And it's okay to wanna die If everything is a big lie. Oh, it's okay to wanna die 'Cause everything is a big lie. Lonesome Waytt and the Holy Spooks
Человек стоял глядя в окно, спиной к нему, держа в руке полупустой бокал. — По одной из легенд, после того как турецкие шпионы убили Влада III, его обезглавили и отвезли голову в меду ко двору султана. — Вы хотите, чтобы я привез ее голову? — уточнил он, с неудовольствием отметив, что пальцы человека, сжимающие тонкую ножку бокала, дрожат. Пьяно рассмеявшись, человек замотал головой: — Привези деньги. А с девчонкой делай, что хочешь. — Поднял бокал, опустошил один глотком, вернулся к столу, посмотрел на сидящего в кресле наемника. — Пожалеешь — убей сразу, нет… нет, так нет. Мне все равно. Стерва! Хуже, чем ее мать! — С такой силой грохнул бокалом о стальную поверхность стола, что тот разлетелся вдребезги. Сразу же взял себя в руки. — Все. Информации тебе довольно. Верни деньги, ее судьба меня не волнует. Можешь даже привезти сюда, целиком я имею в виду. Но доплаты не жди. — Она — ваша племянница. — Да, — в голосе человека зазвучали хмельные слезы. — Видишь, что она заставляет меня делать… ведь я любил ее… как и сестру… Хватит. Отправляйся. Вряд ли она успела уехать далеко. Чигур поднялся, машинально потер левый локоть. Кости срослись хорошо и даже на погоду перелом не давал о себе знать, но он прекрасно запомнил все, что случилось тогда, уже больше полутора лет назад. Кивнул человеку, вышел из кабинета, спустился на лифте на стоянку в полуподвале, сел в большой черный автомобиль, вырулил на автостраду и поехал в сторону садящегося за горами багрового, ослепшего ока солнца. Найти девчонку шестнадцати лет — задача несложная.***
Она лежала на серых простынях дешевого мотеля, уставившись в потолок. По потолку вились трещины и потеки, снизу это было похоже на карту неведомой страны. Вот океан, вот берега, вот внутреннее море, а там, на россыпи островов, скорее всего модный морской курорт. И леса, леса, леса. Тихий вежливый стук в дверь оторвал ее от этого занятия. — Да, открыто, — вяло бросила она, ожидая, что в комнату войдет маленькая горничная. Вместо этого из-за двери внутрь шагнул высокий мужчина с огромным ружьем, уютно устроенном на локтевом сгибе. Она подскочила, садясь и подтягивая под себя ноги. — Замри, — негромко приказал он. Она застыла. Аккуратно закрыв за собой дверь, он вышел на середину, остановился напротив. Она выглядела испуганной, но не удивленной. А еще — очень усталой. — Значит, дорогой дядюшка послал за мной свою ищейку? Ногой отодвинул от стены стул, сел перед ней, положил ружье на колени. Взгляд каким-то удивительным образом обшарил комнату, при этом ни на секунду не отрываясь от нее. — Где они. — Тебе много пообещали? Больше, чем четыре миллиона? А? — Карие, почти черные глаза. Черные прямые волосы. В правом ухе три серьги, одна в носу. — Допустим, я скажу, где они. И что мне за это будет? Какие указания он дал насчет меня? — Никаких, — после долгой паузы ответил он. И тогда она сломалась. Размывая густо наложенный макиаж, по лицу потекли слезы. Сквозь всхлипывания пробормотала: «Хотя бы в этом можно на него положиться». Заерзала, спустила ноги на пол, поправила на коленях мини-юбку. Утерлась, еще сильнее размазывая краску, откинула назад волосы. — Они в N. — Врешь. — Конечно вру, — нервно засмеялась она. — Без меня тебе их не найти. Но у меня одно условие. — Ты не в том положении, чтобы торговаться. — У меня одно условие. Когда ты получишь деньги… я сделаю это сама. Прочла ответ в его глазах