Кукла

Ника перебирала содержимое большого шкафа, которое не ревизовали, наверно, со времени смерти старшей тетки. Шкаф был старинный, довоенный, а может — как знать — и того старше. В детстве Ника, как и предыдущие поколения детей, росших в этой квартире, часто забиралась во вместительное нижнее отделение шкафа, воображая себя то первобытным пещерным человеком, то бурундучком в дупле, с запасами печенек, а то и драконьей принцессой в уютной норке с сокровищами. Сейчас это самое нижнее отделение было почти под завязку заполнено постельным бельем, по большинству еще советским, но в совершенно новом состоянии: накупили в свое время белой бязи, нашили — но и половины не износили за прошедшие годы. С легким шорохом вывалился из уголка сухой листик герани — неведомо зачем сюда кем-то сунутый, так как моль вроде бязью еще не питалась. Набрав среди разномастных стопок пять полных комплектов постельных принадлежностей, Ника решительно оттащила их на диван, к полусложенным сумкам. В конце концов, то, что годами без дела лежало в городской квартире, теперь могло отлично пригодиться дядиной семье в деревне. Чуть позже туда же отправились парочка огромных банных полотенец, цветастая скатерть и давно собранный пакет с одеждой на девочку-подростка, для средней из двоюродных сестер. Ехать к дяде предстояло завтра, так что сегодня пришлось встать рано утром и полдня потратить на сбор заказанных вещей. За одной из массивных тканевых стопок нежданно отыскался черный мешок со старыми фотоаппаратами и принадлежностями для них. Ника в технике разбиралась мало, так что находке предстояло отправиться к троюродному брату Вадиму, который из нынешнего молодого поколения семьи лучше всех соображал, что с каким агрегатом можно сотворить и куда что пристроить. Найдя все нужное и еще немного сверх того, Ника все же закрыла просмотренное нижнее отделение и решительно перешла к копанию в среднем. Часы, обретавшиеся на столе, показывали 10:58. С улицы под окнами слышался шум машин. В ящике за окном наслаждались солнцем и теплом довольные кактусы. Откуда-то сверху, с безоблачного голубого неба, послышался приближающийся низкий гул, и Ника взглянула в сторону окна, надеясь все же увидеть то, что видела уже сотни раз, но всякий раз любовалась как впервые. Но увы, шум прошел чуть стороной, и в видимой за окном части неба мелькали лишь неугомонные голуби, перелетавшие между крышами ближних домов. Последняя вещь из тех, которые сегодня надо было найти и упаковать, сама мягко свалилась в руки, завернутая в старую наволочку, но отлично узнаваемая на ощупь сквозь тонкую ткань. Развернув ее, Ника со смутным и странным чувством впервые за десять лет взяла в руки знакомую и когда-то любимую куклу по прозвищу «мадама» или «котя». *** Кукла была старая, чудная и производства не местного — прадедов младший брат привез, когда в сорок пятом вернулся с войны. Самого его Ника, конечно, помнить никак не могла, однако по рассказам дедушки и папы знала достаточно много. Они вспоминали, что «дядя Ваня» на войну ушел девятнадцатилетним парнем, семью тогда завести еще не успел. Везучий был, хоть в родном селе слыл немного бестолковым. Один раз даже похоронку на него получили, уже оплакать успели, а после узнали, что ошибка вышла — жив остался, только ранен. Так и провоевал до конца войны, больших чинов и наград не выслужив, и до самого Берлина дошел. Кое-кто из воевавших односельчан вернулся домой не с пустыми руками — нахватали в далеких германских землях чего по мелочи, что можно было в мешок припрятать. Один сосед жене платье приволок, правда, ношеное немного, но все равно красивое. Другой дочке ботинки раздобыл, а жене чулки, да не простые — натурально шелковые, и еще миленькую фарфоровую чашечку с цветочками, и как только умудрился не расколотить, пока вез! Прапрабабушка была женщина суровая и очень хозяйственная, так что, как ни счастлива была благополучному возвращению третьего сына — все же подумывала, догадался ли раздобыть чего хорошего и полезного. А то вон соседи разжились кой-чем, значит, была возможность. Увы, у самого Вани насчет хорошего и полезного было какое-то свое соображение, за что он и прозван был бестолковым. Привез одну только деревянную куклу, да еще странную какую-то: тело по виду женское, обряженное в тряпичное красное платье, а голова — лопоухой кошки с одним оставшимся глазом из цветной стекляшки. Мамаша