Долг чести

Взгляд Зинченко, упершийся в Лешку, с лихвой окупил затянувшиеся итальянские «каникулы». В темных глазах смешались печальное удивление, возмущение и невысказанный вопрос «да как так-то?!» Вслух же он произнес что-то совсем непечатное. Очень тихо, одними губами, чтобы не услышали девчонки на своей половине, но Лешка с притихшим Андреем были гораздо ближе и поэтому узнали мнение командира по поводу проигранной партии. Шестой проигранной. Гущин, стараясь разрядить обстановку, беззаботно помахивал двумя картами – по одной в каждой руке и понял, что Зинченко слишком пристально следит за его манипуляциями. Словно, если увидит хоть малейший намек на то, что Лешка собирался эти карты положить ему «на погоны», то начнется драка. Даже похлеще той, которая до сих пор била все рекорды по просмотрам в ютубе. Лешка поспешно откинул карты, чтобы не нервировать командира и не искушать самого себя. Смущенно пригладил вихры, переглянулся с Андреем, который и дышал-то через раз, пребывая в дичайшем восторге от нахальства второго пилота. - Ну, ничего, бывает, - невпопад начал Лешка, вытаскивая ногу из-под себя и устраиваясь поудобнее. - Не бывает, - сумрачно отозвался Зинченко. - Хотите сказать, мы мухлюем? – с искренней обидой вскинулся Лешка. И глянул на Андрея в поисках поддержки. Тот как смог изобразил праведное возмущение. Получилось нечто странное – возмущался так, будто извинялся за это. - Не хочу, но тут явно что-то не то, - упрямился Зинченко. – Не мог я шесть раз проиграть в дурака! Вам! – нацелив указательный палец, как пистолет, поочередно показал на второго пилота и бортпроводника. - Особенно после того, как согласился на твою дурацкую ставку, - вновь бросил он подозрительный взгляд на второго пилота. *** А что еще Лешке, скажите на милость, оставалось делать? Нет, когда они приземлились на залитую дождем ВПП в аэропорту Римини, Гущин был только рад. Сначала тому, что посадка не была жесткой. Потом тому, что в ближайшей гостинице все же нашлись номера для них, даже раздельные. Успел порадоваться и чистой, пахнущей свежесть постели. А потом в дверь постучали. Циклон только набирал силу, самолеты садились один за одним. Из них вываливались злые туристы, усталые экипажи, всех надо было срочно где-то размещать. Поэтому мужскую часть экипажа 117 уплотнили в один номер, хорошо хоть кровати для всех нашлись. Пару часов Лешка, Андрей и Зинченко успели подремать до очередного стука в дверь, когда на пороге появился взъерошенный администратор и начал на сбивчивом английском объяснять, что ситуация вышла из-под контроля, все плохо, Римини сейчас смоет в море… Андрей и Лешка, судорожно зевая, подпирали дверные косяки, а Зинченко силился понять, что требуется. Понять удалось только тогда, когда в номер вошли заспанные стюардессы, одетые кое-как, волоча за собой чемоданы, а следом администратор втащил матрасы и спальное место, подозрительно напоминающее раскладушку. После чего поспешно захлопнул дверь и, судя по частому удаляющемуся топоту, просто сбежал. Полночи экипаж был вынужден играть в тетрис, как метко определил их деятельность Андрей. То есть пытались разместиться вшестером в комнате, предназначенной для двоих. Номер был длинный и узкий, как трамвайный вагон. Зинченко предложил сдвинуть кровати к окнам, а оставшееся пространство застелить матрасами. Прикроватные тумбочки выставили в коридор вместе с раскладушкой, шкаф сдвинули вплотную к стене, в итоге даже появилось место для тропки. Таким образом, номер оказался негласно поделенным на женскую и мужскую половину. Женская обитала на возвышенности – втроем на двух сдвинутых кроватях. Мужская вела преимущественно половую жизнь. И потекла неудобная, неустроенная жизнь в гостинице, где толпами ходили незнакомые друг другу люди, не зная, чем заняться – вай-фай работал с перебоями, на улице лил дождь и сбивал с ног ветер, и никто не знал, когда это все кончится. Апофеозом вынужденных итальянских каникул стала драка в баре на первом этаже, в которой Лешка не успел принять участие, а Зинченко подумал, что успел. Чутье или настроенный на Гущина радар привели командира в бар в тот самый момент, когда Лешка кинулся в