до того, как губы сказали твердое «Нет». Взгляд метнулся к приоткрытому окну. Он покачал головой: — Бесполезно. Только кости переломаешь. Испугалась по-настоящему. Дыхание стало частым и прерывистым. — Ты ведь все равно не отпустишь меня, какой смысл!.. Почему нет? — Не кричи. Скрючилась на кровати, думая, что он не видит, потихоньку подтягивала за ремешок лежащую сзади сумочку. — А он не рассказывал, как умерла моя мать? Ее отправили в психушку. Не в элитное лечебное заведение, в какую-то вонючую дыру в захолустье. Чтобы никто не узнал, что сестра его, такого влиятельного человека — сумасшедшая. Я в это время была в школе. В дорогущей частной школе в сотнях миль. Гуляла с подругами. Веселилась. Пока она умирала. Даже если… даже если это был суицид, это они ее убили. Он ее убил. — У девушки явно было что-то не в порядке с легкими: каждый новый вдох давался все с большим трудом. — Когда я вернулась… невозможно было не заметить. Он любил ее… Он убил ее. И меня бы убил. Рано или поздно. Если бы я… не сделала это первой. — Тонкие бледные пальцы сомкнулись на коже сумочки, на миг черные глаза вспыхнули и тут же погасли снова. — Ты сволочь. Ублюдок. Мразь. Пес. Служишь ему. Ты не лучше. Он пропустил оскорбления мимо ушей, внимательно наблюдая за ее лицом. Кожа посерела, на висках и шее проступили голубые вены. Она уже задыхалась. С каждой секундой выражение торжества становилось все ярче. — Деньги… понесла сперва в участок. В городе на шоссе. Сказала — это грязные деньги. Могу доказать. Мелкий говнюк… решил, что получит и деньги, и меня. Никто не узнает. Дала ему по шарам. Не ожидал. — Залитое потом лицо прорезала улыбка. — Никто… не ожидал. Захрипела и повалилась на пол, сумочка свалилась следом. Он подождал две минуты, потом встал, не торопясь приблизился. Ногой перевернул сумочку: вывалился старый полицейский шокер. Отбросил его в угол, осторожно, мыском сапога, перевернул обмякшее тело лицом вверх. Зрачки едва заметно сократились, реагируя на свет. Тогда он вывернул ее сумочку над кроватью. Среди косметики и таблеток была коробочка с ампулами. И шприц. Сильнодействующее лекарственное средство для купирования приступов бронхиальной астмы. Положил ружье на край кровати, поглядывая на нее быстрыми верными движениями набрал раствор. Вколол, забрал ружье, сел на стул и стал ждать. По телу пробежала слабая судорога. Потом еще одна, изогнувшая ее дугой, и девушка сделала первый вдох. Закашлялась, хватая воздух открытым ртом. Перевернулась на живот, содрогаясь от кашля и ее вырвало. Сквозь хрипы и всхлипы до него донеслось: «Для чего… Для чего…». Приподнялась на дрожащих руках, потом откинулась, опершись о ножку кровати. Делала крохотные вдохи и выдохи, заново учась дышать. Глядя невидяще в стену напротив. Постепенно дыхание успокоилось. Она сидела, запрокинув голову и закрыв глаза. Сидела так довольно долго. Потом хрипло заговорила: — У них обоих астма. У мамы и… у него. Но не такая сильная, как у меня. Знаешь, что это значит? — Открыла мутные глаза, по-прежнему смотрящие в никуда. — Я не сразу догадалась. Но я не дура. Хотя это еще не все. — Подтянула под себе ноги, скинула монструозные ботинки с оббитыми железом носами, обхватила ладонями стопы, крепко прижимая к себе, точно пытаясь стать еще меньше, надеясь так защититься от чего-то. Или кого-то. — Но я хорошо помню тот момент, когда все поняла. Брат моей мамы, мой дядя — мой отец. В комнате повисла тишина, наполненная только звуками ее хриплого дыхания. Отпустив ноги, она не глядя потянулась к куче таблеток на