Грусть летнего солнца

Солнце жжёт кожу так сильно, что Бакугоу чуть ли не шипит. Горячий воздух кусается, колется и душит, почти отнимая желание пойти на улицу. Но вот и именно, что «почти». Поэтому Катсуки, вздыхая и тихо матерясь (стены, заразы, тонкие), набрасывает на плечи лёгкую коралловую рубашку и идёт на пляж. Приветливые итальянки ярко улыбаются ему, кокетливо махая ручкой, но Бакугоу лишь упрямо морщится. В его мыслях только маты и желание побыстрее добраться до воды. Он приехал в Италию отдохнуть по рекомендации врачей. Ему что-то говорили о его неустойчивой психике или о чём-то приближённом к этому — Катсуки не особо вслушивался, честно. Он бы даже, наверное, и не поехал сюда (черт бы побрал эту назойливую мать), но что случилось, то случилось. Песок был горячим, но этот запах свежести и моря перекрывал всё раздражение от ужасной жары. Бакугоу прошёл немного вправо, чтобы скинуть на песок своё красное полотенце и небольшую сумку. Рядом бегали орущие дети, чуть поодаль сидели какие-то старушки, но Катсуки было всё равно. Он подошёл к воде и с наслаждением сделал шаг в прохладу. С утра вода была ещё не такой тёплой, и именно это так нравилось Бакугоу. Решив не терять времени, он обернулся, поискал взглядом небольшую деревянную будочку и пошёл прямиком к ней. На ней красовалась ярко-зелёная, немного корявая надпись «Всё для сёрфинга». — Эй, мне нужна доска, — грубо произнёс он. Девушка, стоящая по другую сторону небольшого окошка, вздрогнула и отшатнулась назад, наступая, судя по всему, на какие-то коробки. Она запищала, а на её лице появилась такая гримаса ужаса и страха, что Бакугоу ухмыльнулся. Незнакомка пару мгновений пыталась прийти в себя, после чего посмотрела на Катсуки и нахмурилась. Она потёрла свой локоть, которым задела стену и проговорила: — Какого чёрта? Ты что, не умеешь нормально разговаривать, кретин? — она хлопнула ладонями по деревянной раме. — С таким отношением тебе не то что доски, тебе шлёпок не достанется! Бакугоу опешил. — Что за херня?! Я пришёл взять доску, в то время как ты тут чуть ли не спала! — он злобно смотрел на неё. Обычная девушка, совершенно обычная! Короткие волосы и какая-то глупая майка с попугаем кислотного цвета. — Ты должен прийти не брать доску, а просить, и это во-первых, — девушка чуть ли не скалится, сжимая бедную деревянную раму до хруста. — А во-вторых, ты не имеешь никакого права пугать людей и резко высказываться в их сторону без какого-либо повода. — У меня есть повод, — девушка скептически смотрит на него. — Я никому ничего не обязан. Девушка вспыхивает, и Бакугоу прямо чувствует её ненависть и злость. Кажется, он совсем немного перестарался, но это не значит, что ему это не нравится. — Что-то случилось? — кто-то кладёт руку на его плечо. Катсуки резко разворачивается, смахивая чужую ладонь. Перед ним стоит какой-то высокомерный пацан с красно-белой стрижкой, от которого словно веет холодом. Бакугоу скалится. — Всё нормально, Шото, — мягко произносит девушка и выдыхает. — Извини, неделя вышла бешеной, я сорвалась. Но в этом была и часть твоей вины, ёршик. Что блять. Бакугоу поворачивает голову медленно, будто в каком-нибудь фильме ужасов. Он смотрит на эту настырную с такой ненавистью, что воздух возле него начинает плавиться с ещё большей скоростью. Девушка смеётся очень громко, привлекая внимание нескольких людей. Отсмеявшись, она всё же произносит: — Прости, но все доски уже разобрали. Катсуки лежит на кровати в своём номере, смотря в потолок. В нём всё ещё кипит злость, но она смешивается с чувством голода. Надо бы пойти поесть, думает он, но всё продолжает лежать. Наконец, когда стало совсем уж хреново, Бакугоу поднимается и натягивает футболку с шортами. Кажется, недалеко от гостиницы располагалась пиццерия — туда он и пойдёт. Солнце всё так же превращает день в адский горячий котёл. Пиццерия была небольшой, но Катсуки устраивало и это. Он зашёл в помещение (где, слава богам, были вентиляторы) и собирался было окликнуть официанта, как вдруг позади прозвучало радостное: — Хэй, ёршик! Бакугоу не наблюдал за собой психических отклонений, связанных с убийствами и насилием, но, как бывает, не всегда мы знаем себя очень хорошо. Он оборачивается и видит ту самую девушку, того придурковатого парня и ещё одного придурковатого парня. Она машет ему, приветливо улыбаясь. Катсуки вздыхает, собираясь отвернуться, но эта ненормальная начинает орать на всё заведение, привлекая внимание посетителей. — Заткнись, круглолицая, — шипит он, в пару шагов оказавшись со столиком «чумной троицы», как у себя в голове обозвал этих ненормальных Катсуки. — Эй, — она недовольно морщится, но уже через пару мгновений