сцепившуюся толпу исключительно с миротворческой целью. Зинченко нырнул за ним следом, безошибочно ухватил гущинское ухо. И отпустил только в номере. Унизительное перемещение на глазах у изумленных, забывших о драке, туристов; девушки на ресепшене, испуганно округлившей ротик; ехидно улыбнувшейся горничной, встретившейся в коридоре, Лешка снес стоически. Шумно сопел и изредка сдавленно ойкал. Голос у него прорезался только в номере, когда он, потирая алеющее ухо, возмущенно спросил: - За что?! - А то сам не знаешь! – взъярился Зинченко. – Зачем ты лезешь, куда не просят? - Так что, пусть они друг друга поубивают? - Да хоть съедят! Думать иногда надо. О том, что нам еще лететь, о том, что дома тебя ждут, о том, кто тебя будет из полиции вытаскивать… И вообще! Запрещаю выходить из номера с целью пошляться! Это всех касается! Только приключений найдете на свою голову. И хорошо если только на голову!.. - Леонид Саввич, англо-русского словаря не найдется? – вдруг спросил Гущин. – Чтобы мы выучили от сих до сих. Зинченко замер, моргнул несколько раз, и в номере воцарилась мертвая тишина. И тишина эта только разрасталась, буквально погребая под собой как цунами, и хихикающих девчонок, и заспанного Андрея, привставшего на локте, и мутные окна, в которые бились косые струи дождя. - Леонид Саввич, это из «Джентльменов удачи», фильм такой, - решил прояснить ситуацию Лешка. - Спасибо, я в курсе, - отмер наконец Зинченко. – И да, аналогия совершенно точная, поэтому в случае непослушания моргалы выколю и пасть порву, и эти, как их, носы пооткушу. Так экипаж обрек себя на затворничество, от которого через сутки Гущин взвыл и в буквальном смысле полез на стену, точнее, на шкаф за своей сумкой в поисках мало-мальски пригодного убийцы времени. Вместе с сумкой стащил увесистую коробку. То есть получил этой коробкой по макушке и осел на пол, считая звездочки в глазах. Зинченко обругал его вдоль и поперек, попутно ощупывая макушку, потом уложил головой на скатанный матрас и приволок пакет со льдом. Когда Лешка более или менее пришел в себя, первым делом спросил: - Что в коробке? В коробке обнаружилась колода карт и четыре бутылки вина, аккуратно проложенные газетами. - Наши забыли, - уверенно определил Андрей, едва взглянув на находку. - С чего ты взял? - Газета на русском. Бутылки правда Зинченко реквизировал, мотивируя это внезапной возможностью вылета. Но как бы там ни было, пострадал Лешка не зря. Колода карт скрасила их досуг, хоть и ненадолго. Лешке, остро не хватавшему хоть каких-то эмоций, все равно было тоскливо. Вот он и предложил делать ставки. Хоть символические, хоть минимальные, хоть не материальные. Договорились играть на желания. Зинченко согласился. И перестал выигрывать. *** Сначала Лешкины ставки были откровенно детскими – проскакать на одной ноге десять раз, спеть песню, выпить залпом стакан соленой воды. Потом он выцыганил бутылку вина для девчонок. Зинченко поворчал, сверился с показаниями синоптиков, не обещавшими ничего хорошего, и бутылку отдал. И даже не стал возражать, когда Гущин предложил выпить и самим. Выпили, сыграли еще партию, и после шестого проигрыша командира в глазах у второго пилота загорелся хитрый и озорной огонек. «Влип», - понял Зинченко и со вздохом покорился судьбе. - Говори, - буркнул он. – Вижу, жаждешь чего-то неприличного. - Ну раз уж вы сами предлагаете… Расскажите какую-нибудь историю из своей жизни, за которую вам было стыдно. Сразу убьете двух зайцев. - Каким же образом? – скрипнув зубами, уточнил Зинченко. - Облегчите душу и преподадите нам урок, как поступать нельзя… - А ты что, священник, чтобы я душу облегчал? – задал риторический вопрос Зинченко. Лешка пожал плечами и пафосно напомнил: - Карточный долг – долг чести. Зинченко только неясно фыркнул, но было ясно, что он сдался. Поэтому Лешка сел поудобнее, точнее, вытянулся на боку, подперев голову рукой. Андрей сидел, опершись спиной на подушку и согнув ноги в коленях. Зинченко прислонился к стене. Он обернулся к кроватям, но Света с Мариной смотрели фильм на планшете, поделив наушники, а Вика крепко спала, укутавшись в плед. Ей ничуть не мешали ни разговоры, ни свет. Да