посмотри, как красиво! — Владик вцепилась в мою руку пальцами и еще немного наклонилась вперед. А у меня в голове неожиданно заиграло: «Районы, кварталы, жилые массивы, я на асфальт плюхнусь щас краси-и-ива!» — Шняга какая-то, — не открывая глаз (всех трех, шоколадный тоже крепко сжал) пробурчал я себе под нос. — Ну, ты скоро там насмотришься? Слыш, давай я те сфотаю — и зырь потом сколько влезет! Правда, как буду фотать — не придумал. Ничо, щеману у кого-нить селфи-палку. Тут нос что-то защекотало. Открыв глаза, я понял, что это просто волосы Владика ветром на меня бросило, слишком я к ней пригнулся. И пахли они… я уткнулся носом Владику в макушку и втянул воздух. Пахли чем-то цветочным — будто маттиолы на том кладбище. А еще они нагрелись на солнце, и запах был круче, чем от шаурмечной. Ка-а-айф. Руки-ноги перестали трястись и, наоборот, будто обмякли. На душе наступила такая спокуха, что, кажись, щас я был согласен еще так здесь постоять. Так — уткнувшись ей в волосы, держа ее тело в руках, как в каком-то сопливом Титанике… — Слав. — Че, — отозвался я, неохотно выплывая из мыслей, где представлял себя и Владика на постерах «Титаник. Реально четкая история». — А что это упирается мне в спину? Кхем. Что-что, я просто хотел постоять! Пришлось по-бырому свинтить из своих фантазий, быстро отвести Владика от края и самому отойти еще на шаг. А потом я залез в карман штанов: — Та эта сникерс — тебе! Она понятливо кивнула и приняла батончик. А я поспешно отвернулся и утер лоб. Сникерсы-хуикерсы, чуть не спалился. После такого мне просто необходимо было нервишки успокоить. Хорошо, что встретил я ее, когда из магаза возвращался, и холодный пивчанский был с собой. Присосался я к нему так жадно, что горло, все еще пережатое пережитым, направило поток в другое русло. — Кх-х, кх-хе блях-х! — закашлялся я. В глазах аж потемнело, а потом по хребту прилетело ладохой и стало легче. — Чуть не по-кх-кх-мер! — А что это у тебя в руке такое? Яд? — заинтересованно спросила Владик, продолжая ласково похлопывать меня по спине. Да я ковер от пыли и то ласковее похлопывал. — Губит людей не пиво, губит людей вода! — просипел я, пытаясь увернуться от ее руки помощи. Мне, канешн, интересно, плакала ли бы по мне Владик, если б я помер, но где гарантии, что я это узнаю?! — Дай, — ее рука оставила в покое мою спину и появилась перед глазами. — Только если на брудершафт! — тут же нашелся я. Не то чтобы я зажмотил пивко, просто… Просто, ну ептыть, не зря ж я уже неделю на мамкиных помидорах тренируюсь? Владик выразительно закатила свои большущие глазищи: — Ну коли сам желаешь… — Не, я Коляна не хочу! Я ж не педик! — заржал я, открыл вторую бутылку и отдал ее Владику. Мы перекрестили руки, и, перед тем как прикрыть глаза, я увидел ее какой-то слишком странный взгляд. Как у маман, когда я полчаса объяснял, что стекл как трезвышко стене возле входной двери. Скептический такой. А потом пиво побежало в горло; второй глоток, третий; я решил, что хватит — и, решительно убрав бутылку, с губами-трубочкой потянулся к губам Владика. Решительно открыть глаза я так и не решился, так что, когда ее губы коснулись моих, чуть бутылку из рук