Твоя свобода

Freedom is another word for nothing left to lose.

      Это было невероятно, немыслимо, в это невозможно было поверить. Завороженный внимательным и ласковым взглядом зеленых глаз, в глубине которых поминутно вспыхивали янтарные блики, он боялся пошевелиться. Сам воздух казалось превратился в тягучую смолу, движения давались с трудом, мысли вязли и тонули в золотистом мареве. Наверное, так чувствует себя муха, попавшая в расплавленную на солнце патоку. Исход был предрешен, но как же ему хотелось погибнуть в этом сладком янтарном плену! Скуластое лицо, обрамленное длинными русыми волосами, озарилось детской и чуть насмешливой улыбкой, приблизилось вплотную. Он почувствовал, как тонкие и настойчивые пальцы легли на шею, увлекли вниз. Ухо обожгло горячим шепотом: «Мы уйдем из зоопарка…» Снова мелькнули озорные золотистые огоньки глубоких глаз. Их губы встретились… Дышать было мучительно трудно, воздух стал настолько густым, огненным и пульсирующим, что не проходил в легкие. Зажмурившись, он боялся открыть глаза, но осторожно провел языком по ряду неровных зубов, словно пробуя на вкус улыбку, сводившую его с ума. Спустя мгновение или тысячелетия они снова смотрели друг на друга. Он чувствовал себя беспомощным и жалким насекомым, пронзенным словно парой булавок острыми зрачками. Снова насмешливая ухмылка. Снова невозможно пошевелиться и сладостная мучительная несвобода. А нахальный взгляд бесцеремонно устремился вниз, в самый эпицентр его пульсирующего жара.       — Вставай! — шепотом прозвучал настойчивый приказ сквозь нарастающий гул, — Вставай…-И вдруг все застыло. Расплавленная смола в мгновение стала янтарем, остыла, умерла.        — Вставай! — Застекленевший янтарь разлетелся в дребезги на миллиарды осколков, голос стал неприятно высоким, резким, дребезжащим и пустым, как старая консервная банка.       Майор мучительно открыл глаза и увидел перед собой грузную фигуру своей вечно недовольной и раздраженной жены. Голову супруги венчали разнокалиберные цветастые бигуди. Многолетний потертый домашний халатик в цветочек вызвал привычную тоску напополам с легкой тошнотой.        — Вставай, сколько можно повторять? На работу опоздаешь!       Сидя за кухонным столом и прикрыв глаза, Мешков пытался всеми силами удержать стремительно таящие образы своего сновидения, не обращая внимание на непрекращающиеся придирки супруги. Сухопарый диктор из старого телевизора оптимистично рассказывал про годовщину революции и освобождение трудящихся. Под его бодрый бубнёж прекрасное янтарное видение исчезало стремительно и безвозвратно. Майор мысленно проклял трудящихся вместе с их свободой, печально вздохнул, допил чай и засобирался на работу. На улице его ждал проливной дождь.       Кое-как добравшись до комитета и изрядно промочив ноги, Мешков обреченно опустился в кресло. Время тянулось невыносимо медленно. Барабанящий по стеклу дождь убаюкивал. Насыщенный день, тяжкие думы и пререкания с супругой сыграли своё: майор начал клевать носом. В полудрёме мерещилось ему освобождение трудящихся, миссия, доверенная Мешкову лично Егором Летовым. В красной рубахе врывался он на завод и начинал саблей рубить конвейер, по которому тошнотворно медленно ползли бутылки с молоком «ЗА ВРЕДНОСТЬ». Когда все бутылки были разбиты, а конвейер, шипя, подобно злому дракону, испустил дух и остановился, майор гордо обернулся к рабочим и провозгласил: «ВЫ СВОБОДНЫ!» Он огляделся в поиске восторженных взглядов, но все только опускали глаза… Наконец один рабочий стыдливо снял сварочную маску и робко спросил: «Но что же нам делать с этой свободой?»       Громкий стук в дверь выдернул майора из сюрреалистично заводского сна. Пообещав себе поменьше смотреть новости, Мешков, потягиваясь и ежась от странных пережитых образов, медленно поплелся к двери. «Кому интересно дома не сидится в такой ливень? Наверняка, очередной диссидент набедокурил. У этих шизиков такая метеочувствительность, я слышал, чуть гроза или снег — и сразу обострение! Срочно надо что-то антисоветское выкинуть!..»       Мешков открыл дверь и замер. На пороге стоял ОН, запыхавшийся, всклокоченный и промокший до нитки.       