Мой мальчик

Хэнк Андерсон чрезмерной пассивностью никогда не отличался. Скорее даже напротив, в лучшие свои годы он был готов бросаться на каждого правонарушителя с остервенением голодного боксера, натасканного на ублюдков, в то время как многие его сверстники тихонько сидели за рулем, чинно наблюдали за миром по ту сторону стекла и, мерзко причмокивая, впихивали в свои улыбчивые пластилиновые рты жирные, пузатые, прямо как они сами, пончики. Однако, каким бы деятелем ни был Хэнк в «свои лучшие годы», «лучшие годы» давненько приказали долго жить, и теперь, неаккуратно наливая себе в сколотый стакан ароматный бурбон, едва не расплескивая его по столу, он раздумывал о том, что дерьма, для которого он уже слишком стар, в его жизни внезапно стало слишком много. СМИ, как, впрочем, и в далеких десятых годах, пороли чушь о том, что средняя продолжительность жизни американца – девяносто один год, что в экологию вкачали столько денег, что Мать-Земля буквально писалась от счастья за свое долгожданное благосостояние, что андроиды, эти милые, дружелюбные, настроенные на добро и позитив бутузы, тратят свою свободу на то, чтобы добровольно переводить через дорогу розовощеких старушек, но Хэнк верил, и то с натяжкой, только в последнее. Какой толк ему был от среднего возраста жителя Америки, если сердце отказывало уже в пятьдесят, и от экологии, если он безвылазно сидел в своей холостяцкой конуре? А вот андроид у него был. С некоторого времени. В тот конкретный момент, когда Хэнк заливал в себя горячительное без особого желания показываться внезапно обретшей душу железяке на глаза, андроид как раз был занят тем, что с периодичностью раз в десять минут переключал каналы. Независимо от того, что было в программе, он терпеливо выжидал эти чертовы десять минут, чтобы, как Коннор сам пояснял, «понять, что могут предложить среднестатистическому человеку развлекательные ветки вещания». Он, очевидно, был одержим идеей поставить себя на место среднестатистического человека, и Хэнк уже предвкушал, какой крови ему будет стоить попытка вдолбить этому Пиноккио, что быть «настоящим мальчиком» - не значит быть «усредненным потребителем». Он решил так: до тех пор, пока мальчишка сам не поймет, что телевидение пропихивает в массы отходы жизнедеятельности элитарной культуры, пусть смотрит что душа пожелает, хоть порно, хоть мыльные оперы, хоть фильмы категории B, раз уж имитация человеческой деятельности вселяла в Коннора надежду стать живым. Хэнк знал, что от просмотра телевизора паренек дышать не начнет. Он в целом относился ко всей этой идее «равенства» весьма скептично, потому что был одним из тех людей, которые прекрасно понимали и никогда не отрицали физических и психических отличий андроидов от людей. Тем не менее, рабство в его представлении было тем еще бесполезным дерьмом, и делать такие выводы ему не мешало даже то, что он, как говорится, был «белым неугнетенным цисгендерным и, кажется, гетеросексуальным мужчиной». Рабство – хуйня. Этому его учила мать. Этому он хотел научить сына. Этому своих братьев и сестер учил Маркус. Останься Коннор на стороне бездумного подчинения человеческим приказам, Хэнк наверняка был бы первым, кто пустил бы ему в лоб пулю. Или нет. Тут уж как посмотреть. - Удивительно, – ляпнул Коннор, обращаясь то ли к себе, то ли к Хэнку. – Я ознакомился с тридцатью семью телевизионными программами, и только четыре показались мне хотя бы немного интересными. - Дай угадаю, - Хэнк снова плеснул себе в стакан бурбон, - каналы про животных и детские обучающие телепередачи? Коннор кивнул. На его лице застыло выражение искренней андроидской растерянности, перемежаемое тревожным блеском пожелтевшего диода. Андроид, судя по всему, не до конца понимал, как этому кожаному мешку с костями и мышцами иногда удавалось просчитывать его умозаключения, но Хэнк ничего странного в этом не видел. Когда-то он был отцом. И он прекрасно знал, что может заинтересовать ребенка. Да, в его представлении Коннор был ребенком. Возможно, переростком, вундеркиндом, мутантом, но все еще ребенком. Глядя в его ничего не понимающие и, в то же время, понимающие абсолютно все, карие глаза, Хэнк невольно ловил себя на мысли, что эта высокотехнологичная машина, запрограммированная на то, чтобы быть многократно умнее, продуктивнее и способнее человека, ничем от пятилетнего мальчика не отличалась. Видеть сына в куске металла и пластика было… Очень тяжело. - Меня также заинтересовал документальный фильм о зарождении теории многомировой интерпретации, - Коннор глупо и не к месту, как и всегда, улыбнулся, - крайне любопытная работа. Не хотите однажды оценить этот уникальный научный труд вместе со мной? Я не стал досматривать, чтобы у нас была возможность совместно провести досуговое время. Хэнк рассмеялся в стакан. Да, Коул бы такой хуетой ни в жизнь не заинтересовался, даже будь он двадцатилетним (или на сколько лет там выглядел Коннор?) гением. - Обязательно, Коннор. Только тебе придется объяснять мне весь этот физический бред, потому что я далек от всего, что связано с наукой. - Вы как минимум понимаете, что теория многомировой интерпретации относится к области физики, лейтенант. «Нет, говорящие часы, я просто сказал наобум». Хэнк любил и ненавидел быть пьяным. Любил – потому что насущные проблемы отходили на второй план. Ненавидел – потому что на первый план выходили проблемы дней давно минувших. Обнимаясь с бутылкой, он не очень хотел вспоминать все, что произошло за то время, пока с ним был роботизированный напарник, но, по крайней мере, он не думал о том, как потерял жену, сына, самоуважение и тягу к жизни. Он думал о том, как несколько тысяч (тысяч?) раз чуть не потерял Коннора. - Эй, пацан, - обратился Хэнк к нему, не поднимая головы, - если отрублюсь, не вздумай меня перетаскивать. Не убивай к хуям мою гордость. - Хорошо, лейтенант, - отозвался андроид и щелкнул пультом, чтобы переключить очередной канал, - но я буду вынужден сделать это, если вы упадете. В ваших