снова начинает приветливо улыбаться. — Иди к нам! Бакугоу думает, зачем ему это надо, когда садится на пластиковый красный стул. Ладно, будь что будет. — Меня зовут Урарака Очако, это Тодороки Шото и Мидория Изуку. Мы его называем Деку, — она начинает улыбаться ещё шире. — Прости за утро. — Пф, — он хмыкает. — Ему подходит эта кличка. Идеальное прозвище для такого идиота. Изуку приподнимает бровь, но ничего не говорит. — Ну и какого черта тебе от меня надо? — Ну-у, не будь букой, ёршик-кун, — хихикает Урарака, делая глоток молочного коктейля. — Скажи нам своё имя! Катсуки закатывает глаза и с неохотой отвечает ей. Она слишком шумная и активная, думает он. И какого черта он ей понадобился? Очако что-то рассказывает про то, какой завал у неё был на этой неделе. Шото иногда вставляет какие-то односложные фразочки, а Изуку медленно ест шоколадное мороженое. Катсуки откидывается на спинку стула и думает, зачем он вообще ещё сидит тут, но с места не сдвигается. Урараку он слушает в пол-уха, иногда перебивая её саркастическими фразами. На его шутки она всегда улыбается и немного закатывает глаза. Бакугоу думает, что попал. Впервые за долгое время Катсуки испытывает так много эмоций подряд; с этими чертовыми идиотами не соскучишься. Одна только Урарака чего стоит: иногда выдумывает такие финты, что Бакугоу остаётся лишь прикладывать руку к лицу. Но он не мог отрицать, что за эти пару дней его настроение улучшилось раза в два. Иметь компанию было правда круто, хоть признавал он это только в глубине души. Жара уже не занимала так много места в мыслях — их оттесняли волнения по поводу того, какие ещё сумасшедшие идеи придут в голову Очако. Эта девчонка (после того, как она со всей силы ударила его по спине, он отказывался называть эту бестию девушкой) была просто бесшабашной: за это время, что они так нелепо познакомились, Бакугоу испытал на своей шкуре все прелести адского пятичасового хождения по незнакомой местности без воды и возможности ходить в туалет. И это ведь только цветочки! Нельзя забыть о прыжке в воду с огромной скалы, о катании на ненормальных лошадях (этот кусок мяса скинул Катсуки на асфальт), о поедании на скорость горы жгучих перцев и охоте на крабов. Конечно, будь он благоразумнее, то не стал бы вестись на слабо, но как можно ответить отрицательно, если тебя называют трусом?! Бакугоу готов был порвать её за такие слова. Правда, почему-то всё равно всегда проигрывал и получал больше всего шишек и царапин. — Дурак ты, — добродушно смеялась Очако, заклеивая ярко-розовым пластырем очередной порез. — Самый настоящий дурачок. Катсуки дулся, но молча принимал помощь. Эти тупые девчачьи пластыри бесили, но раз за разом он устало терпел все эти пытки. В первый раз, правда, накричал, но после слёз в глазах Урараки уменьшил свою ненависть на несколько процентов. Тодороки и Деку постоянно были рядом, но не всегда принимали участие в веселье. Бакугоу, честно говоря, было плевать на них, но иногда всё же хотелось посоревноваться с ними. Они никогда не узнают этого, конечно. И половина отпуска пролетела совершенно незаметно. Оглушительный стук в дверь не на шутку напугал Катсуки. Он откинул тонкое одеяло и быстро подбежал к двери, даже не удосужившись накинуть шёлковый халат на себя. Мало ли что — вдруг гостиница горит? Но всё оказалось хуже. Возле его номера стояла пьяная в стельку Очако. — Ты где алкоголь-то достала, дурная? — устало вздохнул он и опёрся на дверной проём. Его позабавило, как Урарака, нахмурившись, пытается осознать смысл сказанного. Пробурчав что-то неразборчивое, она глубоко вдохнула, немного покачнувшись. Катсуки молниеносно зажал ей рот рукой перед тем, как она начала что-либо кричать. — Чтобы не единого звука, ясно? — он шикнул на Очако и легонько толкнул в свой номер. Урарака начинает глупо хихикать, путаясь в своих ногах и падая на пол. Она неподвижно лежит так около пары секунд, после чего резко перекатывается на правый бок и врезается головой в белый комод. — Ай-ай-ай! — Очако хватается за лоб, хныча и тихо поскуливая. Бакугоу кажется, что скоро его закатанные глаза укатятся в астрал. Он едва сдерживает вздох и маты. Подходит к лежащей на полу Урараке, осматривает этот замерший комок и тыкает в бок. — Ой, Кач-чан! Больно, больно же! Хватит меня му-учить! — Очако начинает ныть сильнее, всё больше и больше раздражая Бакугоу. Да ещё и это тупое прозвище… — Ты зачем ко мне-то припёрлась? И кто же тебя напоил, животное? — устало спрашивает Катсуки, аккуратно беря девушку на руки. Она глупо улыбается и хихикает, после чего сама называет его животным. — Нет, я не хочу спать! — капризничает она. — Я хотела, чтобы мы пошли на море! На море?.. — Ещё