***
Маринетт было шестнадцать, когда родился Андре. Тогда над Парижем висела удушающая жара, а от Сены тянуло тухлятиной. Начало осени не принесло облегчения: еще неделю сентября стояла такая погода. Но по календарю осень уже началась вместе с новым учебным годом. Это значило, что Маринетт была обязана покинуть пределы своей комнаты, ставшей ей на эти три летних месяца убежищем, и отправиться в коллеж. Таков был уговор с родителями. Новый день нового учебного года начался для Маринетт с возмущений ее лучшей подруги. Еще бы — такая новость! У Маринетт родился маленький братик, о появлении которого она не удосужилась упомянуть за все это время — почти год! — У тебя родился брат, и ты ничего мне не сказала?! — воскликнула Алья, привлекая нежелательное внимание к их разговору. Маринетт только поморщилась от громкого голоса подруги, не чувствуя в себе сил говорить с кем-то вообще. Но когда происходило так, как она хотела? — Когда он хоть родился? — В июне, — неохотно отозвалась Маринетт таким тоном, будто не хотела вообще затрагивать тему пополнения в ее семье. Отвечать односложно казалось ей хорошим решением, оставалось надеяться, что Алья вскоре отстанет от нее, увидев, что обсуждать пополнение в семье Маринетт не намерена. Ей было шестнадцать. Большая разница между ней и маленьким Андре. Казалось бы, удивительно, что родители Маринетт решились завести еще одного ребенка. Но все, кто знал чету Дюпен-Чен, радовались за них и всячески поддерживали, искренне желая маленькому человечку большой удачи, и все, как один, говорили, что он непременно будет самым счастливым ребенком с такими родителями и такой замечательной сестрой. Маринетт улыбалась, надеясь, что улыбка выходила не слишком фальшивой, брала Андре на руки и поднималась с ним к себе на мансарду. Там, где раньше стояла кушетка, теперь была детская кроватка, стол был отодвинут в угол, а на его месте теперь была полочка с игрушками и детскими книжками. Плакаты с Адрианом больше не украшали стены ее комнаты. Оставалась только одна фотография, та, что стояла в рамке на тумбочке, но и ее Маринетт убрала в ящик, не желая видеть ни одного напоминания о том, что когда-то ее сердце билось ради одноклассника. Теперь ее сердце было отдано только одному парню. Тот, правда, даже не догадывался, как сильно развернул приоритеты в ее жизни. Все, что он пока умел, — это ходить под себя и будить Маринетт среди ночи своим жалобным плачем-мяуканьем. Думала ли она, что станет матерью в шестнадцать лет? Конечно же нет. И уж тем более она никогда не думала, что отцом ее ребенка может быть не Адриан. У Маринетт не было обычных симптомов беременности. Просто случайно она обратила внимание, что у нее уже который месяц не наступают «эти дни». Наверное, супергеройская жизнь вконец ее доконала, подумала она тогда. Но Тикки настаивала на том, чтобы Маринетт обратилась к врачу. К врачу-то она обратилась, даже вытерпела все положенные вопросы о том, когда, во сколько и сколько. И чем больше вопросов было задано, тем больший ужас начинал охватывать Маринетт. Она поняла, что беременна, еще до того, как врач проверил ее анализы и позвонил, чтобы Маринетт пришла в больницу для обсуждения дальнейшего хода беременности. Конечно же, поскольку она несовершеннолетняя, ее мать отправилась с ней. То, как отреагировали родители на новость, Маринетт хотелось бы забыть. Просто вычеркнуть из воспоминаний, как самый страшный кошмар. Так мучительно стыдно ей никогда не было, но еще хуже стало тогда, когда ее ожидаемо спросили, кто «счастливый» будущий отец? Ну, не говорить же, что она понятия не имеет, кто он? Хотя нет, имя у него есть — Нуар, но вряд ли это можно считать за абсолютное знание того, кем являлся отец ее будущего ребенка. Маринетт тогда так ничего толком и не сказала, только умоляла родителей, сама не понимая, о чем, просила прощения, толком не помня, за что именно. Ей все казалось, что она просто спит и вот-вот должна проснуться. Ведь все это не могло происходить с ней на самом деле, правда же? Но нет, все было взаправду, потому голос сорвался и теперь она просто плакала, прижавшись к матери, а той только и оставалось, что гладить ее по спине, утешать, говорить, что все будет хорошо, что они обязательно с этим справятся. Потом был еще один разговор спустя несколько дней после первого. Сабина задала осторожный вопрос, не является ли ее положение актом насилия над ней, и