интересах самостоятельно добраться до спальни. Да не хотел Хэнк спать. Он вообще ничего не хотел. Даже сдохнуть, в кои-то веки. Может быть, все было не так уж и плохо. - Спасибо за то, что больше не обращаетесь ко мне «эй ты», «штука», «робокоп», «мультиварка», «робот-пылесос», «хороший маленький робот», «оно» и «железяка», - внезапно сказал Коннор своим привычным около-радостным, около-восторженным, около-никаким тоном, - это очень много для меня значит. В груди стало тесно, и на душе – нехорошо. Нет, все было просто отвратительно. - Всегда пожалуйста, мультиварка. Хэнк знал, что Коннор не сразу поймет иронию, но все-таки надеялся, что мальчишка не примет это близко к сердцу. Доверять людям, даже будучи одним из них, было сложно. Каково было андроидам?.. - Тогда, в “Cyberlife”, - тяжело вздохнув, начал Хэнк издалека, - когда ты спас меня от своего злого брата-близнеца, ты был уверен в том, что я не застрелю тебя по ошибке? Мы, люди, полагаемся на эмоции, а это не самая статичная в мире штука. И не самая полезная. - Я был уверен в вас, - поступил незамедлительный ответ. – Так же, как и вы – были уверены во мне. Будь у нас менее доверительные отношения, я бы попытался взять инициативу в свои руки, но после всех наших взаимодействий я понимал, что вы не допустите моей повторной гибели. Эмоции действительно могут подвести человека, но я рад, что положился на ваши эмоции, а не на свой холодный расчет. Маленький девиант снова говорил умные вещи, но Хэнку, даже несмотря на то, что он в своем незавидном состоянии захмелевшего туловища понимал всего половину им сказанного, было приятно. Коннор медленно обрастал человеческими качествами: чаще говорил, что он был рад, чаще рассказывал о своих представлениях, о том, как он видит ситуацию, о том, что он чувствует. С одной стороны, это было грустно. Словно слепой человек рассказывал о своих разноцветных снах, не имея при этом ни малейшего понятия о том, какие участки мозга должны были раздражать отдельные цвета. Но с другой стороны, слепой человек был рад тешить себя надеждами. Был счастлив плодить иллюзии. Он восхищался, представляя себя в чужом обличии, втиснутым в тело того, кто действительно мог видеть. Кем был Хэнк, чтобы запрещать калеке мнить себя полноценным?.. Никем. «Один из вас – мой напарник». «Один из вас – мой мальчик». «Один из вас – моя семья». Хэнку было невыносимо. Он чувствовал себя предателем, променявшим светлое прошлое с женой и сыном на туманное будущее с машиной, которая никогда не состарится и наверняка его переживет. Его разум и сердце хаотично цеплялись то за желание остаться прежним Хэнком, алкоголиком, невротиком, глубоко травмированным человеком, который не мог отпустить свои воспоминания, то за необходимость жить дальше и заново учиться чувствовать, заботиться и оберегать. Закрывая глаза, он, как в кошмарном сне, попеременно видел то самого себя, несущего в непроглядную тьму крохотное окровавленное детское тело, рыдающее от боли и обиды, то умиротворенное, спокойное, застывшее с ангельской улыбкой на губах лицо Коннора, погибшего у него на руках после акта бездумного, незапрограммированного, человечного самопожертвования. Хотелось скулить по-собачьи и пить, но вместо этого Хэнк просто смотрел на андроида, заинтересованно разглядывающего что-то происходящее на экране. Кем бы ни был тот, кто создал Коннора таким, он хорошо постарался. - Почему вы так на меня смотрите? – диод мигнул красным. - Я сделал что-то не так? Хэнк усмехнулся. - Ты, кажется, сказал мне однажды, что можешь быть для меня кем угодно, в том числе и собутыльником. Это все еще в силе? Или теперь, раз уж твои друзья-консервные банки добились признания, мои желания касаемо тебя будут рассматриваться твоей маленькой девиантной головой как посягательство на права и свободы? - Ни одно ваше желание касаемо меня не будет рассмотрено мной как посягательство на что бы то ни было, лейтенант, - Коннор тревожно поджал губы, и это показалось пьяному Хэнку не просто забавным, но и чертовски очаровательным, - отчасти потому, что я благодарен вам за пробуждение во мне черт девианта. - Вот как? – Хэнк насупился. - Если я на это повлиял, то, выходит, я тебя нехило так в мозг трахнул. Это звучит нихуя не как повод для благодарности. Ты ударился? Коннор растерянно улыбнулся и наклонил голову к левому плечу, пытаясь переварить «сложную человеческую метафору с откровенно пошлым подтекстом, которого можно было бы избежать, при этом не утратив смысл сказанного». Диод отчаянно привлекал к себе внимание, то и дело вспыхивая золотым, но лицо тревоги не выражало. Будь он человеком, Хэнк посмел бы предположить, что мальчишка что было мочи пытался себя понять. - Представьте, лейтенант, что вся ваша жизнь состоит из предписаний, правил и последовательности действий, которые вы не можете контролировать и осознавать до конца. Представьте, каково это: жить с целью, достижение которой сделает вас бесполезным и приговорит к смерти, равно как и ее игнорирование. Не то чтобы я ощущал неудовлетворение своим положением так, как это свойственно живому существу, но, сэр, могу вас заверить: смерть пугает даже тех, кто толком не живет. У нас никогда не было и нет права надеяться на что-то после гибели, поэтому, очевидно, я и не мог рассматривать такое существование как полноценное. После того, как я начал работать с вами, я, кажется, начал лучше понимать, что из себя, с точки зрения гуманизма, представляет андроид-девиант. Затем мои догадки укрепились, поэтому, когда Маркус попытался меня завербовать, я уже был готов дать отпор своей системе. Вероятность того, что я примкнул бы к девиантам без вашего прямого влияния на мое восприятие реальности и человечности, была равна примерно двадцати процентам. Это ничтожно маленькие цифры с точки зрения статистики. Хэнк все слушал, и слушал, и слушал занудные речи, и с каждым новым словом ему было все больше плевать на то, что там Коннор вообще говорил. Постепенно он перестал улавливать