не выронил от неожиданности. Они были такие… такие… как лучшая в мире закуска. Ой, теперь засоска. Зализка? За… Заебись-ка. Руки потянулись лечь одна Владику на передний буфер, другая на задний бампер, но я ж джентльмен, епта, так что остался стоять джентельменским бревном. Она тож не проявила лапательной активности, зато сосалась… лучше, чем любой из мамкиных помидоров. И чувство внутри было такое!.. Будто, если щас с крыши сигану — полечу. И не вниз, а вверх, так в душе все воспарило! И не только в душе — так что я, не прерывая поцелуй, олимпийку одернул. Второго-то сникерса у меня нет отмазаться, есть только другое в рифму-хуифму… Когда мы отстранились друг от друга, неловкость нависла надо мной как судебка за грабеж. А я ведь и правда украл — поцелуй. Только сейчас пришла мысль: а вдруг он у Владика был первый? А я!.. Так, надо сгладить неловкость! — Хей, крошка, твои родители случайно не кальмары? — подмигнул я и, не дав ей шанса ответить, продолжил: — Тогда почему ты так заходишь под пивасик? Владик сгладила неловкость куда лучше меня: — Знаешь, давай забудем, что сейчас было, — неожиданно предложила она, смотря на край крыши. Я ужаснулся — ну точно, поцелуй первым был, и вот теперь она сиганет вниз, чтобы избежать позора! — Не то чтобы мне не понравилось, но у тебя со своими проблемы будут из-за меня, так что лучше не продолжать… От одной мысли, что больше не будет ночных прогулок, посиделок на кладбище, прослушивания музыки из одних наушников, обнимашек на краю крыши многоэтажки, что я больше не смогу посмотреть в ее четкие глаза, разделить на двоих шаву, поцеловать ее после пивчанского — да и просто поцеловать! — у меня подкосились ноги. Точнее, нога — и я бухнулся на одно колено, быстро отрывая кольцо от крышки бутылки. — Во! — я протянул его ей, другой рукой сняв кепку и прижав ее к груди. Раз покусился на девичью честь — надо отвечать за свой базар! — Это что? — опешила она и на всякий случай отошла на шаг. Я в таком же положении на шаг подошел. — Кольцо! Ты не думай, чо я какой-то фуфел — я реальный пацан с реальными намерениями! Бушь моей кралей? Она сложила руки на груди и, кажется, тяжело вздохнула: — Ты серьезно? — В натуре, — поклялся я. И добавил для убедительности: — Бля буду! — У нас в стране такие браки не регистрируют, — со смешком заметила она. — Да я в курсах, что мы из разных субкультур… — понимающе покивал я. — А если я пообещаю не садиться на корты в зале бракосочетания и не лузгать семки на ковровую дорожку? Владик рассмеялась. Сначала тихо, потом вовсе прижала руки ко рту и звуки превратились в то ли всхлипы, то ли похрюкивания. У нее даж слезы выступили, сползая по щекам, как щеманутый ботан по стене. Тока милее. И пусть «кольцо» она не надела, но она его приняла и пообещала носить с собой. А я… а я снова ее чмокнул. Глубоко и долго… и уже лучше. Ничего, напрактикуюсь. А губы ее даже соленые от слез — вкусняха. — Прост соленое под пиво идет лучше, шоб не развезло на солнце, — нашел я оправдание нашему второму поцелую, в душе признавая, что она и не под пиво хороша. Она… идеальнее шавухи, в натуре. А в гопарьской системе мер и весов это самая идеальная величина.