Маринетт в ужасе принялась все отрицать, заверяя, что отец ее ребенка хороший, самый замечательный человек из всех и никогда, никогда бы даже мысли не допустил о том, чтобы обидеть ее. Но на вопрос о том, почему же она не хочет назвать его имя, Маринетт снова закрылась, не желая обсуждать эту тему. Отныне и навсегда этот разговор стал для нее табу. Ведь признайся она, что ждет ребенка от Кота Нуара, ей пришлось бы рассказать и о том, что она Ледибаг, а этого никак нельзя было допускать. Да, Ледибаг уступила чувствам Нуара. Они ходили на свидания, настолько настоящие, насколько позволяли им их супергеройские обличия. Кот оказался оригинальным на сюрпризы: то крышу украсит, то на пикник под звездами позовет. И, черт подери, он действительно любил ее. С ним Маринетт забывала о своем разбитом сердце, забывала о проблемах, о времени, даже о целом мире со всеми его глупыми правилами. Если бы не противный писк талисманов, Маринетт была уверена, что они так и продолжали бы гулять по крышам, не заботясь о том, что рано или поздно придется вернуться в повседневность. Маринетт устраивало то, что они не знают друг друга. Она не хотела видеть разочарование в глазах любимого, когда тот узнает, что за маской Ледибаг, — сильной, уверенной в себе Ледибаг, — прячется закомплексованная, неуклюжая девчонка, которая не может при волнении и двух слов связать. Конечно, она это оправдывала тем, что если Хищная Моль поймает одного из них, то второй будет в безопасности и сможет помочь. Кот делал вид, что принимал такое оправдание, но в душе-то он знал, что однажды она снимет перед ним маску и они смогут по-настоящему быть вместе. Знала и она, но почему-то все время откладывала этот момент. Когда-нибудь потом, не сейчас, на это еще будет время… На то, что их отношения стали развиваться слишком стремительно, никто даже не обратил внимание. В конце концов, они просто двое влюбленных подростков, с бушующими в крови гормонами. И знают они друг друга уже так давно, что иногда Маринетт удивлялась, почему раньше она так категорично отказывала Коту. И вот он — итог, катается на карусели, махая руками Маринетт и Сабине. Родную мать он зовет по имени, лишь иногда, в особых случаях и без свидетелей, обращаясь к ней «мама», а бабушку он зовет матерью, впрочем, не вкладывая в это слово и половины той любви, какую обычно ребенок вкладывает в это простое, но самое важное для всех детей слово. У Андре были темные волосы и пронзительно яркие зеленые глаза. Такие же, как у Нуара. И, кажется, он любил Маринетт точно так же, как его отец любил Ледибаг. Только на руках Маринетт он не капризничал, успокаивался и улыбался. Только Маринетт он слушался, в остальное время, не уставая, всем и каждому демонстрировал непоседливый, шаловливый характер, доставшийся ему, очевидно, от отца. Беременность Маринетт протекала легко, настолько легко, что для нее стало полной неожиданностью, когда ребенок впервые толкнулся. Она успешно скрывала свое изменившееся положение от всех: носила свободные рубашки, перетягивала живот, пока однажды мать не застукала ее за этим занятием. В последние месяцы она вообще старалась не выходить из дома. Для окружающих она уехала с бабушкой в путешествие и вернется только к новому учебному году. А когда Маринетт становилась Ледибаг, то волшебный костюм успешно прятал ее округлившийся живот. И столько раз она хотела рассказать Нуару, столько раз собирала все свое мужество, слова уже вертелись у нее на языке. Но он снова начинал каламбурить… И решимость тут же исчезала. Нет, она просто разрушит его жизнь, повесив на него такое бремя ответственности. Он как-то обмолвился, что, только будучи Нуаром, мог быть свободным, делать то, что он захочет, не держа ни перед кем ответ. Рассказать ему — значит лишить его этой свободы. Маринетт не могла. Маринетт слишком его любила.***