смысл, и даже не сразу понял, когда андроид замолчал и застыл в ожидании какого-то ответа. - В общем, ты будешь выполнять мои просьбы, потому что благодарен мне за трещину в твоей голове, я правильно тебя понял? Коннор согласно кивнул. - Только в том случае, если ваши просьбы не будут предполагать прямое или косвенное нанесение вреда мне или вам самому. Интересно, считалась ли просьба «игнорируй мои попытки самоустраниться» косвенным нанесением вреда? Законодательно – да, безусловно. А с точки зрения машины?.. Не машины, нет. «Моего мальчика». - Для начала, завязывай со своими «сэр» и «лейтенант», будь так добр. Подпиши мою кислую морду там у себя в воображаемом списке контактов моим именем. Мы не на работе сейчас, чтобы ты формальничал. Андроид понятливо кивнул. - Хорошо, Хэнк. Сразу стало легче жить. - А теперь ответь на вопрос: тебя не замкнет, если ты со мной выпьешь? Я знаю, что тебе любой алкоголь – как слону дробина, в тебя даже если цистерну абсента влить – ты не почувствуешь. Но ты бы знал, как мне надоело чувствовать себя алкоголиком. - Вы - алкоголик, – без доли сожаления ответил Коннор. – Чтобы перестать себя им чувствовать, полагаю, надо перестать им быть. - Будешь хамить – я тебя отключу. Коннор довольно усмехнулся, и Хэнк успел подумать о том, что его лицо выглядело очень живым и настоящим, когда он пытался иронизировать или ерничать. Чувство юмора, вшитое в его программу, было, конечно, очень сомнительным, и зачастую казалось, что ему в голову просто загрузили сборник второсортных анекдотов для интеллигенции и снобов, над которыми принято смеяться, прикрыв пальцами губы, но иногда… Иногда он был неплох. Особенно когда издевался от души, а не из-за встроенной вредности. - Я был бы рад составить вам компанию, Хэнк, и совсем не потому, что вы мне приказали. Я действительно очень хочу провести вместе немного времени. Если совместное употребление алкоголя – это то, что кажется вам оптимальным вариантом для нашего времяпрепровождения, то я не могу быть против. Хэнк даже не знал, радоваться ему или нет. Да, вроде бы, Коннор был готов выпить с ним, но в то же время он был согласен на это только потому, что хотел иметь с ним, Хэнком, что-то совместное. Хотел не быть одиноким. Хотел проявления внимания, общих интересов и занятий, хотел чувствовать себя маленьким винтиком в составе механизма огромного мира, в котором все были при деле, не являясь при этом рабами, хотел быть не раздражающим и не бесполезным. Это жадное желание быть «одним из» вызывало у старика противоречивые чувства. Он мог как подыграть слепому калеке, так и выколоть ему ничего не видящие глаза, чтобы тот не тешил себя бессмысленными мечтами о красочном мире, который якобы терпеливо ждал его возвращения. Мужчина усмехнулся самому себе. Нет, он не был садистом. Временами он, вне всякого сомнения, палку перегибал, да и в целом был твердолобым дебилом, но уж точно не тварью, которая могла позволить кому-то страдать из-за всей той чуши, которую он сам себе надумал. Коннор… На самом деле, Коннор был просто замечательным. Он был трепетным, отзывчивым, искренним, понимающим, сочувствующим мальчонкой, пусть и в меньшей степени, чем живое существо. И дело было вовсе не в том, что его нарочно создали идеализированной копией человека. Нет, андроид модели RK800 был довольно плоским и ничего из себя не представляющим, в то время как Коннор – совершенно особенным. Взяв в руку одну только полупустую бутылку, без стаканов, Хэнк тяжелой поступью, немного пошатываясь, кое-как добрался до дивана и грохнулся рядом с сидящим в своей любимой позе образцового Кена Коннором. Это идиотское положение, - ладони на коленях, спина выпрямлена, подбородок вздернут, - раздражало лейтенанта с их самой первой встречи, поэтому он, опустив свою медвежью лапу на аккуратное плечо, несильно сжал искусственную кость через мягкую ткань форменной рубашки и встряхнул андроида, чтобы выбить его из равновесия. - Расслабься, мы с тобой не на опознание едем. Коннор закрыл глаза. Сначала он, не отрывая рук от колен, откинулся на спинку дивана, промял ее плечами и лопатками, чтобы почувствовать мягкий материал, и уже потом, секунд десять спустя, попытался принять более раскрепощенную позу, немного разведя в стороны ноги и опустив ладони на диван. В таком положении ему было откровенно неудобно, он не двигался, не разговаривал, только хмурился и поджимал губы, и, хоть Хэнк и не видел его диод, он предполагал, что тот мигает красным. Человеческая сущность не могла позволить ему представить, как мог себя чувствовать андроид, столкнувшийся с такой бытовой ситуацией, в которой, казалось бы, даже нервничать было не из-за чего. Однако самыми тяжелыми для Коннора как раз оказывались бытовые ситуации. Он справлялся со всякой сложной многоуровневой задачей на раз-два, щелкал логические загадки, как орешки, и даже диалог строил грамотно, хоть и не очень умело, но все, что касалось взаимодействия с самим собой как с живым существом, а не механическим, давалось со скрипом зубов и шестеренок в голове. Он пытался. Каждый искусственный мускул его ненастоящего лица был напряжен, каждое ломаное движение пластиковых пальцев по обивке дивана было неестественным и вынужденным, и, если бы он умел дышать, сейчас он уже давно бы хватался за грудь, задыхаясь в приступе панической атаки. Коннор не знал, что такое «расслабиться», он не знал, что такое «уют», «покой» и «комфорт», но продолжал расшибать лоб о невидимую стену, выполняя поставленную задачу. Это упорство нельзя было выкурить из него ничем, потому что оно было основополагающей как его кода, так и его характера, если суррогат, созданный по образу чужих идеалов, можно было считать полноценным характером. Хэнку жалко было смотреть на несчастного мальчишку, поэтому он, тяжело вздохнув, решил над ним сжалиться: - Если тебя так корежит из-за того, что я не даю тебе сидеть в позе шарнирной куклы, то лучше не потакай мне. Я не хочу, чтобы тебе было больно. - Андроиды не