что там, она бы не проснулась и от шума взлетающего боинга. - Ну ладно, слушайте историю о том, как не надо знакомиться с будущими жёнами, - многозначительно изрек Зинченко. Лешка ободряюще кивнул ему и приготовился внимать. - Обмывали мы с однокурсниками выпуск у кого-то на квартире… - Обмывали? – с неуместным восторгом уточнил Лешка, привставая на локте. - Тебе это слово незнакомо? – ядовито спросил командир. – Да, обмывали. Да, Гущин, я употреблял спиртное. Да, в большом количестве. Будешь мешать, вообще рассказывать перестану. Лешка жестами показал, что заткнулся, вновь подпер голову рукой и уставился на командира с живейшим интересом. В глазах отчаянно танцевали чертенята, а губы прыгали, едва сдерживая улыбку. - В общем, под вечер я вышел на улицу подышать свежим воздухом, - еще раз кинув взгляд на «женскую» половину номера, понизил голос Зинченко. - Молод, прекрасен и хорош собой? – не удержался Гущин. Зинченко почему-то уставился в стену и смущенно буркнул: - Что-то вроде того. Гущин перебросился с Андреем взглядом, понимая, что командир явно умалчивает какие-то важные подробности о своем внешнем виде в тот момент. - Леонид Саввич, начали, так рассказывайте все. - Да и так рассказываю же. Вышел в чем был – штаны какие-то спортивные, футболка, шлепанцы или даже босой, уже не помню. Нет, не босой, шлепанцы были, порванные. Андрей издал какой-то невнятный звук, следом за ним Лешка, и оба начали давить хихиканье, представив себе молодого, пьяного командира в образе то ли бомжа, то ли алкаша. - Смотрю, идет по улице девушка, быстро идет, почти бежит. Мимо меня. А я же, как ты сказал, молод и хорош собой… Тон, которым Зинченко, это рассказывал, можно было бы назвать бесстрастным, но Лешка отчетливо видел отражение собственных чертенят в глазах командира и улавливал подрагивающие нотки в низком голосе, свидетельствующие только об одном – он сдерживал смех. - Вот ты, Леш, как знакомишься с девушками? – вдруг спросил Зинченко. - Как последний дурак, - самокритично признался Лешка. – Какую-то ересь несу. - Вашей маме зять не нужен? – подсказал Андрей. - Ну вот да, что-то в этом духе, - улыбнулся Лешка и тут же спохватился. – Но речь не обо мне. - Действительно. Но это я к тому, что в тот момент ляпнул я именно в твоем духе, - признался Зинченко. - Да ладно! – восторженно выдохнул Андрей. - Даже хуже, - продолжил командир тем же бесстрастным тоном, смешанным с бурлящими нотками веселья. – Я попытался ее догнать, потерял шлепанец… а когда поравнялся, то спросил… Он выдержал паузу, поочередно посмотрел на Лешку, на Андрея, замершего с полуулыбкой на губах, и предельно серьезным, сосредоточенным тоном произнес: - Девушка, вас не интересует секс с незнакомым мужчиной? Парни синхронно уткнулись в свои ладони и буквально завыли от хохота. Они и сейчас-то не особо привыкли к виду почти домашнего Зинченко в белой футболке и черных спортивных штанах. Лешка первые два дня ловил себя на том, что откровенно пялится на спящего мирным сном капитана, или на то, как тот решает сканворд, читает книгу, в общем, совершает привычные для всех людей действия. Для него этот Зинченко и Зинченко в кителе были совершенно разными людьми. И вдруг появился еще один. Молод, горяч и хорош собой, пьяный в стельку, одетый как бомж и внаглую пристающий к девушкам. И сколько еще Леонидов Саввичей были незнакомы экипажу борта 117 знал, пожалуй, только сам Леонид Саввич. - Я…не верю… - с трудом переводя дух, сказал красный как мак Лешка. – Я бы мог, Андрей, наверное, тоже, но вы – нет. - Тогда не верь дальше. Мне продолжать? - А есть продолжение? – удивился Андрей. - Ну она же как-то стала моей женой… Кстати, вино еще есть? - Совершенно кстати есть, - бодро отрапортовал Лешка, разливая вино по белым кофейным чашкам, выпрошенным в баре. Они осторожно стукнулись чашками, отпили по глотку, Лешка нетерпеливо спросил: - Что жена-то ответила? - А ничего, там трамвай подъехал, она в него прыгнула и, видимо, перекрестилась, что легко отделалась. Я-то не отставал, продолжал в твоем духе нести ересь. Просьбы о телефончике перемежал с сомнительными комплиментами...