кровати. Чигур выразительно повел стволом ружья, но девушка отмахнулась как от чего-то несущественного: — Если бы я сейчас вздумала броситься на тебя и ты бы выстрелил, это бы тоже было самоубийством. — Я бы мог и не выстрелить. Или выстрелить в ногу. — Не беспокойся! Уж я бы постаралась, чтобы ты не промахнулся. Сняла испачканную кофту, оставшись в майке, вытерла лицо. На запястьях были процарапаны два рисунка, старые и свежие шрамы вперемежку: на правом — пронзенное стрелою сердце, на левом человеческий череп в три четверти. Череп получился лучше — она была правшой. Дотянулась до лежащей на кровати старой армейского образца фляги, сделала несколько глотков. — Мое условие остается прежним. — Позволь повторить: ты не в том состоянии, чтобы ставить условия мне. — Да что тебе, жалко, что ли? — с досадой воскликнула она. — Разве самоубийство — это не грех? — Я не религиозна, это подруги. — Она поправила тонкую серебряную цепочку с небольшим, без каких-либо рисунков или надписей крестиком, обмотанную вокруг предплечья. — И вообще… я уже мертва. Я уже сделала это. Сделала, когда впервые подумала о том, чтобы сбежать. А когда сбежала вместе с этими грёбанными миллионами… что ж, это все равно как если бы я встала на табурет, надела на шею петлю и спрыгнула. Я убила себя. Я уже мертва. А все это — все равно что агония умирающего мозга. Как у Амброуза Бирса. Долгая агония. Кошмарные видения. Сон, не имеющий конца. Так ты согласен? — Поговорим по дороге. — Нет. — Да. Сейчас ты возьмешь все необходимое и мы поедем туда, где ты оставила деньги. — Ох, парень. — Она рассмеялась. — Сейчас у меня нет сил, но что, если я кинусь на тебя на скорости? Если повезет, мы оба отправимся в увлекательное путешествие на дно каньона. — Тогда я свяжу тебе руки. И ноги. И ты поедешь в багажнике. — Ну почему бы тебе не согласиться? Ты мог бы и обмануть меня. — Я никогда не даю обещаний, которые не собираюсь выполнять. — Ладно. — Нашарила среди таблеток пачку сигарет, вытянула одну: — Огоньку не найдется? Достал из кармана зажигалку в золотистом стальном корпусе, бросил ей. — Спасибо. — Закурила, положила зажигалку рядом на полу. — В багажнике мне ехать нельзя. Может снова начаться приступ. — А курить можно? — Эта дрянь меня успокаивает. Сигареты были из дешевых, удушливый дым поплыл по комнате, будя воспоминания, от которых заломило когда-то переломанные ребра. — Так мы ни до чего не договоримся. Тебе нужны деньги, мне — моя смерть… — Может, тебе и не обязательно умирать. — Что ты хочешь сказать? — Вопросительно взглянула на него сквозь кольца дыма. — Я должна умереть. Жизнь кончилась. С тех пор, как я узнала, это сжигает меня изнутри. Я ненавижу его. Я ненавижу себя. Потому что я — его кровь и плоть. Понимаешь? Я и есть он. И от этого не избавиться. Мы наследуем грехи наших отцов. Хорошо сказано, а? Он трахал мою мать. Он трахал свою сестру. А когда это свело ее с ума, стал присматриваться ко мне. Что мне было делать? Я могла бы спрыгнуть с десятого этажа. Но это было слишком просто. Мне хотелось… причинить ему боль. А деньги — единственное, что он любит по-настоящему. Деньги — это власть. Это сила. Он уже рассказывал тебе о китайской медленной казни при помощи прорастающих сквозь тело заключенного стеблей бамбука? — Нет. Только про голову Дракулы в меду. — Узнаю милого дядюшку. У него в сейфе лежит целый иллюстрированный альбом с пытками и казнями. Гравюры… но есть и фотографии. Он иногда показывает его близким друзьям, деловым партнерам. Это внушает уважение. Заставляет людей задуматься — на что еще способен этот спокойный вежливый человек? Но делает он это не для того, чтобы произвести впечатление. Ему просто нравится. — Хватит. — Он легко поднялся на ноги, пристроил ружье на сгибе руки: глупо грозить оружием человеку, который только и думает о том, чтобы умереть. При необходимости он всегда успеет направить его на нее снова. — Собирайся. Едем сейчас. Испуганно посмотрев на него, она поднялась, опираясь на кровать. Сгребла в сумочку рассыпанное, взяла флягу. Ступила в ботинки, захватила куртку и небольшой рюкзак. — Вперед. Пробормотала что-то невнятное, вышла из номера. По пожарной лестнице в конце коридора они спустились на стоянку. Разблокировал дверцы автомобиля. — Пристегивайся. Так, чтобы я видел. Открыла рот, собираясь заговорить, посмотрела ему в глаза и передумала. Бросила рюкзак под ноги, надела и застегнула куртку. Села, щелкнула ремнем безопасности. Закрыв ее, он обошел машину, оставил ружье в багажнике, взял пистолет. — Не принимай моих слов близко к сердцу. Я подумала, что если хорошенько разозлю тебя, то ты не станешь меня реанимировать. Дашь спокойно сдохнуть. — Куда ехать. — К N. И чуть дальше. Там будет мост и река. Они правда там. Я тебе не вру. — Молчала, глядя в окно на проносящиеся мимо дорожные знаки, ладони на коленях, как у прилежной ученицы. — Можно, я возьму еще сигарету? — Да. Окно открой. Кивнула, достала пачку. Закурила, выпуская дым в окно. Пальцами вертя зажигалку. Потом выкинула окурок, стала щелкать колесиком, проводя над пламенем рукой. Запахло паленым. — Положи. — А то что? — Положи. Посмотрела на него, нахмурилась, но послушалась, бросила зажигалку на торпеду, скрестила руки на груди. — Давно он пьет? — спросил он, когда автомобиль въехал в город. — С маминых похорон. Может, и раньше начал. Может, уже и колется. — Нет. Пока не колется. Наверное, он и вправду любил вас. По-своему. — В этом-то я ни капельки не сомневалась! — фыркнула она. Опустила руки, стала сковыривать кровяные сгустки со шрама на правой. — Самое говённое оправдание: «любить, но по-своему». Тут уж или любишь, или нет. А когда любишь по-настоящему, хочешь, чтобы было хорошо другому, а не тебе. — Каждый любит как умеет. Вскоре дома и улицы снова сменились пустынным пейзажем с редкими пыльными юкками гигантскими по краям. Впереди был мост. — Останови в конце. Да. Здесь. Он остановился и заглушил мотор. — Тут-то он меня и высадил. Старый пердун. Решил, что можно потребовать расплатиться за провоз собой. Я его хорошо проучила. А он меня выкинул. Был дождь. Гроза. Я залезла под мост. Под вторую опору. Если склонишься за край перил, ты их увидишь. Наверное. Сунула сумку между блоками. Он открыл дверцу, поставил одну ногу на асфальт. Он знал, что она собирается делать. Быстро отстегнув ремень, девушка распахнула дверцу и рванула вперед. Он молниеносно схватил ее за капюшон куртки, с силой швырнул назад на сиденье. Она взвизгнула от боли и неожиданности и так и осталась лежать, тяжело дыша и глядя пустыми глазами в потолок автомобиля. — Тебе необязательно умирать, — повторил он. — Ты можешь убить его. — Убить его… — эхом откликнулась она. — До какой-то степени это снимет твое проклятие. — Убить его, — она точно пробовала слова на вкус. — Он стал слаб. Ты могла бы занять его место. — Убить его. — Взгляд прояснился, стал осмысленным. — Да. Убить его. Я помогу тебе. — А как же честь наемника? — Она извернулась, посмотрела на него. — То, что будучи купленным один раз, он остается таковым до конца? — Я сам выбираю с кем мне работать. — Ты настолько