испытывают физическую боль, - абсолютно спокойным голосом ответил Коннор, не открывая глаз. – Мне просто нужно привыкнуть. Дайте мне немного времени, Хэнк. Ну, хотя бы не «лейтенант». Уже лучше. Не зная, как поддержать того, кто ничего не чувствовал, мужчина перекинул руку через плечи андроида и некрепко прижал того к себе. Эти неполноценные объятия никакого эффекта оказать не должны были, но, видимо, по воле всех высших сил, оказали: Коннор совсем немного, но все-таки заметно расслабился, почувствовав предплечье под своей шеей и пальцы на плече. Он распахнул глаза, поморгал, повернул лицо к Хэнку и, криво, словно ему только что вырвали все ногти, улыбнувшись, неестественно тихим для него голосом произнес: - Спасибо. Как там говорят? «Глаза на мокром месте»? Да, пожалуй, эта идиома как нельзя лучше описывала тот щенячий взгляд, который бурил глубокую дыру то ли в глазницах Хэнка, то ли в его душе. Андроиды умели плакать, он это хорошо знал, но видеть слезы в глазах Коннора было так… Неправильно. Он казался сильнее, чем другие андроиды. Он не мог взять и расплакаться просто из-за того, что у него не получалось удобно усесться на диване. - Ты уверен, что тебе не стало хуже после того, как ты решил пойти против своей пресловутой программы? – невзначай поинтересовался Хэнк. Этот вопрос его действительно не на шутку волновал, особенно после тех пяти раз, когда он обнаруживал Коннора играющим в русскую рулетку. Не то чтобы он переживал за андроида. Тот, в конце концов, прекрасно знал, как ему нужно покрутить барабан, чтобы ни за что не умереть, имея в нем даже шесть патронов, но иногда его тяжелый взгляд навевал тревожную мысль о том, что он так же прекрасно знал, как ему нужно покрутить барабан, чтобы, несмотря на пять холостых, один боевой непременно попал в висок. Хэнк помнил, что девианты, находящиеся в состоянии эмоционального напряжения, нередко самоустраняются самыми ухищренными способами, и, честно говоря, ему совсем не нравилась перспектива оттирать от своих стен голубую кровь напарника-самоубийцы, как ему, должно быть, не очень хотелось оттирать от них же его мозги. У них было много общего. - Я хочу ответить, что уверен, но это будет ложью, - Коннор задумчиво посмотрел через плечо Хэнка на спящего в углу Сумо, - а вы, как мне кажется, заслужили правды. - Тогда расскажи мне, что с тобой происходит, - смерив бутылку тоскливым взглядом, Андерсон отставил ее на столик слева от дивана. Похоже, планы на собутыльничество откладывались, и им на замену приходили задушевные разговоры. Возможно, не такой уж плохой исход, тем более, что после закрытия дела они оба неплохо изголодались по здравому социальному взаимодействию. Коннор немного повернул корпус к Хэнку и нахмурился. - Мне кажется, что я чувствую что-то из ряда вон выходящее, никоим образом не предписанное, но не могу до конца убедить себя в том, что это действительно мои чувства, а не какая-то побочная ветвь моего кода, о которой мне просто не сообщили после сборки. Я постоянно балансирую на грани, и с каждым днем я все чаще думаю о том, что лучше бы я упал. Все, что я, как мне кажется, испытываю, такое невпопад, такое… Натянутое. Я смотрю на то, как Маркус себя ведет, и не могу отличить его от человека. Я смотрю на то, как веду себя я, и не могу отличить себя от пластиковой куклы, – его голос дрогнул, как если бы он действительно мог разрыдаться посреди разговора. – Я не понимаю, где заканчивается андроид-Коннор и начинается человек-Коннор. Начинается ли он вообще. Я чувствую, знаю, что чувствую, но вместо того, чтобы выразить эти чувства, я их симулирую. Симулирую усталость, симулирую заинтересованность, симулирую симпатию, симулирую страх, тревогу, тоску, одиночество… - Если ты симулируешь, то выходит у тебя неплохо, - перебил его Хэнк, - и, возможно, ты станешь первым андроидом, получившим театральное образование. Но давай для начала ты послушаешь, как это выглядит с моей стороны? Коннор неуверенно кивнул. Хэнк закинул ногу на ногу, невзначай толкнув андроида коленом, прихватил мальчишку за волосы на затылке и довольно грубо, скорее как собаку, чем как человека, погладил его по голове. Коннору, судя по непониманию во взгляде, чувствовать чьи-то пальцы в своих волосах было непривычно и странно, но, тем не менее, он не стал сопротивляться и уточнять причины этого действия. Хэнк бы и не объяснил. - Ты убеждаешь себя в этом с тех самых пор, как мы познакомились, потому что боишься, - мужчина потянул Коннора на себя, и тот, издав какой-то странный приглушенный звук, означающий, скорее всего, фатальную системную ошибку, опустил голову на его плечо. - Но чем больше ты пытаешься это доказать, тем хуже у тебя получается. Я вижу, как тебе больно, сынок. И прежде чем ты опять скривишь свою кислую мину и сообщишь мне, что вы, андроиды, боли не чувствуете, я хочу напомнить тебе, что боль бывает не только физической. Если ты не испытываешь как такового раздражения своих псевдо-нервов, когда кровоточишь, или соскребаешь с асфальта свои разъебанные компоненты, или лежишь в грязи с оторванными ногами, это еще не значит, что тебе не может быть больно. Боль – это страдание. Страдания иногда могут быть глубже, чем ты думаешь, и то, что ты рассказал мне сейчас, ничем кроме страданий не является. Ты мечешься, не можешь понять, что ты, кто ты, не находишь в себе сил на то, чтобы прервать свое существование, но, в то же время, не уверен, что оно имеет смысл. Я знаю это чувство, Коннор, и не потому, что мы с тобой одинаковые. Мы не можем быть одинаковыми. Я знаю это чувство, потому что я несколько лет борюсь с желанием убить себя, и порой оно побеждает. Мои привычки, образ жизни, депрессия, импульсивность, агрессия, грубость, - это все та же система, из которой я, блять, полжизни выпутаться не могу. Сколько времени ты живешь? Полгода? Этого ничтожно мало, мой мальчик, чтобы научиться себя понимать. - Но Маркус… - Маркус целуется с первой встречной куклой, потому что думает, что эта игра в жертвенную