***

Кожу под рукавом кололо так, будто там завелась банда непуганных нариков. Я поморщился и спрятал руки в карманы поглубже, чтоб не сорваться и не расчесать то место. Бля, нарн не надо было сразу повязку снимать — но мне до усрачки не терпелось показать это Владику. А уважающему себя гопнику терпилой быть не пристало! Братва, когда узнала, что я под иглу лег, сначала чуть не отпиздили — решили, в нарики подался. Когда увидели руку, тоже чуть не отпиздили — решили, что в пидоры. И чего Колян ту надпись на свой счет принял? Ну видно же, что она спешел для Владика! Сергей, правда, тихо заметил, что надо было колоть имя, тогда было бы понятнее, но… Но имя — как-то не четко. А вот мой варик — да. Владик, как увидела, тоже смысл не вдуплила. — Эм, и что это значит? Я закатил глаза. Ну все же красным на белой коже выбито! — Ты, — я указал на нее пальцем, а потом описал большим и указательным нарисованное вокруг этой надписи сердце, — в моем сердце! Ну обахуясе красота же, да? — Нет, — она качнула головой, словно в ответ на мои мысли. — Это партак — на твоей руке! У меня аж руки опустились вместе с улыбкой. А меня еще никто не опускал! Я шмыгнул носом. Такое ощущение, будто у меня не только реальное сердце разбилось — но и наколотое. — Знач, моя любовь для тебя партак, в натуре? Ошибка?! — мне стало реально обидно. Гораздо обиднее, чем когда пивчанский перестали после десяти вечера продавать! Да я!.. Да я же к ней со всей душой, стою тут беззащитный и открытый, как бутылка пива, выветриваюсь на ее сквозняке, а она!.. А я для нее как «Балтика» нулевка. Крышу не сносит, так, одна видимость. — Любовь? — она зашагала передо мной взад-вперед, а потом присела в углу падика и обняла колени. — Слав, я просто не думал, что у тебя все настолько ко мне серьезно, вот и не… ожидал. — Не ожидала? — вспылил я так громко, что по падику пошло эхо. — А кольцо я кому дарил?! Она дернула щекой: — Да ладно кольцо, это просто безделушка — но тату же на всю жизнь! Че?! — Безделушка? — у меня аж будто воздух кто-то спер и дышать стало нечем. — Мои чувства для тебя тоже безделушка?! — Нет, — она вдруг растерялась и потерла лоб пальцами. — Я… я не то хотел сказать. Все, баста, у меня накипело. — Хотел, хотел — харе говорить о себе, будто ты пацан! — А я и так не девочка, — Владик пожала плечами и со вздохом поднялась. — Ну что, пиздить будешь? — За то, что не девочка? — тут уже растерялся я. Как сказала бы баб Зина: «Нашла, чем гордиться!» Но мне до бабки Зины еще писят лет и одна операция для писи, так что: — Мне это не важно! Это… было до меня, а я приму тебя с любым опытом! Да и что там за опыт, раз даже на стенах в падике ее имя ни разу не написали. Так, фигня! Владик отчего-то взвыла и резко поднялась. Волосы ее занавесили половину лица, но даже один ее глаз горел таким огнем возмущения, что хватило бы на два. — С членом тоже примешь?! Да сколько можно уже! Парень я. Па-рень! Как ты там говоришь? Бля буду! — Моя малая не блядь! — на автомате отозвался я, окончательно отказываясь что-то понимать. — Твоя малая — малой. Я думал, что тебе просто удобнее называть меня девчонкой, чтоб перед своими не палиться. Или что ты дразнишься, — она (?) зарылась рукой в волосы и нервно сжала их. — Да и все равно мне было — но, клыки Дракулы, я и подумать не мог, что ты это на полном серьезе! Как меня вообще можно за девчонку принять?! — Ты че гони… Владик задрал толстовку, обнажая впалый живот и наличие минусового размера. А потом, для убедительности, еще и молча приспустил штаны. Там размер минусовым не был. Ебать ту Люсю… — Вопросы? — он — теперь я в этом убедился — выгнул бровь. И, пока я находился в ступоре, поправил одежду и ушел. А я остался стоять — с дурацким видом, пидорской татухой и без четкой чики. Последней, как выяснилось, и не было никогда. Бля. Бля. Бля, ну как так? Да я же ее так любил, ради нее был готов даже пятки поднять! А она! А она — он. Бля. Я треснул себя по лбу, зажал кепку в кулак, стягивая ее по лицу и бросил в угол. Блядь! Вот пятки не поднял, а ощущение, будто район потерял. Или даже что-то важнее, чем район. Я прошел за кепкой, нагнулся, чтоб поднять… да так и опустился рядом. Пусть даже чики и не было, я же… я же все на полном серьезе говорил. В натуре, бля буду! А за слова всегда был готов отвечать! Теперь же… Я посмотрел на пыльную мятую кепку в своих руках, потом на руку, на которой была пидорская (надо было голубым сердце бить!) татуха — и с чувством откинулся затылком на стену. Бля. Вот… полный попандос.