Егор легко толкнул майора в грудь и тот попятился назад к рабочему креслу.       — Ну здравствуй, чёрный понедельник! — нараспев сказал Летов и смело шагнул вперед.       Сквозь рваные дыры его рубашки проглядывала бледная, покрывающаяся мурашками кожа, под которой при каждом вдохе обозначались рёбра.       На секунду залюбовавшись этим зрелищем, майор спохватился «Простудится же!» — Ты… ты уже вышел из больницы? Ты здоров и свободен? — пролепетал Мешков, опустившись в кресло.       — Свободен? — хохотнул Егор и, помедлив, добавил каким-то отстраненным и нездешним голосом: — Скажи мне, товарищ майор, что такое СВОБОДА?       Летов не торопясь стянул с правой стопы кед и вылил из него добрую порцию воды, прямо под ноги Мешкову. Тот инстинктивно отодвинулся подальше вместе с креслом. Словно не заметив этой реакции, Егор проделал ту же манипуляцию со вторым кедом.       — Я скажу тебе одну важную вещь, майор: у тебя, у всех у вас, извращенное, мелкое и трусливое понимание свободы… — Егор, поморщившись, зачем-то принялся расстёгивать рубашку. — Ведь вы думаете, что свобода — это некая привилегия, ценное приобретение, охотничий трофей или сколоченное состояния…       Набравшись смелости, Мешков поднял на него взгляд. В безумных зеленых глазах, словно болотные огоньки, блуждали всполохи потустороннего света.       — А на самом деле, Свобода — это безвозвратная потеря всего и вся! Это отчаянное и разгромное поражение! Это полный отказ от себя. И только утратив всё до конца, мы становимся полностью свободными!       Рубашка упала с плеч Егора, обнажив впадины ключиц, узкую грудь и мокрый впалый живот. Майор почувствовал себя крайне неловко. Разговор только начинался, а Мешков уже теряет его нить.       — Тебе не холодно? — участливо осведомился он.       Летов насмешливо фыркнул, обводя презрительным взглядом кабинет:       — Оглянись, майор! Ты никогда не будешь здесь свободен! Раб государства, раб системы, навязанных идеалов и принципов, собственной семьи, собственного тела, заключенный в карцер из рёбер, стреноженный надеждой и верой в спасение…       Внезапно Егор рухнул на колени. Майор буквально подпрыгнул в кресле:       — Ты чего это?! — интонация голоса была близка к панике.       — И только растоптав себя, распрощавшись с иллюзиями, отрекшись от всего, что было дорого… можно обрести свободу! — влажные руки легли на бёдра майора.       — Да с тебя вода до сих пор течет, ты мне всю форму зальёшь! — Мешков постарался высвободиться.       — Не волнуйся… это просто вода… пока что! — Летов похабно улыбнулся, обнажив неровные зубы.       Майор открыл рот и так не закрыл, когда худые пальцы вцепились в пряжку его ремня. То, что он так часто переживал в своих постыдных фантазиях и снах, грозилось произойти на самом деле… Объяснений происходящему было не так уж и много.       — Ты упорот! — констатировал майор, защищая ремень от нападок ловких пальцев.       — Обожрался в психушке колес или друзья твои дури принесли… И пришёл сюда, про свободу мне заливать!       — Нет! Я даже почти не пьян! — с гордостью ответил Егор.       Майор выдавил из себя набор невнятных звуков с вопрошающей интонацией, но Егор понял:       — Ты думаешь я не знал, что ты чувствуешь? Я же видел, как ты следил за мной, и неужели ты думаешь, что я был настолько пьян, что не почувствовал, как ты прижимался ко мне, таща из машины? Я все про тебя знаю. А стихи эти под дверь кто мне подсунул? Мы так ржали, их читая! Кузя вообще чуть не помер, а потом даже на музыку их положил. Вышло очень смешно, я тебе спою как-нибудь… после…       — Так… у тебя тоже есть… чувства? — робко поинтересовался майор и тут же пожалел.       Летов разразился смехом, но ремня в покое не оставил.       — Любви не существует, майор! Не на этом берегу, не в свободном мире подчинения, только за его пределами!.. И всё, что ты можешь дать мне — это унижение. -Егор оскалил зубы. — Если бы ты знал, как я презираю ГБ… И тебя, его верного пса, успевшего выслужиться, заработать спокойную старость, но внезапно открывшего в себе содомита! Возьми же меня!       