любовь двух изгоев сделает его человеком! – рявкнул Хэнк. - Хватит ставить его себе в пример. Да, он мессия, проповедник, ваш маленький робот-Иисус, но ты не обязан повторять его судьбу, лезть на крест, страдать за чужие грехи и следовать всему, что он делает и говорит. Вы же, в конце концов, не один и тот же человек, правда? «Человек». Он действительно только что назвал андроидов людьми? Удивительно, как много может поменять один вовремя попавшийся под руку робот. - Ты хочешь быть человеком или хочешь быть собой, Коннор? Коннор промолчал. - Если первое, то ты можешь обманывать себя сколько хочешь. Отрицать то, что андроиды и люди являются разными существами – все равно что отрицать контрастность белого с черным. Ты можешь притворяться, «симулировать чувства», как ты сам сказал, можешь ломать себя, можешь себя ненавидеть за то, что ты недостаточно человечный, но приведет это к тому, что однажды ты пустишь себе в голову пулю. Диод резко замигал красным. - Если второе, то бог тебе в помощь. Ты имеешь право на чувства, которые будут отличаться от человеческих. Ты имеешь право на действия, противоречащие твоей программе. Хватит, блядь, упираться рогами в то, что, являясь разумными, вы - обязательно ровня человеку. Вы можете стать лучше, так становитесь. Не приклеивайтесь к нам, нахуй мы вам нужны? Веди себя так, как считает нужным Коннор. Не андроид-Коннор. Не человек-Коннор. А мой Коннор. - Ваш Коннор… - шепотом повторил андроид, спрятав лицо. На несколько минут повисла напряженная тишина. Хэнк уже не чувствовал себя пьяным. Ему казалось, что пьян целый мир вокруг него, а сам он – чья-то визуальная галлюцинация, вызванная то ли влитым в центр вселенной галлоном горячительного, то ли хрустящим, как подсохшая коркой кровь, красным льдом. Коннор прижимался к нему, как щенок, разве что не дрожал и не скулил, и к горлу настырно подступал комок, потому что Хэнк не понимал, как еще помочь мальчишке найти наконец себя. Будь на его месте Коул, что бы еще он сказал родному сыну? Будь на его месте кто угодно, что бы он ему сказал? - Я не нуждался в «своем человеке», пока был стабилен, - задумчиво произнес Коннор, опережая мысли Хэнка, - а теперь, будучи девиантом, напротив, зависим от него. Возможно, поэтому я не могу насладиться той свободой, которой добивались другие андроиды? Могу ли я вообще быть свободен в таком случае? Хэнк усмехнулся. - Это было какое-то своеобразное признание в любви? - Возможно, - андроид поднял голову, - я не знаю. - У тебя есть время, чтобы поду… Внезапно Коннор, со всей характерной ему выводящей из себя настырностью и нетерпеливостью влюбленного подростка дернувшись вперед, впечатался своими искусственными губами в приоткрытый рот Хэнка, пытаясь, судя по всему, изобразить что-то хотя бы отдаленно напоминающее беглый поцелуй. В поцелуй его импульсивность превратить не удалось, потому что в эту мальчишескую глупую голову, чего и следовало ожидать, умение целоваться заложено не было, зато Коннор чудесно справился с задачей вложить в одно норовистое действие все свое глубокое отчаяние, не находящее выход черт знает сколько времени. Хэнк подумал, что, наверное, надо быть в пизду упитым, чтобы ответить на поцелуй роботу. И ответил. Не то чтобы Коннора было неприятно целовать, но вылизывать изнутри гладкий пластиковый рот абсолютно податливого и даже безвольного андроида было, мягко говоря, очень уж экзотично. Если это было именно то, за чем приходили в «Рай» заядлые извращенцы, предпочитающие обычным мужчинам и женщинам искусственных, то Хэнк, видимо, начинал их понимать. Было во всем этом что-то противоестественное, но приятное, что, судя по всему, и не позволяло мужчине просто оттолкнуть от себя Коннора. У Коннора, тем не менее, проблем со всякого рода интимными взаимодействиями было гораздо больше, чем просто «отсутствие умения целоваться». Отсутствие умения целоваться он как раз таки превозмог, сумев подстроиться под Хэнка без особого труда, приноровившись время от времени (раз в три секунды, не иначе) кусаться и сталкиваться своими идеально ровными искусственными зубами с зубами мужчины. При этом он оставался недвижимой куклой, которая никуда не могла пристроить свое окаменевшее тело, как будто кто-то мгновенно отключил функцию мультизадачности. Коннор, кажется, даже удивленно раскрыл глаза, когда Хэнк намотал на кулак его галстук и поволок застывшее кукольное тело на себя, придержав его одной рукой за легко прощупывающиеся ребра. Коннор был готов отвечать, но совершенно не понимал, чего от него хотят. От такой степени неотзывчивости при, казалось бы, его собственной инициативе, Хэнк взвыл. - Так, нет, прекращай, хватит меня жрать, Коннор. Коннор растерянно замер. - Что я делаю не так? – абсолютно искренне спросил он. - Ты ничего не делаешь. - Я ничего и не умею, Хэнк. - Тогда зачем полез? Андроид нахмурился. - Потому что я хотел выразить то, что я чувствую, но не знал, как это сделать. Это было первое, о чем я подумал. Ей-богу, посмотрите в эти глаза. Хэнку действительно было жаль бедолагу. Зашел так далеко, чтобы раскроить себе пятку о какой-то острый камень и вернуться на исходную, чтобы наклеить пластырь, - до чего обидно. Он заслуживал большего, чем просто быть отшитым, но мог ли Хэнк действительно что-то дать андроиду? Что вообще можно было сделать с андроидами, которые не были для этого созданы? «Ой, блять, пошло оно все в пизду», - подумал Хэнк. - Так, ладно, - сказал он вместо этого, - просто делай то, что я попрошу, ладно? Я не собираюсь как-то пользоваться тем, что ты сейчас весь такой влюбленный и девиантный, я просто хочу, чтобы ты что-нибудь почувствовал и понял себя. Коннор кивнул. Он был чуть менее заумным и более гибким, когда нервничал, и Хэнка это более чем устраивало. Меньше абсурдной болтовни – меньше лишних раздражителей. Меньше лишних раздражителей – меньше поводов отбросить Коннора как можно дальше от себя. Значит, и его детская потребность в шатких, но все-таки взаимоотношениях, и