Сейчас Маринетт было двадцать. Она училась на первом курсе престижного института на дизайнера. У нее был свой блог в интернете, где были выставлены некоторые ее эскизы и готовые работы. Люди иногда заказывали у нее пошив, и Маринетт охотно бралась за это дело. Сынишка играл в это время рядом, все время находясь под присмотром. — А где мой папа? — однажды спросил ребенок. Вопрос вполне логичен, ожидаем, в нем не было упрека, просто обычное детское любопытство, но Маринетт все равно вздрогнула, больно уколов палец. Она не раз думала, что ответить Андре, когда прозвучит этот вопрос, но так и не придумала. Как она может признаться в том, что сама же лишила ребенка полноценной семьи, что обрекла его жить во лжи, потому что в свое время просто струсила, не нашла в себе сил быть эгоистичной там, где это было действительно необходимым. — Я так тебя люблю, — шептала она своему маленькому котенку, когда укладывала спать в детстве, — ты ведь знаешь? Андре, может, и не знал этого тогда, но чувствовал определенно. Она долго сидела у его кроватки, наблюдая, как вздымается его грудка в спокойном глубоком дыхании. Он держал ее за палец своей нежной, маленькой ладошкой. И Маринетт украдкой вытирала слезы, то и дело бросая взгляд в окно. Почему-то ей хотелось, чтобы пришел Кот, чтобы он каким угодно образом узнал, что Маринетт — это его Ледибаг, что она уже который месяц так нуждается в его поддержке, но не может сказать это ему лично. Но как он придет? Как узнает? В последнее время они совсем стали редко видеться. Ее вынужденная отстраненность и холодность привели Нуара к ожидаемой мысли, что Ледибаг его больше не любит. Между ними снова возникла стена, разрушить которую теперь никто из них не посмел бы. Но Маринетт любила Андре. Любила так сильно, насколько вообще одно живое существо может любить другое. Но… она никому не могла рассказать о своей радости, о том, как в действительности любит его. Ведь для всех он ее брат. Ее мать сразу сказала, что Андре будет считаться ее сыном. Пока Маринетт не вырастет, пока не займет в этой жизни хоть какое-то место. Только тогда она сможет назвать Андре своим сыном. До того момента он только разрушит ее жизнь. Пожалуй, Маринетт была благодарна за это, она не представляла, что было бы с ней без поддержки родителей. Но каждый раз, когда ее сына называли ее братом и восхищались тем, какая из нее получилась хорошая сестра, Маринетт с трудом сдерживала неприятный комок в горле, смаргивала слезы и натянуто улыбалась, дежурно отвечая на комплименты. В душе она была благодарна Нуару за этот бесценный дар, за то, что у нее есть такой замечательный сын. А то, что родился он несвоевременно, не в той любви, в какой должны рождаться дети, был нежелателен, наверное, об этом думать не стоило. — У него очень важное секретное задание, — отвечает Маринетт на вопрос сына, беря его к себе на руки, отвечает низким, почему-то вдруг охрипшим голосом. В ее жизни было столько лжи, что еще одна уже ничего не изменит. Андре вырастет и сам все поймет, и, когда он снова задаст этот вопрос, Маринетт обязательно расскажет ему все. Как сильно его отец любил ее, как долго он добивался ответного чувства и как нелепо, какие эгоистичные мотивы побудили ее ответить взаимностью. Это потом чувство стало не надуманным, а настоящим. Это была не просто влюбленность, какую она испытывала к Адриану, нет; ее любовь к Коту Нуару была глубоким искренним чувством, освещающим ее жизнь, была тем единственным, что было самой настоящей правдой. Но в самом начале ответить на чувства Кота казалось ей правильным, потому что, черт возьми, ей было уже пятнадцать. Девочки в ее возрасте уже ходят на вторые, третьи свидания, а она не может даже заговорить с Адрианом. Ну, право, что он будет ждать ее до старости? Еще немного и он действительно обзаведется подружкой. С его то внешностью это дело — лишь вопрос времени. А однажды Нино обмолвился, что Адриан уже давно влюблен в какую-то девушку, которую никто из них не знает. Кажется, она училась в какой-то другой школе. Тогда ее мир и перевернулся с ног на голову, и глупое сердце разбилось на миллион кусочков. Да, Маринетт расскажет Андре, что ответила на чувства Нуара от безысходности, просто потому что хотелось быть кому-то нужной, чтобы ее наконец любили. Это потом она действительно искренне полюбит его, это потом она будет ловить каждый его вздох, каждую улыбку и жест. Осознание всего этого придет к ней потом, когда будет слишком поздно надеяться, что у Нуара еще остались к ней какие-то чувства. Она расскажет, обязательно расскажет все, но это будет потом, когда Андре вырастет и сам все поймет. И ничего плохого нет в том, что он растет без отца. В конце концов, как много таких же девушек, как она, воспитывают в одиночку детей, а некоторые даже не имеют представления, от кого родили. Маринетт же пыталась окружить своего маленького котенка любовью и заботой за двоих, старалась дать ему все и даже больше, лишь бы он не чувствовал