хорош? — Я лучше. Негромко засмеялась. — Ладно, можешь отпустить меня. Я не стану прыгать. — Разжал пальцы, она поднялась, села, поставив ноги на подножку. Стала смотреть на спокойную реку, несущую покрытые белыми барашками пены воды куда-то вдаль. Даже дыхание стало легче. — Учитель литературы говорил, что человек, которого можно купить, как правило, ничего не стоит. Только тот, кто живет своим умом, тот, кто выбрал свою сторону, тот, кто решил, что он за тебя, только тот и будет с тобой до конца. Только такому и можно верить. Размотала цепочку на руке, долго смотрела на крест, раздумывая, не швырнуть ли его в реку, потом вздохнула — легко-легко, как человек наконец избавившийся от непосильной ноши, и повесила себе на шею. — Так как тебя зовут, ковбой? — Антон. Антон Чигур. — Смешно. — Что смешного? — Сразу подумала, что ты слишком чисто разговариваешь, как для американца. Наш учитель физики так же говорит. Только по этому и можно угадать, что он европеец. Вместе они спустились с моста. Сумка была именно там, где она и говорила — в глубине между двумя бетонными блоками. Он стоял между ней и рекой, расслабленно опустив руки, пока девушка, оскальзываясь на каменистой осыпи, лезла вверх и потом спускалась, закинув сумку на плечо. Той же дорогой вернулись в N, он направился к телефонной будке — позвонить и отчитаться о выполненном задании. Голос человека в трубке звучал с облегчением, когда Чигур сказал: — Деньги и девочка у меня. — Слава богу! Я пытался связаться с тобой, отменить… Но до тебя не дозвониться. Как она? — Сложно сказать. — Он взглянул на автомобиль, где та уминала за обе щеки хот-дог. Увидела, что смотрит на нее, улыбнулась, помахала рукой, показала поднятый вверх большой палец. — Ты… ничего ей не сделал? — голос звучал с неподдельной родственной заботой. — Я не интересуюсь школьницами. — О. Хорошо. Вернулся к машине, сел, закрыл дверцу. Она сказала: — Он захочет встретиться с нами наедине. Отошлет всех, скорее всего и с этажа тоже. Удобный момент. — Да. — Тогда мы это и сделаем. — Да. Подобрала языком последние крошки с картонной тарелки, скомкала, метким броском отправила в урну неподалеку. Туда же полетела и полупустая пачка сигарет. — Умеешь обращаться с оружием? — Не-а. Кивнул, вырулил на автостраду. Когда вокруг не осталось ничего, кроме пустошей, съехал к обочине. — Пошли. — Куда? — Научу тебя стрелять. Отшагав с полмили, он приметил засохшее мескитовое дерево и остановился. — Видишь? — Да. Встал у нее за спиной, достал из-за пояса пистолет, протянул рукояткой вперед. Она повертела оружие в руках. — Это какой калибр? — Двадцать второй. — А побольше нету? — Тебе хватит. Капризно надула губки, но подчинилась. Попросила: — Покажи. Взял пистолет, отошел вправо, вытянул руку, выстрелил три раза. Две перекрученные ветки с вершины дерева упали сразу, одна переломилась и повисла. Присвистнула. Проползшая в ее глазах ядовитой змеей мысль воспользоваться оружием и бежать дальше на его автомобиле, скрылась в глубине. В этом они с ее предполагаемым отцом были похожи — оба уважали силу. Снова стал за ее спиной. Дал оружие. — Не подставляй пальцы под затвор. Пойдет назад, может ранить. Послушно передвинула ладонь ниже. Рука дрожала. Он показал как правильно держать пистолет двумя руками с поддержкой. С видимым удовольствием она расстреляла в мертвое дерево обойму. Глаза заблестели, на щеках появился румянец. — Не стой от стрелка справа. Гильза вылетает горячей, можно получить травму. — О'кей. Я бы и еще постреляла. Ладно, в другой раз. Вернула ему оружие. И