***

— Славик, ты эта, че эта? — участливо поинтересовался Колян, тыкая в меня пивчанским. Я покачнулся, тяжело вздохнул и продолжил сидеть молча, подпирая щеки руками. — Тебя че, снова эти быки с западного щеманули? Или любимые штаны порвались? Или семки горькие попались? Или кто снова написал в подъезде, че ты Вася? Брат, скажи, кто виноват — и мы его отпиздим! — Я, — глухо отозвался я. — Меня отпиздите. Колян присвистнул: — Ну точно кукухой поехал. На, подержи, мож поможет, — он приложил к моему лбу холодную бутылку и прижал сверху моей рукой. «Вот бы внутри все так выморозить», — невесело подумал я. Да уж, совсем расклеился — но как не расклеиться, если я все это время парня клеил?! Блядь, кто узнает — свои же зароют поглубже! Но уже прошло три дня, никто даже и не догадывался — а легче мне не становилось. Видать, я таки таво эта — пидрюга, раз чувствую не отвращение, что с парнем сосался, а тоску, что уже три дня его не вижу. Эх, пора тебе, Славик, покупать голубые спортивки. И штаны с дыркой на заднице терь можно не выбрасывать — у пидоров все в хозяйстве пригодится! — Девушка бросила, да? — вдруг тихо поинтересовался Сергей. Я хмыкнул — если б баба кинула, я бы так не парился. Но чтобы баба кинула, надо с бабой было встречаться! — Да ну, в натуре? — Колян вылупился на меня, а потом так треснул по спине, что я вспорхнул со скамейки как петушок с насеста. Я невесело усмехнулся собственному сравнению — че уж, пора привыкать к образу! — Ты че, из-за бабы так скис? Да хошь, мы те этих телочек целое стадо найдем, Славяндрий! Да мы те такую тусу организуем, что ты через час и имя своей овцы не вспомнишь! — Тычоблянах, не называй ее так! — мигом разозлился я. — Она не овца! — А кто? — спросил Колян, к моему удивлению, даже не обидевшись. А раньше он и за меньшие бычки уже «обижался» правым по шавоприемнику. И тут я задумался. А реально, кто? Баран? Не, эт я сам — баран. Хуле я вообще к нему прицепился? Ответа я не мог дать до сих пор. Пиво в пузе нагрелось на солнце и в голову дало? Делать было нефиг, решил в лаффки-любяффки поиграть? В маршрутке укачало? Вот говорили мне, с едой и всякими подлежащими ущемлению не играют, так нет же, Славик же душа района, любит всяких до хаты провожать! Вот и допровожался — в итоге у самого терь не все в хате. — Сорян, братаны, — попытался улыбнуться, — пойду-ка я нарн покемарю — мож, лучше станет. А то щас и пиво в глотку не лезет. На хате я неожиданно понял, что, раз пиво не лезет — залезет че покрепче. Водяра, которую маман на мою днюху припрятала, в натуре пошла как на мази. И мне сразу стало лучше! Я аж шлепнул себя по лбу от прозрения. Бля, вот я лошара-никонтара! Ну серьезно: Владик же не обманывал меня, не прикидывался бабой, да и настаивал на свиданках, обнимашках и поцелуях только я! А он предупредить меня пытался. Не раз. Я захотел побиться лбом еще и об стол, но голова закружилась, и я просто прилег на буханку хлеба как на подуху. Бля, вот я… Вася. Сам себя убедил в чем-то, сам все и похерил. Он же настоящим со мной, бля, был, в натуре. И мне… в натуре, хорошо мне с ним было, бля буду. А что касается члена… Усердно морща лоб, я попытался представить, каково это — держать в руке чужой член. Добился только того, что башка чуть не раскололась. Пофиг, пляшем! Точнее, пробуем — раз не могу представить. На натуре в натуре все и узнаю! Попасть пальцем в пипку звонка оказалось реально