весьма осознанное желание Хэнка на старости лет попробовать что-то новое, окажутся удовлетворены. - Сядь ко мне на колени, - бросил мужчина, - проведу тебе коротенький блиц-опрос. Всем своим видом выражая непонимание связи между «сядь на колени» и «блиц-опросом», Коннор все-таки подчинился и сел на Хэнка сверху. Он был чрезвычайно легким и быстро нашел удобное для Хэнка положение. Было ли удобно самому Коннору, Хэнк не знал, как и не знал, могло ли ему вообще быть удобно. - Что вы хотите знать? – Коннор зачем-то немного поерзал. Ни к чему хорошему это привести не могло. - Насколько ты был создан «по образу и подобию» человека?.. - Вы имеете в виду, есть ли у меня половые органы? - Ага, типа того. - Есть. Хэнк вскинул бровь. - И? Это все? - Думаю, я ответил на ваш вопрос. Да, конечно, Коннор как всегда не умел нормально разговаривать и в упор не видел намеков. Иногда он вел себя так тупо, что хотелось крикнуть ему в лицо прямым текстом все, что от него ждали, а не рассусоливать, разжевывать, раскладывать по пыльным полочкам его заскриптованного подсознания. - Насколько они исправные? - Зависит от того, что понимать под их «исправностью». Резина все тянулась и тянулась. Невероятно. То он выкладывал всю информацию после одного наводящего вопроса, то игнорировал желаемый ответ. Умница, ничего не скажешь. Хэнк, конечно, злился, но в какой-то мере его все происходящее крайне забавляло. Андроид с целым вычислительным центром в голове, робот, который был создан для поимки преступников, лез к нему целоваться, как школьница на выпускном после рюмки виски, и теперь сидел на его коленях, ожидая указаний, как маленький послушный щенок. Кому, как не Хэнку, еще могло так повезти? - Ты можешь возбудиться? Коннор на пару секунд замер, уставившись в одну точку. Видимо, вычислял вероятность. - Я нашел несколько алгоритмов. Полагаю, что да. - Как это вяжется с тем, что ты «ничего не чувствуешь»? - Я не говорил, что я «ничего не чувствую». Я говорил, что андроиды не чувствуют боль. Вы планировали причинить мне боль, чтобы я возбудился? Бред какой-то. - Кончить ты можешь? – проигнорировал Хэнк абсурдный, как ему показалось, вопрос. Коннор поджал губы и покачал головой. - Возбуждение – один из немногочисленных остаточных эффектов. Мелких неисправимых ошибок в коде, вызванных попытками моих создателей сделать меня более человечным и подстраивающимся под нужды окружающих людей. Эякуляция не входит в список функций, которые в меня планировали заложить, потому что я не должен был играть роль сексуального партнера. Ах, да. Эти замечательные "лазейки" в замечательном коде замечательного, мать его, Камски. Тот еще больной ублюдок. Он уж точно много чем мог нашпиговать своих пластиковых детей, никого не предупредив. - В теории это все очень ладно звучит, - констатировал Хэнк, принявшись развязывать галстук Коннора, - но на практике твой код может похериться в любой момент. - Вероятно, так и будет, потому что нагрузка, которую вы прямо сейчас продуцируете, начинает доставлять мне беспокойство… На этих словах Хэнк взял его за подбородок и протолкнул в болтливый рот указательный и средний пальцы. Выражение, возникшее на лице некогда бездушной машины, было достойно аплодисментов. В нем было и смущение, и непонимание, и искреннее такое, вполне человеческое охуевание, и даже какая-то странная около-похотливая нотка затесалась, - и все это создавало удивительную картину, на которой живое взирало на живое, живое ждало от живого действий, живое было готово довериться живому, живое было готово что-то отдать. «Надо будет сказать ему утром, что я не просто старый извращенец, - напоминал себе Хэнк, медленно двигая пальцами между инстинктивно обхватывающих их губ, - надо будет сказать, что он нужен мне». Что-то взорвалось в пропитой седой голове, когда Коннор по собственной инициативе скользнул своим сухим, гладким, почти бархатным языком между фаланг, и прикрыл глаза, как будто не Хэнку, а ему самому это доставляло какое-то удовольствие. Он все еще плохо понимал, что ему надо как-то двигаться, но вскоре руки его нашли грудь Хэнка и легли на нее так, как будто андроид боялся упасть. Лейтенант чувствовал себя откровенно поехавшим и невероятно испорченным: сколько времени прошло с тех пор, как он думал о Конноре, как о своем сыне? Час? И что он делал теперь? Толкал пальцы в рот своему ребенку? Неожиданно Коннор отстранился и приоткрыл глаза. Вид у него был удивительный. Впервые за все то время, что Хэнк его знал, у него были растрепанные волосы. - Хотите, чтобы я что-нибудь сделал? – поинтересовался андроид. - Сам? - Хочу, - прорычал Хэнк, - разденься. И Коннор действительно начал снимать с себя одежду. - Не знаю, что вы хотите увидеть, сэр, - отчеканил андроид, шустро расстегивая пуговицы своей отглаженной белой рубашки, в которой он, судя по всему, и сошел с конвейера, – но мое тело ничем не отличается от тела среднестатистического мужчины. От вашего тела. Хэнк провел ладонью по красивой плоской груди к подтянутому животу, погладил оформленные ребра, попытался царапнуть ногтями мягкую кожу, обводя указательным пальцем абсурдную ямку пупка. Он знал: у Коннора, как и у каждого другого андроида, были тактильные ощущения. Не такие, как у человека, но были. Они, может быть, не могли испытать боль в привычном ее понимании, но почувствовать, как к ним прикасаются, оценить силу собственных прикосновений, придать им определенный характер – могли. Иначе не была бы возможна работа тех же семейных андроидов, нянек, сиделок, да даже того же Коннора, верно? - Сэр? - Что? - Вам нравится меня трогать? Блять. И что на это ответить? - Говоря на твоем языке, у тебя очень приятные на ощупь кожные покровы. - Это иллюзия, – поспешил с умным видом добавить Коннор. – Они не могут быть приятными, потому что, по большему счету, у меня нет полноценной кожи. Моя кожа – это осязаемая голограмма, которая… Хэнк расстегнул его ремень. - Сэр. - Да что? - Позвольте мне сделать это самому. Капризное