они поехали дальше: он вел машину спокойно, в пределах разрешенной скорости. Ни одного заметного следа усталости. Она сразу перебралась на заднее сиденье, задремала там, положив голову на сумку с деньгами и крепко обняв свой рюкзак. Судя по всему, не спала нормально уже очень давно. Стало совсем темно. На дороге, кроме его автомобиля, больше никого. Въехал на пустую стоянку перед смотровой площадкой. Повернул ключ зажигания. Сидел, слушая, как пощелкивает, остывая, мотор. Слушал ее глубокое с тихим похрапыванием дыхание. Оно убаюкивало. Опустил окно, впуская горячий ветер: солнце давно село, но земля продолжала отдавать накопленное за день тепло. Из травы доносилась песня кузнечика. Ветер шелестел сухими стеблями, гонял пыль. Чигур слегка опустил спинку сиденья, откинулся и закрыл глаза. Когда он снова открыл их, половина неба была глубоко-лазурного цвета, а на востоке набухала алая полоса. Хрупкая грань между ночью и утром. Он завел мотор, разрывая предрассветную тишину. Повел плечами, поднял стекло — за ночь воздух остыл. — Ты когда-нибудь любил? — спросила она не поднимая головы. — Да. — И каково это? — Больно. Коротко взглянул на нее в зеркало заднего вида. Его глаза были одного цвета с небом на востоке. Она вздрогнула: на миг показалось, что из черных провалов зрачков на нее смотрит кто-то еще. Кто-то… Или что-то. — Если хочешь, я могу повести. Я умею. — Нет. Ехали до полудня, с парой остановок в придорожных забегаловках, потом он остановился у мотеля, дал ей время привести себя в порядок, переодеться. Вышла девушка в темно-синей клетчатой рубашке и джинсовых шортах. На запястья, прикрывая шрамы, болтались разноцветные феньки, прихотливое переплетение ниток и бусин. В машине, смотря в окно, она сказала: — Я — Крис. — Я знаю. Кивнула: — Конечно. К вечеру они были у небоскреба, где ждал свою любимую племянницу и кровно заработанные деньги бизнесмен. — Ты дашь мне пистолет? — Не сейчас. После. — Не хочешь надеть на меня наручники? Или связать руки? Ну, для него? — Нет. — Ладно. Въехав на стоянку, он припарковал автомобиль рядом с лифтом. Вошли в лифт, он с сумкой в руках, прикрывая ее широкой спиной. Пистолет был засунут сзади за ремень — в том месте рубашка оттопыривалась. Кабина медленно несла их вверх. — Спасибо, — тихо произнесла она. — Я еще ничего не сделал. — Нет, за то… что дал мне надежду. Я этого никогда не забуду. Сменяли друг друга красные цифры этажей на табло. — Пожалуйста. Раздался короткий звонок, сигнализирующий, что они прибыли. Створки лифта разъехались. Вышел первым, мотнул головой: — Пошли. Человек ждал их у себя в кабинете у стола, заложив руки за спину. Чигур вошел, быстро, незаметно осмотрелся, бросил сумку на пол у ног. — Вот. Быстро посмотрев на сумку, человек перевел взгляд на девушку, весь — отеческая забота и участие: — Снежок? С тобой все в порядке?.. Это было очень глупо, Снежок. Я так испугался! — Крис стояла, безвольно опустив голову. — Снежок? Сердечко моё?.. Подняла глаза и человек прочел в них свой приговор. Вся его забота мгновенно улетучилась, лицо исказилось, превратившись в маску злого инкского идола. С шипением он пригнулся, выбрасывая из-за спины руку с пистолетом. Успел выстрелить два раза, прежде чем бросившийся в сторону Чигур прострелил ему грудь. Упав на стол, человек попытался отползти, но кулем свалился на пол, заливая кровью дорогой серый ковер. Встав над ним, глядя в черные, горящие ненавистью глаза, Чигур сказал: — Шестнадцатилетние девочки не должны думать, что их дядя на самом деле им отец. Они не