сложнее, чем карандашом, болтающимся на веревке, в бутылку на свадьбе братана. Но я попал. А когда дверь открылась, и я снова ухнул в эти не неземные, а аж подземные глаза — понял, что попал конкретно. — Зд-даров-ва! — проикал я и расплылся в улыбке. Судя по желейно-воздушному состоянию тела — весь. Ы-ы, я терь гополыбка! — Слав? — Владик удивленно осмотрел меня с подкашивающихся ног до красного носа и поморщился: — Да я смотрю, ты не один. — А с кем? — я удивленно вылупился по сторонам. Да не вроде, никаких свидетелей моих пидорских признаний нет, никто с лестницы не полетает. — С похмельем, — Владик тяжело вздохнул и прислонился к косяку. — Оно просто завтра подойдет. — Ха-ха, во ты юморной! — зашелся пьяным смехом я, хлопая по стене. В квартире сбоку раздался шум, и Владик немного нервно дернул меня на себя, в квартиру. И пока я обнимался со стеной, называя ее Владиком и сопливо тыкаясь слюнявыми губами, закрыл дверь. От стены меня отлепили, на диван усадили, таблетку какую-то дали и допрос начали. — Ты зачем вообще пришел? — Владик так и не присел, а стал передо мной, так что я воспользовался моментом: ухватил за пояс и усадил к себе на колено. Владик даже и не сопротивлялся сильно — я себя утешил, что он и сам этого хотел, но моя трезвая часть, уже начавшая просыпаться от таблетки, заметила, что он просто не хотел мою безвольную тушу соскребать с пола. А я бы со своей ко… коор… кар-кардинацией точно шлепнулся! И пофиг. Я счастливо прижал Владика к себе и зарылся носом в одежду, вдыхая такой родной запах. — На вопрос ответишь? — раздалось над головой. Я сначала долго вспоминал, че за вопрос, а потом вспоминал, а реально, зачем. Вспомнил. — Тамушт я лю тя! — язык ворочался с трудом, так что не до стихов мне было, не до песен, подходящих моменту. Но главное же не слова — а чувства! А чувства из меня разве что сопливыми пузырями наружу не лезли. Наверху раздался тяжелый вздох, и мне на волосы, поглаживая, легла рука. Я аж зажмурился от приятной ласки. — Ты любишь не меня. Я упрямо замотал головой. — Я ваще лю ток шаву! А ты мне нрав-ик-шься. В тя я втюхался. Нет, — меня вдруг не иначе как на пьяную голову осенило самым подходящим вариком, — вшаурманился! Если бы не прижимался ухом к груди Владика, не услышал бы его смешок. Но он был! А значит, не все потеряно. Водяра во мне ваще твердила, что все траблы ерунда и все у нас будет хорошо — а смысл ей врать? — Не в меня, — упрямо повторил Владик. Я выпрямился, глядя теперь ему в глаза: — Мне лучше знать, в натуре! — и хихикнул. Все же странно говорить «в натуре», когда не натурал. — Не… — снова хотел было завести шарманку он, но я ж гопник, щемить марманки и магнитолы моя обязанность. Да и чувствовал, что скоро отрублюсь, так что решил даром времени не терять. Надо же, в звонок попасть минут десять не мог, а в его губы — сумел с первого раза. Я решительно кивнул себе, проехавшись губами по губам и подбородку Владика. Правильно, Славик, одна ошибка — и ты ошибся. Сейчас низя ошибаться. На этот раз водка мне бревном быть не позволила. Одной рукой я обнял его спину, прижимая к себе так тесно, что между нами и семка не прошла бы, другой — спустился по спине на зад. Как и говорил Колян, щупать там было нечего, но мне отчего-то стало так волнительно, что сразу захотелось впихнуть Владику две вещи: язык в его рот и руку в его штаны. А пацан сказал — пацан сделал. — Что ты