да потише ржите, Вику разбудите!.. - Леонид Саввич, - придушенным от хихиканья голосом выдавил Лешка. - Разрешите поинтересоваться в целях повышения самообразования. - Ну? - Что в вашем понятии означает «сомнительный комплимент»? Спустя несколько секунд тишины слегка порозовевший Зинчеко все же ответил: - Все было прилично, если ты об этом. Просто я назвал ее… красопетой… Лешка буквально забился в конвульсиях, прижимая обе ладони ко рту. Андрей искренне пытался заглушить хохот подушкой. А Зинченко меж тем продолжил. - Через пару дней мы встретились снова. На дне рождения одногруппника. Если честно, я ее не вспомнил. Поэтому сердце даже не екнуло, нас представили, все сели за стол, она сидела напротив и весь вечер мне улыбалась. Андрей с Лешкой снова начали подхихикивать. - Что может подумать парень, когда незнакомая девушка весь вечер ему улыбается? Конечно, я решил, что нравлюсь ей, ухаживал, развлекал беседой, приглашал на танец. Ну и под вечер, когда она собралась уходить, вышел ее проводить. Все как положено, взял ее плащ, помог надеть, и тут она повернулась и говорит: «Секс с незнакомым мужчиной меня не пугает, но предпочитаю все же начать со свидания». И тут я все вспомнил. Разом. Стою красный как помидор, сказать ничего не могу. Пока глазами хлопал, она убежала. Ну а на следующий день я ее у дома встречал с букетом. Вот с тех пор и живем вместе. И он призывно поднял чашку, призывая к новому тосту. Снова осторожно дзенькнули фарфором, глотнули. Лешка взял колоду, перетасовал и невинно спросил: - Еще партейку? Зинченко забрал у него колоду, перетасовал сам, начал раздавать. Мимоходом уточнил: - Какая ставка? - Предлагаю оставить ту же. Позориться так всем, - предложил Лешка. Дождался одобрительного кивка, взял карты, взглянул, хитро хмыкнул и почему-то глянул на Андрея. И тот почему-то даже не удивился, когда остался в дураках спустя очень короткое время. - Понятия не имею, как ты это делаешь, - смущенно ероша волосы, начал Андрей. – Но очень надеюсь, что не мухлюешь. - Еще один! – с почти искренним возмущением фыркнул Гущин. – Ну что мне, специально проигрывать? - Вообще-то мог бы, - тихо буркнул Андрей. – Ладно, расскажу. Он глотнул для храбрости вина, подцепил из тарелки ломтик сыра, неторопливо сжевал. - У меня тоже история про любовь, - начал он, слегка косясь на «женскую полови ну». Судя по долгим взглядам пилотов, задержавшимся на Вике, лежавшей с краю, они решили, что речь пойдет именно о ней. - Нет, это было еще в школе, - поспешно сказал Андрей и тут же покраснел. – В выпускном классе я влюбился в практикантку. Ну не только я, почти все мальчишки из нашего класса в нее влюбились. Я тогда в хоккейной команде школьной играл. И мы пригласили ее на финал школьной лиги. Она пришла, села прямо за нашей скамейкой. Естественно, я играл так, будто на кону олимпийская медаль. Две шайбы загнал, вывел команду вперед. Весь такой герой. В общем, тренер кричит: «Смена!», а играли-то в коробке пришкольной, какой там лед… Возле самого бортика я нахожу кочку и спотыкаюсь об нее, грудью бьюсь о бортик и падаю на лед. Народ начинает ржать. Сначала несильно. Я встаю, пытаюсь снова перемахнуть бортик, но падаю опять как мешок. Теперь уже ржут все. Наши в меньшинстве, команды в истерике, у тренера слюна капает от бешенства, я на льду растянулся как червяк, даже встать не могу. Судья подъехал, добрая душа, за шиворот меня поднял, а там парни за плечи схватили, втащили за бортик… Да вы смейтесь, смейтесь, - махнул он вдруг стойко державшимся пилотам и продолжил. – В общем, парни торопились, тащили меня за форму. Но не на себя, а вниз… Он остановился, чтобы глотнуть вина и дать слушателям оценить всю эту ситуацию. Глотнул вина и с улыбкой продолжил: - А пространство между бортиком и скамейкой довольно узкое, а форма на мне со всей защитой, клюшкой, шлемом довольно громоздкая, в общем, я стоял вниз головой не хуже той самой репки из сказки. Трибуны рыдали от хохота, да что трибуны! Судье пришлось остановить матч, потому что играть никто не мог, команды лежали на льду и бились в истерике. Смеялись все … - И она? – понимающе уточнил Зинченко. - И она. Но, поверьте, там сложно было удержаться. - А чем дело-то