должны хотеть отомстить за смерть матери. Они не должны желать смерти… Глаза погасли, но гнев в них остался, теперь уже навсегда. Убедившись, что человек мертв, Чигур вернулся к ней. Девушка лежала, разметав по полу волосы, на лице застыло выражение безмерного удивления, а точно над правой бровью темнела дыра. Снайпер, прицелившись, не мог бы попасть точнее. Странно: под косыми лучами заходящего солнца ее глаза уже не казались черными. Просто карими. Совершенно обычного цвета. Нагнувшись, он провел указательным пальцем по ее щеке, потом ладонью по лицу, закрывая ей глаза. Кожей почувствовал прикосновение пушистых ресниц, и в ту же секунду девушка выдохнула. Ему приходилось стоять под прицелом ружья. Он сам многих держал на мушке, вместе с жертвой балансируя на грани жизни и смерти. Рука дернулась, он медленно выпрямился. Смотрел на нее. Ее лицо уже не казалось удивленным, она выглядела… упокоённой. Черты начали каменеть, приобретая вид, какой и бывает у трупа. Но всего мгновение назад… На полу под окном лежала мертвая бабочка. Три месяца квартира стояла закрытой. Бабочка, видимо, залетела внутрь в начале лета и долго билась, пытаясь выбраться. Бабочка-вечерница, с двумя широкими усиками, мохнатым тельцем, с короткие хрупкими обрубками вместо крыльев. Все — пыльного бледно-розового цвета. Он, тогда девятилетний мальчик, долго рассматривал маленький трупик. Потом принес совок, попытался поддеть ее. Но когда край железного совка коснулся тельца бабочки, она вдруг ожила. Крылья завибрировали, она стала выписывать на полу, среди комком невесомой пыли, бешенные круги. Он отшатнулся, выскочил из комнаты, прижался к стене. Бабочка была мертва. Она была мертва уже давно. Она не могла двигаться. Девушка была мертва. Уже несколько минут. Она не могла выдохнуть. В холодном рациональном мозгу убийцы не было места тому, чего он не понимал. Объяснение нашлось почти сразу. У нее была астма, и это могло повлиять на дыхательную систему. Да. Именно так. Двуокись углерода раздражает дыхательный центр, заставляя умирающего набрать воздух еще раз. Поэтому в жизни последним является вдох. Все просто. Никакой мистики. Никакой чертовщины. Нет. Никогда. Ни разу такого не было. Но в самой глубине его разума, там, где дремали забытые чувства, там, где он прятал все то, что могло бы сделать его человеком в полном смысле этого слова, все, что только мешало профессии наемного убийцы, в таких глубинах, что их как будто бы и не существует, но они есть, там что-то негромко засмеялось. Как будто наконец избавилось от давно тяготившей ноши. Он поднял с ковра стреляную гильзу от своего пистолета, положил в карман. Оглядел кабинет. Подвинул ногой сумку — денег там не было, только ее рюкзак и куртка. Последний раз взглянул на Крис. И вышел за дверь, аккуратно прикрыв ее за собой. Спокойно дошел до лифта, спустился на стоянку и, так никого и не встретив — видимо, сотрудникам были даны вполне конкретные указания, — сел в машину, выехал на трассу и направился на юго-восток, туда, где поднимался из-за туч медный серп месяца. Возможно, решение остепениться и оставить жизнь вольного художника было неправильным с самого начала. Возможно, ошибкой было сотрудничество именно с этим человеком. Все возможно. Но он не имел привычки сожалеть о том, что сделано. Когда Чигуров автомобиль проезжал мимо кустов колючей изгороди на выезде, из ветвей вылетела большая светлая бабочка-бражник. Неторопливо поднялась вверх, сияющая в наступившем мраке. Шелест ее мохнатых крыльев был похож на плач того, кто не плачет никогда.