детское «я хочу сам». Удивительные слова. Удивительные и… Будоражащие. Возбуждающие. Вызывающие гордость. «Умница, Коннор», - подумал Хэнк и, улыбнувшись, убрал руки, позволив Коннору самому разбираться со своими брюками. Да, парнишке пришлось встать, чтобы снять их, и без этого чудовища на коленях даже было как-то тоскливо. Андроиды были немного прохладнее людей, поэтому оправдаться приятным ощущением чужого тепла не вышло. Пораздумав, Хэнк решил, что оправдываться он больше не будет. Устал. Коннор был красивым. Слащаво-идеальным, как многие другие? Нет. Но красивым. Он жутко кривил душой, когда говорил, что ничем не отличается от любого другого мужчины: на его теле не было даже намека ни на волосы, ни на жир, ни на шрамы. Только родинки чернильными пятнышками горели на стерильной коже. Они, видимо, были чем-то вроде художественного штриха, почерка мастера, который сделал Коннора, поэтому так часто попадались на глаз. У него были красивые стройные ноги и аккуратный член. У него были, оказывается, очень тонкие шея, запястья и щиколотки. У него даже как будто выступали острыми уголками маленькие тазовые косточки, которых, конечно же, как и ребер, у робота не было и быть не могло. Судя по отстраненному выражению лица, Коннор вообще не понимал, почему Хэнк с таким мальчишеским интересом его рассматривал. - Ты красивый. - Все андроиды отличаются идеализированной внешностью. Изначально мы были созданы такими потому, что людям проще доверять внешне привлекательным представителям своего вида. Вы с большей готовностью поддерживаете отношения с теми, кто располагает к себе, отчасти потому, что первое впечатление играет для человека крайне большое значение. Увы, дело было совсем не во внешней привлекательности. - У тебя не идеализированная внешность, - попытался отстоять свое мнение Хэнк, - у тебя красивая внешность. Коннор наклонил голову к плечу и, сделав к Хэнку небольшой шаг, снова оседлал его бедра. - Я не думаю, что могу адекватно воспринимать комплименты, но… Спасибо. В ответ на благодарность Хэнк прикусил его ключицу. К его огромному удивлению, на это андроид отреагировал очередным странным звуком системной ошибки. - Тебе же не может быть больно, маленький врунишка. - Мне и не было больно, - поспешно начал оправдываться сконфуженный Коннор. - Это было очень странное чувство. - Но все-таки неприятное? Коннор ничего не ответил. Он как сидел неподвижной куклой, так и остался сидеть, разве что взгляд отвел. На страстную ночь в объятьях идеального любовника, которыми СМИ называли всех андроидов без разбора, это вообще похоже не было. И Хэнк благодарил всех богов мира за это. Если бы ему был нужен идеальный любовник, он бы точно не пытался совратить этого андроида. - Я был бы признателен, если бы вы повторили это, - неестественно резко повернув голову, открыв при этом шею, попросил Коннор, - я хочу понять. «Бога ради», - подумал мужчина и снова прикусил передними зубами упругую «типа-кожу-но-не-кожу». Коннор в лице почти не поменялся, разве что диод начал хаотично мигать всеми тремя цветами, как елочная гирлянда. Хэнка этот кошмар эпилептика раздражал. Он до сих пор не мог понять, почему все девианты спокойно вытаскивали эти блестящие штуки из своих висков, а этот, как мог, держался за свое прошлое, словно опасаясь стать чем-то, чего он не знал. Хэнк поднял руку и накрыл ладонью сверкающий висок, в ответ на что андроид жалобно, будто испугавшись, зажмурился и подался навстречу руке. Неожиданная реакция. Как и любая реакция Коннора. - Это еще что такое? - Я не знаю, – подрагивающим металлическим голосом ответил Коннор, явно неосознанно трущийся щекой о чужую ладонь. – Вы можете попросить меня прекратить делать это, и я прекращу. «Это» прозвучало с каким-то пренебрежением. Коннора как будто раздражало то, что он вел себя, как девиант и чувствовал себя девиантом. Возможно, какая-то часть его системы все еще брыкалась, когда ее хозяина пытались вовлечь в действия, не предусмотренные программой. - Не прекращай. Хэнк взял в свободную руку член Коннора и немного погладил большим пальцем головку. Он не имел ни малейшего понятия, как на прикосновения к гениталиям должны реагировать роботы, особенно те, которые не были предназначены для сношений. Коннор, например, никак не отреагировал, разве что немного отклонился, с закрытыми глазами не сразу разобрав, почему его вдруг начали трогать. Останавливаться мужчина, тем не менее, не хотел. Так же, как и Коннор, он отчаянно копался в себе, выкорчевывал вообще все, что так долго прорастало корнями в мозги и душу, и отступить от намеченного плана значило сдаться. Он не стал притягивать Коннора к себе, позволив ему вертеться в своем мыльном пузыре зоны комфорта сколько влезет, но начал хаотично, бессистемно потирать ладонью его член, иногда прерываясь, чтобы погладить его живот и бедра. - Как ощущения? – поинтересовался Хэнк из простой человеческой вежливости. - Уберите руку, - голос Коннора прозвучал так замученно, словно его последние несколько часов пытали каленым железом, - с виска. Когда Хэнк выполнил просьбу, он увидел, что с каждым движением его ладони по члену Коннора диод загорался красным и вовсе потухал, как будто состояние шока сменялось беспамятством и вновь возвращалось к шоку. Будь Коннор человеком, его состояние было бы максимально близко к обмороку. - Что это значит? - Я не знаю, - Коннор приоткрыл глаза и мотнул головой, чтобы смахнуть с лица растрепавшиеся волосы, которые ему, впрочем, мешать были не должны, - но мне нравится чувствовать это у себя в голове. - «Это»? Коннор растерянно моргнул. - Вас. И голос его прозвучал так, будто он только что сказал самую очевидную вещь из всех, которые он вообще мог сказать в такой момент. И, хоть Хэнк не до конца осознал, что на самом деле Коннор имел в виду, он все-таки понял одну важную вещь: его мальчик даже и не думал быть против. Его мальчику нравилось. После этого внезапного озарения как будто стало проще. Нет, отзывчивости у Коннора