Жизнь налаживается

- Опять пьете, лейтенант? От Хэнка тянет пивом, чипсами и, еле уловимо, потом. Система распознает эти запахи как малоприятные, но Коннор не чувствует их - может лишь разобрать на составляющие, понять, но не почувствовать. Он плавным движением отодвигает стул, садится рядом, и Сумо из своего угла лениво бьет по полу хвостом, смотря на них блестящими в темноте глазами. За этот год у Коннора появилось много новых человечных привычек. Он привык откидываться на спинку стула и расслабленно расставлять ноги, изменив заложенной в системе правильной посадке (“Боже, жестянка, ты сидишь так, словно тебе в жопу пропихнули палку!”). Привык время от времени опускать взгляд на свои сложенные на коленях руки, поправлять манжеты и ходить в гражданском (“Вам специально делают такой отвратительный вкус в одежде, чтобы от вас тошнило еще сильнее?”). Привык задавать вопросы, прежде чем пытаться анализировать самостоятельно (“И что, ты типа теперь все обо мне знаешь, да?”). И, вау, он даже перестал совать всякую гадость в рот при каждом удобном случае. По крайней мере, теперь он предупреждает, прежде чем сделать это. Возможно, так повлияла на него девиантность. Возможно, воспитание Хэнка. - Опять вламываешься ко мне в квартиру без приглашения, Коннор? - Андерсон сухо усмехается, смотрит на бутылку в руках и снова прикладывается к горлышку. Коннор улыбается уголками губ, и, Хэнк готов дать голову на отсечение, взгляд его стеклянных глаз теплеет. Тогда он протягивает руку, треплет этого парня по холке, словно крупного пса, и Коннор чуть не съезжает со своего места на пол, вовремя хватаясь пальцами за край стола и выглядя при этом слегка потерянным - диод на виске слабо мигает жёлтым, но буквально через секунду обратно становится синим. Будто не понимает, чем заслужил ласку скупого на подобные вещи старикана, пытается проанализировать и тут же сам себя одергивает. Хотя Хэнк, конечно, не так уж и стар. Однако же беспокойная жизнь и почти беспробудное пьянство на протяжении нескольких лет добавляют ему возраста больше, чем седые волосы. - Знаешь, - говорит он, глухо стучит стеклянным донышком о столешницу и нетвердо встаёт из-за стола, - жизнь налаживается. И Коннор хочет ляпнуть что-то вроде: "Моя тоже", или что угодно ещё, потому что система уже год как не упоминает о программных сбоях. Потому что уже нет того, чему сбоить. Но он молчит, неожиданно ясно понимая, и не зная, почему не понял раньше: Хэнк имеет в виду их жизнь, общую, одну на двоих. Коннор знает, что Хэнк уже месяц не пьет ничего крепче пива; знает, что Сумо очень нравится, когда его чешут за ушами, и что он любит поваляться на хозяйской кровати без разрешения; знает, что в этом доме есть только один комплект столовых приборов, потому что Хэнк никогда не ждёт гостей, и тот почти не используется; знает, что давно не гость здесь, и что Хэнк лишь по привычке повторяет, что это незаконно - вламываться в чужие дома. Знает, что Хэнк чувствует себя неуютно, когда в доме порядок, но не возражает, если Коннор поправляет стопку дисков на столе в его комнате или аккуратно складывает разбросанную одежду. - Да, - соглашается он спустя некоторое время, и Хэнк неровно улыбается, замечая, как подошедший к Коннору Сумо пихает его лбом под руку, требуя внимания, - жизнь налаживается.