делаешь? — Владик резко прервал поцелуй и уперся в меня руками, когда почувствовал, что я пытаюсь расстегнуть его штаны. — Расстегиваю штаны, — пояснил я очезырное, почти закусывая язык от усердия. Ну кто ваще в хате джинсы носит? Ну точно, надо ему спортивки подарить! Опа! Но, не успел я обрадованно полезть внутрь здороваться членопожатием, как на мою руку легла чужая. — Нет, — коротко выдохнул Владик, облизывая и так мокрые припухлые губы. — Почему? — не догнал я. — Чет не так делаю? Сорян, прост у меня впервые такое и… — Вот именно, — он посмотрел на меня, будто наш Смотрящий, когда я чуть на чужой район не зашел. Так же предостерегающе. — Пока у тебя еще этого не было, ты можешь жить прежней жизнью. И ты этого хочешь. Да, — он положил палец на мои губы, видя, что я хочу возразить, — иначе пришел бы ко мне трезвым. А так в тебе говорит алкоголь. Если переспим, тот веселый и добродушный Славик, — он погладил меня большим пальцем по щеке и как-то особенно грустно улыбнулся, — исчезнет, станет ненавидеть себя. А я этого не хочу. — Я не сольюсь! Вот он я! — я перехватил его руку и прижал к своей груди — вот, сердце же бьется! — но Владик непреклонно качнул головой. — Если хочешь, вернемся к этому разговору на трезвую голову. А сейчас иди спать. Кажись, он помог мне дойти до дома. Я плохо помню: от облома и огорчения кукуху совсем залило, и я на автомате добрался до кровати. В полете на нее лишь успел задуматься — это меня щас отшили или дали добро? А потом какой-то фуфел спиздил лампочку в башке.

***

Все тлен. Просто тленище. И зачем я вообще согласился? Ну шлялся бы себе, как прежде, мирно по кладбищу, не совсем мирно по гопо-району, да не отсвечивал, жизнь загробную познавал… Зачем я вообще позволил этому семкообразному со мной сблизиться? Мне же и общества мертвых хватало, нафига этот гипер-живой? Да, Влад, ты теперь полный… Владик. И самое страшное — что тебе это нравится. Не нравилось бы — не торчал бы в этом падике. Присев у стены, я в очередной раз со вселенской тоской задумался, как я дошел до жизни такой. Наверно, всему виной моя флегматичность. Обращаются в женском роде? Дракула всевампирейший, жизнь бренная — тлен, и обращать внимание на какие-то слова — последнее дело. Собрались поцеловать? Ну и что, жалко мне, что ли? Привязались со своими отношениями? Бож, да чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. Тем более что повеситься всегда успеет. В городе недавно фонарей добавили (из которых кое-кто с друзьями лампы уже выкрутил) да деревьев насажали. Кстати, вроде бы не осин… Черт, о чем я только думаю! Я снова встал и принялся нервно наматывать круги по площадке седьмого этажа. Вот нафига я вообще тогда прервал его? Глядишь, переспали бы и его отвадило б от меня! Нет же, решил сыграть в святошу — и как только не задымился? Какое мне вообще должно быть дело до душевных терзаний какого-то гопника? Он сам виноват — нечего было ко мне лезть! Я резко остановился, пораженный внезапной мыслью, будто осиновым колом в сердце. А вдруг — больше не полезет? Все на трезвую обдумал и вызвонил меня, чтобы кинуть. А потом решил кинуть вдвойне и даже на встречу не прийти! Я кивнул сам себе. Точно. Разве могло быть иначе? Влад, как ты вообще мог подумать, что нужен кому-то — такой?! На нижних лестницах снова раздался шум, будто кто-то летел, перепрыгивая через ступеньку, но за пятый подобный раз я уже перестал надеяться, что