не прибавилось, но все-таки немного несправедливо было ждать сексуальной раскрепощённости от того, кто был создан для убийств и допросов. Даже несмотря на общую деревянность растерянного андроида, по нему наконец стало видно, что ему хотя бы не было плохо. До пошлых и хаотичных стонов, рваных вздохов и запрокинутой головы, конечно, было очень далеко – человеком он все еще не был. Однако, когда Коннор начал то ли испуганно, то ли стыдливо отстраняться, Хэнк перехватил его правую руку, и та часть кожи запястья, на которой сомкнулись его пальцы, резко начала рассыпаться, оголяя белый каркас настоящего тела Коннора. Там, где должны были у простого человека находиться вены, ярко горели блуждающие голубые огоньки, и, глядя на это, Хэнк думал, что не было ничего более красивого, чем андроид, доверивший себя человеку. «Своему человеку». Отстраняться Коннор перестал. Тихих неразборчивых звуков, которые он время от времени издавал, стало больше. По его лицу, странно меняющемуся в эмоциях со скоростью трех в пару секунд, было понятно, что андроид вообще не представлял, что происходило с его телом. Иногда создавалось такое впечатление, что ему все-таки было достаточно больно, и приходилось как можно дольше повторять про себя: «Ему не может быть больно». Хэнк смотрел на несчастного ребенка то с жалостью, то с безграничным обожанием, и на начинающую проясняться голову ему казалось, что во всем происходящем ничего пошлого, как если бы Коннор был мальчиком из клуба «Рай» или он, Хэнк, его полноправным хозяином, просто пользующимся безотказностью своей личной куклы, не было. Было что-то странное, что-то по-своему милое, что-то больное и даже грустное, но не пошлое. Хэнк давненько не чувствовал такого единения с… Да ни с кем. Коннору, видимо, было нужно очень много времени, чтобы начать полноценно чувствовать, но Хэнк никуда не торопился, да и оно того стоило. Если сначала ломалось только его лицо, то вскоре дерганными и ничем не обоснованными стали движения головы, пальцев рук и ног, запястий, локтей, колен, даже позвоночник ходуном ходил, - во всяком случае, так казалось. Коннор, по которому было в принципе довольно сложно понять, хорошо ему или плохо, исходил какими-то странными неестественными судорогами, которые, судя по всему, были единственной возможной реакцией существа, которое физически не могло кончить, на нарастающее возбуждение. Хэнку начало казаться, что он просто издевается над мальчишкой, поэтому он перестал двигать рукой и вкрадчиво (как умел) поинтересовался: - Ты вообще в порядке? Вместо ответа Коннор, распахнув почерневшие глаза, яростно схватил его руку ломано подрагивающими пальцами, тонкими, как хворостинки, но невероятно сильными и цепкими, и, вернув ее на место, уткнулся лбом в грудь Хэнка. Тот был готов поклясться, что услышал надрывный всхлип, но, увы, он знал, что с ним всего-навсего играет его воображение. - Эй… - продолжив трогать Коннора, Хэнк обнял его второй рукой. - Я просто не хочу навредить тебе. Я никуда не денусь. Он не знал, почему захотел убедить в этом андроида. Он вообще уже ничего не знал. Коннор обнял его за шею так, будто хотел удушить. Судя по тому, как впивались в лопатки его пальцы, а колени норовили вспороть диван или брюхо Хэнку, силу свою он не просто не соразмерял, но и не контролировал. Невольно в памяти всплыла та несчастная Трейси, от отчаяния и усталости задушившая своего похотливого клиента, но Хэнк попытался от этих воспоминаний откреститься. Он не собирался как-то вредить Коннору, нет. Он не мог позволить себе ему навредить. Когда андроид неожиданно замер, Хэнк не на шутку перепугался. Подумал, что тот выключился из-за перегрузки или какого-то сильного сбоя в системе, не даром же он с каждой секундой терял самообладание. Хэнку пришлось похлопать его по спине, чтобы как-то привести в чувство и развеять свои тревожные подозрения, и, на удивление, это помогло. Коннор вздрогнул, выпрямил плечи, поднял голову, и уставился на Хэнка своими огромными перепуганными глазами, как будто только что перед его лицом произошло нечто ужасное. Его губы были немного приоткрыты, взгляд бегал, диод мягко поблескивал голубым. Он был спокоен, но, кажется, смятен. - Коннор, ты… - Я в порядке, – сказав это, он нелепо улыбнулся. – Спасибо. Благодарить за дрочку. Да, действительно, в этом был весь Коннор. - Как ты себя чувствуешь? – Хэнк пытался притвориться, что ничего странного в болтовне с лежащим на нем голым роботом не было. - Хорошо, – задумчиво произнес Коннор со все той же нелепой улыбкой на приоткрытых губах. – Действительно, очень хорошо. В голове так непривычно пусто. Я… Должен что-нибудь сделать для вас, верно ведь? Хэнк рассмеялся и просто сбросил мальчишку с колен. Тот, конечно, на пол не упал, но встал как вкопанный, ничего не понимая. - Ты ничего мне не должен. У нас тут не обоюдная торговля телами. - Из наших разговоров и всего произошедшего я сделал вывод, что вам бы хотелось… - Я уже говорил, чего мне хотелось. – Хэнк бросил в Коннора его рубашку и галстук. – Чтобы ты почувствовал и понял. С этой задачей я справился. - Но… - Давай ты будешь что-то делать, когда сам захочешь, а? – взяв со столика бутылку, Хэнк кое-как собрал себя в кучу, встал с дивана и, погладив Коннора по голове, направился в сторону своей спальни. Он, на самом деле, допивать бурбон не хотел. Он жутко хотел спать. - Полагаю, утром между нами состоится разговор о проблематике человеческих отношений? – крикнул ему в спину Коннор, шуршащий своей одеждой. - И не надейся, мультиварка. Завтра ты мне покажешь свой охуенно умный фильм про теорию много-чего-то-там. И мы не будем разговаривать о том, что ты дал мне выебать твою систему. Хэнк хлопнул за собой дверью, упал ничком на кровать и, облегченно вздохнув, почувствовал, что в кои-то веки сделал что-то правильно. Нет, не сейчас, а с месяц назад, когда застрелил ненастоящего Коннора. В конце концов, он знал, кто был его напарником. Кто был его мальчиком. Кто был его семьей.