чего, — фыркает Бакугоу. — Не лучшее время. Вот придёт и схватит тебя итальянская мафия. — Не-а! Я ведь знаю, что Кач-чан меня спасёт! — Очако пытается подавить зевок. — Ты ведь такой сильный и мускулистый… И горячий, мерзавец! Катсуки не особо понимает, как ему следует реагировать на последнюю фразу, но всё же он не заостряет на ней внимания. Ладно, может, если только чуть-чуть. — Ты считаешь меня горячим? — спрашивает он в шутку. — Пф, ты вообще себя в зеркало видел? Конечно! — Очако мягко улыбается, опять начиная зевать. Кровать одноместная, поэтому ему, Катсуки, придётся спать на диване. Не велика беда, но всё же для виду Бакугоу поворчал. Урарака сразу же уснула, оставляя Катсуки наедине со своими мыслями. Ночь выдалась немного прохладнее, чем обычно. Он сам не знает, почему не пошёл спать сразу: то ли это представление прогнало сон, то ли сам он был не готов сейчас просто уснуть. На душе стало немного тяжело. Луна спокойно светила, бросая свои бледные лучи на гостиничную кровать и Очако. Во время сна она была совершенно беззащитна. Даже и не скажешь, что вот эта милая девушка днём может убить акулу или заколоть дельфина. Ладно-ладно, он, конечно, преувеличивает. Катсуки садится на край кровати и вглядывается в её лицо. Совершенно обычное, совершенно нормальное. Бакугоу, честно говоря, видел девушек намного привлекательнее неё, но, как бы то ни было, влюбился он почему-то в Урараку, а не в них. Вздыхая, Катсуки встаёт и идёт к дивану. Когда Очако просыпается, Бакугоу уже успевает заказать завтрак в номер. Она кряхтит и мычит, не понимая, где находится. — Господи, голову поверни и не раздражай меня, — Катсуки хмурится и ставит телефон на зарядку. Урарака берёт с тумбочки таблетку и стакан с водой, выпивая всё залпом, после чего блаженно выдыхает. И в ужасе вскрикивает. — Б-бакугоу, слушай, я… — она начинает говорить, но Катсуки перебивает её: — Просто отдохни пока. Очако благодарно улыбается, после чего он продолжает, выходя из номера: — А потом мы поговорим, почему ты считаешь меня горячим.

ludovico einaudi - experience

Проходит ещё неделя и Катсуки с тоской думает о возвращении домой. Опять настанет та рабочая рутина, те споры родителей, та тишина и пустота квартиры; конечно, он любил свой город и страну, но Италия полюбилась ему. Здесь было спокойно и уютно, а солнце светило ярко-ярко, не боясь потратить всю свою энергию. И, чего уж греха таить, здесь была она. Ну и эти её придурки-друзья. Но они всё чаще и чаще стали оставлять их наедине — будто пронюхали всё, сволочи. Но с другой стороны Бакугоу был им благодарен: он хотел насладиться последними неделями этого жгучего лета вместе с ней. Она переехала в Италию из-за матери. Очако сама рассказала ему, как её родители развелись, как её мать не могла оправиться от разочарования и горечи; как потом она предложила Урараке улететь вместе с ней в солнечную Италию, где, по мнению матушки, не должно было даже остаться следа от горького ощущения предательства. Очако не могла видеть своего близкого человека таким разбитым, поэтому согласилась. Она бросила свою работу с неплохой прибылью, потратив все сбережения на небольшой домик в центре Италии. А Деку с Тодороки просто её лучшие друзья, которые, соскучившись по подруге, прилетели к ней, как только появилась возможность. Катсуки никогда бы не признался себе, но всё же он был благодарен им; он мог только представлять, как было одиноко Урараке в незнакомой стране, да ещё и без нормального знания языка. Это сейчас она ярко улыбается горожанам, разговаривая с милым акцентом, а тогда она, наверное, даже не могла сказать «привет» или спросить, какой сейчас час. Но в данный момент Бакугоу стоит на небольшом балкончике, выходящем из его номера, и смотрит на море. Ему нравится, как волны игриво плещутся, наваливаясь друг на друга. Запах свежести и некоторой сырости стал почти родным; солнечные лучи уже приветливо гладили Катсуки по щекам. — Кач-чан! Очако стоит внизу, высоко подняв голову. Бакугоу с интересом наклоняется, опираясь на перила. Девушка нервно смотрит на это, явно переживая о том, не свалится ли он вниз, но Катсуки совершенно по барабану на это. — Чего тебе? — её волосы треплет солнечный ветер. Бакугоу любуется ей, оставляя на своём лице подобие некой «дружелюбности». — Давай сегодня ночью погуляем! — она кричит громко, привлекая внимание людей. Дети глупо тыкают пальцем, неестественно хихикая. Бакугоу закрывает глаза и расслабляется. На его лице появляется невероятно тёплая и влюблённая улыбка, которая, конечно, покрыта бледной тенью горькой усмешки. Он хрипло смеётся; в его волосах тоже играет солнечный ветер, унося обиду и сожаление. — Конечно.