Майору стало по-настоящему страшно. Его тайные желания неумолимо воплощались … в совершенно несусветном и пугающем виде. И если бы сейчас за спиной Егора вспыхнуло адское пламя, а на патлатой голове появились бы дьявольские рожки, он скорее всего не сильно бы удивился.       — Ты просто псих! — пробормотал он. — Правильно мы тебя в психушку упрятали! Вот только не долечили.       — А за помещение в психушку я очень благодарен! — мотнул головой Летов. — Я там между приемом неулептила и аминазина многое понял, и вообще любой здравомыслящий человек должен там обязательно полежать.       — Всё-таки под таблетками? — попробовал угадать Мешков. — Экспериментальное лечение? Электрошок?.. Лоботомия?..       Летов снова зазывно улыбнулся, от чего по спине майора пробежал холодок:       — Безумие, некоторым ужасным образом, — наивысшая свобода, ведь тогда человек не ограничен рамками общества. Всё, о чём ты писал, в чём боялся признаться… должно случиться прямо здесь!       Егор положил ладонь на ширинку майора и нахмурился.       — У тебя что… проблемы с этим?.. — немного разочарованно спросил он, но тут же злорадно просиял. — Старый импотент ГБ, тайно дрочащий на говнаря, это даже лучше! — и снова завозился с ремнём.       — Я не импотент! — обиделся Мешков и поспешил затянуть ремень обратно. — Просто я не могу вот так! — он покраснел.       — Как так? — поднял бровь Егор. — Без штампа в советском паспорте? Или без изделия номер два?       Майор поморщился от мерзкой шутки.       — Я же тебе блага хотел… Игорь! — он впервые робко назвал своё наваждение по имени.       — И как же ты интересно это благо представляешь? Чтобы меня в комсомол приняли? Или может жигули дали? Нет, единственное благо от тебя — это растоптать меня и унизить.       Майора начинала раздражать выделенная ему роль мерзкого чудовища:       — Так пойди к люберам! — резонно предложил Мешков. — Они тебе и очки разобьют, и шею свернут. Тоже неплохая участь.       — Я проходил это, — серьёзно ответил Летов. — Нарывался на драки в электричках, гулял с разбитыми очками… думал о возможной смерти, способной освободить от рабства, развеять туман… Но этого мало! Только ты можешь унизить меня должным образом, втоптать в грязь своим сапогом, забрать всё и одновременно подарить то, что сильнее, острее и страшнее смерти.       — Игорь! — воскликнул вконец отчаявшийся майор. — Скажи честно, тебе же, наверное, плохо?       — Конечно! — страстно согласился Летов, на минуты оставив свою борьбу с гбшным ремнем. — Я страдаю, я мучаюсь, я постигаю низы бытия!       — Поэтому, наверное, и пьёшь? — с новой проснувшейся надеждой спросил майор.       Летов на секунду замер, задумавшись, но быстро ответил:       — Да нет, Вов, я просто пить люблю… У тебя коньяка не будет?       — Что?! — подпрыгнул на кресле майор.       — Товарищ майор, у вас коньяка не будет? — послышалось из-за двери. — Сегодня у капитана годовщина свадьбы, а мы и забыли с ребятами.       Пробудившись окончательно, Мешков с ужасом огляделся по сторонам.       — Товарищ майор?.. — с надеждой повторил голос. — Вы кажется говорили, что не пьёте, а я у вас бутылку армянского видел…       — Найдётся-найдётся для такого повода! — поспешно выпалил Мешков, стряхивая с себя сонную одурь.       За дверью послышались слова благодарности и удаляющиеся шаги.       — Что за день! — выругался майор.       Его взгляд опять принялся блуждать по кабинету и остановился на высыхающей на полу луже дождевой воды. Майор растерянно заморгал и поднял взгляд на портрет Феликса Эдмундовича.       — Я же ему блага хотел! — горячо признался майор.       Он вдруг задумался о том, что же такое благо и какое оно у каждого. И что он никогда не узнает, что творится в чьей-то буйной, не усмиренной препаратами голове. И еще он вдруг болезненно почувствовал, что в этом мире есть вещи, которых ему никогда не постичь и, наверное, не стоит даже пытаться. Оставалось только понадеяться, что Егор Летов никогда не прочтёт его стихов и не положит на музыку.       — Надо бы уже телефон того психиатра узнать… — пронеслось в голове Мешкова.