он по мою душу. Да и вообще свою душу я лучше бы во что-нибудь более надежное вложил — в вечную жизнь или вызов Дракулы, а не в эти отношеньки, которые просто нелепая игра! На психе я достал из заднего кармана телефон, зло щелкнул кнопкой. Экран сказал, что кое-кто опаздывает уже на двадцать минут, а другой кое-кто стал на эти двадцать минут наивнее, раз все еще продолжает ждать, словно принцесска в башне. Ха-ха, как мило. Я почувствовал, как губы растянулись в саркастической улыбке. Ха-ха. Сжечь принцессу, сжечь башню, к черту! Я уже решительно оттолкнулся от стены и направился к выходу, как вдруг мне почти в лицо прилетело чем-то цветастым. — Сорян, эт тебе. — И, пока я ошарашенно переводил взгляд с кривого букета маттиол на Славика и обратно, тот достал из кармана олимпийки что-то пищащее и черное и вложил мне в руки. — И это тоже. — Цыпленок? — совсем растерялся я. Птенец наклонил голову, покосился на меня блестящим глазом и щипанул за палец. Яй! — Цыпик? — офигел не меньше моего Славик. — Бля, как так-то, я думал, ворон вырастет… ты вроде их любишь… — А вырастет курица, — нервно хохотнул я, чувствуя, как меня пробивает на ржач. Ну что за кадр. — Лишь бы не петух! — заметил Славик и извиняющеся улыбнулся. — Слыш, ты прости меня. Я не хотел опаздывать, бля буду! Просто решил явиться с букетом, а не как фуфел, а эти цветы, помню, что растут ток на кладбище, а до него далеко. Пришлось щемануть у малолетки велик — не ссы, — добавил он, видя, как я напрягся, — потом верну. Так вот, закатил такой красивый на кладбище — а там хуяк и обана сторож с собакой! Во! — он гордо продемонстрировал белый и немного рваный след на спине олимпийки. — В общем, сорянчик принимаешь, а? И улыбнулся, раскрасневшийся, после этой сумбурной речи. Так широко, так солнечно! Я никогда не любил солнце. А его? — Кстати, — Славик шумно хлопнул себя по лбу, чуть не сбросив кепку, — чуть не забыл сказать: я уже два дня не бухал! Достаточно стекл как трезвышко для тогосамого или прогуляемся до вытрезвителя? Не таким я планировал наше свидание, но ради тебя!.. Я ухватил его за ворот простреленной олимпийки и потянул на себя, так что ему со своими сумбурными оправданиями пришлось замолчать. Вот же… идиот. Ради меня, между прочим, и на кладбище-то никто не гулял. Тем более за цветами. Тем более на краденом велике. Тем более с опасностью для ж… жизни. Тем более… Внизу послышалась полицейская сирена, в окнах замелькали красно-синие отсветы. Славик шкодливо втянул голову в плечи, а я, предвкушая уже, как буду рыть к нему на зону подкоп (а что, лопата есть и практика тоже) — впервые широко улыбнулся. — Ты че эта? — тут же подозрительно сощурился Славик, трогая мои щеки руками. В спешке выроненные маттиолы покрыли наши ноги ковром. — Судорога схватила? Щас я скорую замучу, только не умирай! — Дуфак, я фак уфыфаюсь, — еле внятно выдавил я и отмахнулся от его рук. Столько заботы… как на такого вообще можно обижаться? Когда Славик взял цыпленка из моих рук и посадил в кепку, дно которой он уже выстелил подобранными цветами, тот запищал — но потом порылся в стеблях лапами, поклевал лепестки и успокоился. И я тоже, кажется, успокоился. Оказывается, смотреть, как гроза района почесывает пушистый щурящийся шар по спинке и улыбается, очень расслабляет. — Че? — спросил Славик, заметив мой взгляд. А я и сам не знал, че. Догадывался: — Кажется, я в тебя тоже… вшаурманился.