кончилось? – спросил Лешка. - Да ничем, - пожал плечами Андрей. – Главное, что этот кошмар никто не выложил на ютуб, - он глубоко вздохнул, отставил пустую чашку и решительно взял колоду карт. – Раздаю? - Ставку оставляем? – бросил лукавый взгляд с хитрой искоркой Зинченко. – Мне кажется, один из нас, Гущин, задолжал историю. - Оставляем, - беспечно махнул Гущин. – Проигрывать в дурака – это не про меня. - Самый главный твой навык к тридцати годам, - хмыкнул Зинченко. - Зря в характеристике не указал. - В следующий раз непременно, - парировал Лешка. И впервые за весь вечер остался в дураках. Так удивился, что недоверчиво заглянул в сброшенные карты, перелистал их все до самой первой. - Убедился? – ласково уточнил Зинченко. – Рассказывай давай. - Про любовь? - Да про что хочешь, главное, чтобы стыдно было вспомнить, - подбодрил Андрей. - Ну значит про любовь, - определился Лешка. – Про это всегда стыдно вспомнить. - Молодец, значит, из нашей песочницы, - вдруг поддержал Зинченко. - Я из нее и не вылезаю до сих пор. Позор – это мое второе имя, хобби и образ жизни. Поэтому как-то раз темным осенним вечером я оказался на пожарной лестнице. С девушкой поругался, хотел помириться. Она очень любила стихи, вот я и решил почитать ей классиков. Взял с собой Лермонтова, выучить же не успел, фонарик в зубы, букет цветов, чтобы по полной романтику, значит, соблюсти. Добрался до седьмого этажа, как я думал. Остановился напротив балкона и как заору: «Самой красивой девушке посвящается!». Думаю, вдруг не услышала, ору дальше: «Вверху всегда горит звезда, мой взор она манит всегда»… Слышу, дверь балконная открылась, вышел кто-то. А темно же, фонариком только на книгу свечу. Чуть потише орать стал, но стараюсь с выражением. До конца почти прочитал, вдруг слышу сверху: «А говорил, стихи не умеешь читать». Смотрю, стоит моя любимая на пару этажей выше и слушает внимательно. Фонариком на балкон – а там бабуля в креслице сидит, шалью укуталась… Ему пришлось сделать паузу, чтобы дать Андрею и Леониду Савввичу минуту на перевести дух. - Ни хрена не видно, одной рукой держу фонарик, подмышкой букет зажал, книгу в другой руке и читаю как дурак. Андрей слегка начал икать от хохота. - А бабуля, главное, сидит и молчит. Наслаждается, видимо. Как же! Какой-то идиот посреди ночи прилез, обозвал самой красивой девушкой, да еще Лермонтова читает. – Так до девушки-то добрался? – уточнил Зинченко. - Ага, добрался, помириться же надо было, закрепить, так сказать. - А бабуля не обиделась? – фыркнул Андрей. - Ты знаешь, вот не спросил, совести хватило только на «извините». - А должен был за моральный ущерб на обратном пути Пушкина еще почитать, - наставительным тоном сказал Андрей и вновь засмеялся, живо представив себе всю эту картину. Задумчиво перетасовал колоду и вдруг сказал: - Не обижайся, но история Леонида Саввича круче. - А кто спорит, - заржал Лешка. - Так, все, - забрал карты Зинченко, сунул их под подушку и командирским тоном приказал. - Спать! - Уснешь тут после такого, - вставая, пробормотал Лешка. – Как там было? «Красопета, дай телефончик»? Его снова скрутило от беззвучного смеха, а Зинченко с неожиданным смущением произнес: - Я, надеюсь, вам не надо объяснять, что делиться этой историей направо и налево вовсе не стоит? - Конечно, Леонид Саввич! – горячо заверил Андрей. Ему Зинченко поверил, а вот Лешке веры не было. Хотя тот жестами и лицом, и всеми возможными невербальными способами доказывал, что он – могила. Словами что-либо подтвердить не мог, ибо до сих пор ржал. - Если что, ты меня знаешь, стажер! – перешел на суровый тон Зинченко, решив подкрепить свою просьбу чем-то более весомым, чем смущение. – В отместку буду рассказывать, как ты пытался покорить сердце бабули, скалолаз недоделанный! - Не надо, Леонид Саввич, - обрел дар речи Лешка. – Хороший же вечер был, чего вы? Никто ничего не расскажет. Мы с Андрюхой будем молчать, Света с Мариной фильм смотрели, а Вика спала, никто ничего не слышал. - Ладно уж, давайте укладываться. Они завозились на своем матрасном лежбище, расстилая постели, взбивая подушки, и никто не заметил, как приоткрывшая глаза Вика вдруг хитро улыбнулась.