себя чем-то непохожим на других. Она хотела всегда видеть на его лице только искреннюю улыбку. По телевизору в этот момент крутят интервью Ледибаг и Кота Нуара. Нуар улыбается в камеру, что-то оживленно отвечает на вопросы журналистов. — Вы вместе? — звучит стандартный вопрос. Его не раз уже задавали. Кот ловит ртом вздох, зрачки на мгновение сужаются. Тем, кто не знает, кажется, будто ничего не меняется, но Маринетт слишком хорошо знает Нуара, чтобы не придавать таким мелочам значения. Он до сих пор любит ее, возможно уже не так, как когда-то давно, но теплые чувства всегда будут жить в нем по отношению к ней. Слишком много они вместе пережили, через слишком многое прошли, чтобы просто так забыть все это, не любить друг друга, пусть не как мужчина и женщина, но как напарники, как родственные души, у которых общее бремя и общая тайна, сближающие больше, чем все клятвы на свете. Нет, они не пара. Уже четыре года делают вид, что между ними никогда и ничего не было. Он не выдержал ее холодности, не понимал, почему она отказывает ему каждый раз. Да, он не понимал: как тут понять, когда все вроде было хорошо и вдруг снова — стена. Без объяснений, без ответов на вопросы. Она сама тогда запуталась, сама не знала, как поступить лучше. Ей пришлось принять это решение в одиночку, она так хотела, чтобы он был счастлив, был свободен, ведь свобода для него была всем. Маринетт не винила его, кого и стоило винить, так только себя. За свое малодушие она готова была страдать и расплачиваться, но больно было и Нуару, больно было и их котенку, который, правда, мало что еще понимал в этой жизни и верил словам своей глупой мамаши безоговорочно. — Кот Нуар — такой крутой! — с восхищением сказал Андре, глядя на любимого героя. Нуар смотрел прямо в камеру, и у Маринетт пробежали мурашки по спине от ощущения, что он действительно мог увидеть их и сейчас смотрел на них с записи, сделанной пару дней назад. — Конечно мы вместе, — отвечает Ледибаг на экране, разумеется, имея в виду «вместе»: что они напарники, что все их подвиги — их общая заслуга. Она подходит к Нуару, так по-дружески, ненавязчиво кладет ладонь ему на плечо, в действительности вкладывая в этот жест намного больше, чем можно было облечь в слова. — Ведь мы уже столько лет спасаем Париж… — Так вы влюблены друг в друга? — звучит следующий вопрос, перебивая ее ответ на предыдущий. Ей кажется, что все замирают в предвкушении ответа, замирает и Нуар, поглядывая на нее, но не позволяя повернуть к ней голову. Замирает и Маринетт, сидя на стуле и смотря эту запись. О чем она думала в тот момент? Конечно же об Андре, о ее маленьком котенке, которого в тот день мама должна была повести к стоматологу, и о том, как тот прятался за Маринетт, цепляясь за ее ноги в попытках спрятаться от Сабины и избежать участи быть отправленным в ненавистный кабинет. Маринетт думала, как бы выглядела эта сцена, если бы Нуар был тогда с ними. Она пробовала представить его в халате и домашних тапочках, он бы сидел за столом в этой своей черной маске и с накладными ушами, неторопливо отхлебывал бы из черной кружки кофе. Он бы улыбался, когда Андре бежал бы прятаться к нему, а вместо Сабины, Маринетт вылавливала бы его по всему дому. Маринетт видела, как Ледибаг поджала на секунду губы, а потом горько улыбнулась, поднимая взгляд на Нуара. — Любовь… — задумчиво проговорила она, опуская взгляд в землю. — Маленькое слово, пожалуй, чтобы выразить все, что я чувствую к Нуару. Если бы вы спросили, пошла бы я в ад по его просьбе или отдала бы свою жизнь, если бы от этого зависело его благополучие — я не задумываясь сказала бы «да». — Она усмехнулась, только сейчас наконец понимая смысл слов, когда говорят, что сердце разрывается на куски. Ее сердце рвалось на части. Уже четыре года она пытается смириться с тем, что он больше не ее, что она сама оттолкнула его, сама виновата во всем, что происходит в ее жизни. Она слышала, что у Нуара все было в порядке на личном фронте, была девушка, которая любила его и вроде как, которую любил он. Маринетт не хотела видеть, каким взглядом одарил ее в тот момент Нуар, не хотела думать и о том, зачем озвучила мысли. Кому лучше она сделала такими признаниями? Она уже давно потеряла право чего-то ждать и на что-то надеяться. Она наклонилась, целуя своего котенка в макушку, со всей нежностью и теплотой прижимая его к себе, как самое драгоценное сокровище на