ругалась, дескать, хоть бы кофт каких завалящих парочку подобрал, ведь обносилось все семейство, ни ей самой, ни младшим девкам надеть нечего, одно старье осталось шитое-перешитое, тремя поколениями заношенное. А вот племяшки — дочки самого старшего брата — подарку очень даже обрадовались. Так и осталась в семье эта странная немецкая кукла, сделанная, наверно, не на заводе, а каким-нибудь кустарным умельцем. За долгие десятилетия, прошедшие с сорок пятого года, ею успели поиграть и те самые Ванины племяшки — то есть прадедовы дочки и дедушкины сестры, потом уже их дочки и внучки, а от одной из тех она уже и перешла к самой Нике, а потом и к ее младшей сестре. За это время красное платье куклы совсем истрепалось, и маленькие хозяйки соорудили ей целый набор новых нарядов, пошили из найденных красивых лоскутков. Уже в начале девяностых, неудачно уроненная одной из троюродных сестер Ники, кукла лишилась последнего «родного» стеклянного глаза, на место которого тоже приклеили темную маленькую пуговичку. У куклы-кошки перебывало за ее долгую жизнь много имен, по предпочтениям каждой из владелиц. Однако очень часто, чтобы не путаться, о чем идет речь, ее именовали просто «кошкой» или «мадамой», а то и обоими этими прозвищами вместе. Последний десяток лет кукла лежала без дела, ждала новых хозяек. Ника повзрослела, ее сестра Света просто очень рано потеряла интерес к игрушкам, а девочек помладше в семье тогда не было. Но вот недавно деревенский дядя Миша женился второй раз. У его новой жены была дочка-подросток от первого брака, а теперь подрастала уже и общая. Для младшенькой и попросили старинную семейную куклу, которую многие из старших уверенно признавали чем-то вроде оберега, нимало не смущаясь известным «вражеским» происхождением игрушки. Знакомый небесный шум раздался снова, плавно приближаясь, и Ника, не утерпев, подошла к окну. «Был вчера шумный дождь весенний, но сегодня туман растаял, — пришли на ум строчки из пока еще не написанного стихотворения. — Истребители в чистом небе — не воюют, просто летают». — Трое, да еще так низко, — в задумчивости поделилась она мыслями с молчаливой куклой. — Нам приятного дня желают. Три серых востроносых силуэта исчезли за высокими крышами дальних домов, и только идущий следом затихающий шум еще напоминал о кратком и чудном видении. «Вот интересно — видели же в новостях, знаем в теории, что эти штуки для войны, для убийства и разрушения. Но все равно живем тут и каждый раз любуемся, как красиво летают». Начавшийся день, украшенный таким странным красивым пожеланием, и впрямь был приятен, полон солнца, цвета и жизни. Июнь, с его дождями и туманами, только маячил впереди, а заканчивающийся май успел вдоволь порадовать ясной погодой, радостной салатной зеленью вязов и почти жарой — ровно на той тонкой грани, когда тепло приятно, а не слишком давит. Ветерок, пролезавший в чуть приоткрытое окно, нес запах выхлопных газов, шевелил отдернутую занавеску и листики помидорной рассады. Ника и сама сейчас чувствовала себя полной жизни и молодой силы — не растраченной еще на тяжелую работу, не задавленной годами и невзгодами. Сама не выцветшая, еще яркая, с гладкой светлой кожей и крепким здоровым телом. И жизнь впереди и вокруг кажется такой же яркой, пронизанной тысячами открытых дорог, из которых можно выбрать любую, и любая может привести куда-нибудь к пока неизвестной, но точно замечательной цели. Зовет нас дорога, весь мир впереди Лежит, ожидая ловцов приключений. В нем горы и реки, в нем солнце и тени. Мы все это встретим на нашем пути. Кукла-кошка, обряженная нынче в платье из старой джинсы, глядела пуговичными глазами и слушала, как хозяйка (пока еще хозяйка) одаривает ясное домашнее утро песней то ли из старинного мультика, то ли из собственной головы. Кукла помнила много хозяек, много песен, желаний и фантазий, много жизней за одну свою… Помнила все, разве только сказать не могла. Кукла помнила и свою первую настоящую хозяйку Луизу, пропавшую неведомо куда давным-давно, как раз перед тем, как саму кошку взял из опустевшего дома тот странный молодой мужчина… *** Луиза осталась навечно в давно ушедшей весне сорок пятого года, в яме на заднем дворе дома, смотря неподвижными мутнеющими глазами в бледно-голубое небо. На застиранном светлом платье, на груди и животе, словно бы расцвели несколько темных неровных цветов. Но этого кукла, конечно, помнить никак не могла.