***
Он называет тебя прекрасно фаянсово-хрупким и то и дело хватает за руку, чтобы поднести её к свету и посмотреть, как сквозь тонкую кожу чётко рисуются ленты вен и артерий. Ты говоришь, что он романтик. И не замечаешь, что ему нужны твои осколки.***
Он повторяет, что глаза — это окна в душу и близко-близко заглядывает в твои, так, что ты чувствуешь щекотное движение его ресниц. Ты восхищаешься: «Тогда твоя душа настолько яркая и светлая, что твои глаза аж сверкают!». И не видишь, что это — огонёк безумства.***
Он любит гулять под звёздным небом на кладбище, вдыхать запах прелой листвы и сырой земли, ощущать под пальцами морозящуюю поверхность мрачных надгробий, зажигать свечи в дрожащий круг и смотреть за диким танцем огней. Ты называешь это извращением, он — романтикой.***
Ты прижат к могильной плите в центре трепещущего огненного круга. Статуи ангелов роняют ледяные слёзы-дождинки, и те застывают мутными жемчужинками на холодных руках и каменных тканях. Блики метаются по его лицу, вязнут в глазах и стекают по острию резного ножа. Вместе с отсветами бьётся в горле твоя душа. Нож плоть рассекает, как корабль волны, и как круги по воде от краёв надрезов убегают вспышки боли ко всем концам тела. Он говорит, что надо потерпеть, потому что это — новая жизнь, это — перерождение, это — любовь. Конечно же, ты всё для него сделаешь. После таких слов, уж точно. Прутьями арматуры твои рёбра пробивают кожу спины, торчат, как шаткий подгнивший забор, заставляя выгибаться на сияющем алтаре, окроплённом твоей кровью, корчась в агонии. Он говорит, что это твои крылья. Ты веришь ему. Жидкой ртутью наливается твой глаз и будто светится изнутри, мерцает, горит огнём, прямо как у него. Он говорит, что ты — венец творения. Прямо как он сам. Ты ластишься к его ноге. Тропинки грубо зашитых шрамов на твоём теле лишь слегка кровоточат.