свете. Андре замер на мгновение, а потом хихикая сполз с ее коленей и побежал к своему ящику с игрушками, выискивая то, во что они могли бы поиграть вдвоем. А на экране уже крутили другой новостной репортаж: что-то о беженцах, а потом о повышение цен на бензин. Но Маринетт знала, что в новостях показали далеко не все, что происходило в тот день. Видео как раз было выложено в Ледиблог уже спустя час после очередной победы над акумой и к сегодняшнему дню набрало более миллиона просмотров. В тот момент, когда Ледибаг хотела добавить что-то еще, как-то оправдать внезапный порыв откровенности, совершенно точно не предназначенный для чужих ушей, и игнорировала шокированный взгляд Нуара, она заметила двоих родных людей, идущих на другой стороне улицы. Сабина крепко держала Андре за руку, хмурилась, выслушивая его недовольное мяуканье. Конечно, ее котенку не понравилось, что его затащили к страшному дяде-врачу, ведь он хотел остаться дома и посмотреть новую серию любимого детского шоу. Маринетт недолго думая выбросила вперед йо-йо, перелетая через дорогу и плавно приземляясь прямо перед своими родными. Они не могли узнать ее, магия костюма надежно скрывала ее личность от всех уже много лет, но ее маленький котенок все равно широко распахнул глаза, а потом улыбнулся так радостно, так знакомо, как улыбался только Маринетт. Эти эмоции появились на его мордашке, когда Ледибаг присела перед ним на корточки, положив руку ему на макушку и легонько потрепав по волосам. Она никогда не могла оставаться равнодушной к тому, что ее сынишка расстроен, грустит или капризничает. Сабина не раз говорила ей, что он просто вьет из нее веревки, а когда вырастет, это еще всем аукнется, но Маринетт не слушала наставления матери. Как было объяснить, что все переживания Андре словно резали ее ржавым ножом, так невыносимо ей было видеть, что он чем-то несчастен. — Не плачь. Ты ведь такой большой и сильный, котенок, — улыбнулась ему Ледибаг, и Андре действительно перестал хныкать, во все глаза глядя на героиню Парижа. — Обещай, что больше не будешь плакать, хорошо? Ребенок тут же закивал, давая молчаливое обещание. Маринетт еще раз улыбнулась ему и, встав в полный рост, вдруг поймала на себе взгляд Нуара. Он внимательно следил за ней, с недоумением наблюдая за этой сценой. В тот момент Маринетт стало страшно, а что если…? Она сделала неосознанный шаг назад, почти с ужасом глядя Нуару прямо в глаза, но быстро сумела совладать с накатившими на нее неуместными сейчас чувствами. Он никак не мог догадаться. Ледибаг не в первый раз пыталась утешить кого-то вот так посреди улицы, неважно кто это был: женщина, мужчина или ребенок. Просто сейчас Ледибаг знала, что успокаивать она бросилась именно своего сына. Их сына. Это знала лишь она одна, Нуар не мог бы догадаться, ни за что не смог бы. Она улыбнулась ему, одарив самой теплой улыбкой на какую только была способна. Сердце снова сжалось в щемящей благодарности к нему, впрочем, не приносящей ей успокоения. Она махнула Коту рукой на прощание, цепляясь йо-йо за удобный выступ на стене и уносясь вверх на крышу. Да, она все сможет вытерпеть. Всю свою любовь к Нуару она отдаст их маленькому котенку. Пока он счастлив, пока он весело смеется и не знает бед, она тоже будет счастлива. Она — Ледибаг, и она непременно со всем справится. — Значит, я его увижу? — вдруг снова заговорил Андре об отце. — Когда его секретное задание закончится? Маринетт поджала губы. У нее задрожали руки. — А у него есть телефон? Маринетт, давай ему позвоним! — Позже, родной, — через силу улыбнулась Маринетт, погладив Андре по голове. — Всем хорошим котятам давно пора спать. — Ты обещаешь? — напомнил Андре, когда уже лежал в своей кроватке, а Маринетт склонилась, чтобы поцеловать его на ночь. Обещает ли она, что нарушит данное себе слово? Обещает ли она, что сломает жизнь тому, кого так любила, огорошив его новостью о том, что у него есть ребенок? Обещает ли она впустить в сердце своего сына человека, которого сама не знала? — Обещаю, — выдохнула Маринетт, на грани слышимости. Ее котенок уже уснул, не слыша слова матери. Маринетт же не спалось. Она долго стояла на балконе, опираясь локтями об узкие, холодные ограждения, смотрела, как постепенно светлеет небо, и ей все казалось, что произнесенная зачем-то клятва тяжелым грузом легла на сердце, и было так больно. Больно от того, что и это обещание она не сможет исполнить.