Врачебная настороженность

— Генерал, да у Вас гематома! Давайте я посмотрю. Самсон отшатывается как ужаленный. Милая девушка, называющая себя диковинным словом «врач», непонимающе хмурится. Он никак не может вспомнить ее имя. Ее привели в лагерь несколько дней назад, и она отчаянно пытается быть полезной. Она не виновата. — Все в порядке, — криво улыбается Самсон, — Мы привыкли к такому. Ушибы и синяки закаляют боевой дух. Она отвечает неуверенной улыбкой. — Ну, если Вы так считаете…       Самсон коротко кивает, разворачивается и спешит к своей палатке. — Никого не впускать, — коротко бросает он и откидывает полог. Там в полумраке и безопасности он может, наконец, снять рубаху и осмотреть свое тело. Все как он и подозревал, темные пятна разрастаются дальше. Он внимательно оглядывает черное углубление на руке, которое и заметила врач. Как скоро она поймет, что именно видела? Он хватает повязку, и, перехватывая один конец рукой, а другой, зажимая в зубах, неловко, но все же бинтует руку. Его люди не должны узнать. Закончив с этим, Самсон тяжело опускается на койку и прячет лицо в ладонях. Корифей был прав — красный лириум влияет на него иначе, чем на других. Он скоро догадался, чем именно красный лириум отличается от синего. Сначала он отвергал эту мысль, оправдывался утомлением и ушибами. Но если изменения кожи можно было списать на синяки, то кошмары и голод были более чем показательны. Самсон менялся. Он чувствовал это. Менялся не только внешне, изменялась сама его суть. Его люди не должны были узнать правду. Иначе все пойдет прахом. Они должны что-то сделать, что-то стоящее, прежде чем их сотрут с лица земли и забудут. Он сможет продержаться. Самсон слышал, что люди держались месяцами, прежде чем сойти с ума. А боль он вытерпит.       Он ложится и закрывает глаза. Ему нужна короткая передышка. Во сне он снова видел Глубинные Тропы. Но он не был отстраненным наблюдателем. Он гнался за гномом, Самсон ясно ощущал запах его страха. Гном был рабочим, это он понимал. Когда он, наконец, нагнал его, то впился когтями в его плоть, а зубами в его шею, и одним легким движением — свернул ее. Он был голоден, но его голод нельзя было утолить.       Отбросив безжизненное тело, он прислушался. Эта мелодия была самой прекрасной из всех, что он слышал. Она завораживала, но и лишала всякой воли. Он больше не мог себя контролировать. Самсон пытался проснуться, но безо всякого успеха. Мелодия начала затихать, и он ударился всем телом о каменную стену. Он должен был добраться до этой песни, чтобы слышать ее всегда. Если ему удастся, песня перестанет ускользать. Затем он схватил кирку рабочего и принялся молотить по камню, пока руки не начали кровоточить. Удары вторили удаляющейся мелодии, и вдруг Самсон понял, что в отличие от всего остального, удары – реальны.       Раздается внезапный грохот. Он резко просыпается. В палатке стоит Мэддокс и деловито надевает его новую броню на деревянный манекен. Самсон вздрогнул, он не знал, сколько времени усмиренный находится здесь. Конечно же, команда «никого не впускать» никогда не распространялась на Мэддокса. Самсон торопливо натягивает рубаху и поднимается. — Прости, я не подумал, что могу разбудить тебя, Самсон, — он говорит это, не оборачиваясь, продолжая поправлять броню. — Ничего, это к лучшему. Пойду, проверю, как там в лагере. Он уже идет к выходу, когда Мэддокс добавляет. — Тебе не следует утомляться, Самсон. Скверна распространяется медленнее, если человек получает достаточно отдыха. Самсон застывает, не зная, как реагировать. — Как давно ты знаешь? — наконец спрашивает он. — Несколько недель, с тех пор, как появились первые симптомы. Самсон молча ругает себя. Он-то думал, что Мэддокса ничего кроме его работы не волнует. — Мэддокс, никто не должен узнать. — Слишком поздно, Самсон, — равнодушно отвечает усмиренный, — новоприбывшая… врач, она подозревает, что ты заражен. — Подозревает? — Она просила меня присмотреть за тобой. Сказала, что тебя придется изолировать. — Не говори никому об этом!       Самсон уходит, не дожидаясь ответа. Проклятая девчонка, не успела появиться здесь, а уже устраивает проблемы. Уже смеркается, и всегда царящий в лагере гул становится тише. Многие разбрелись по палаткам, остальные несут дозор или завершают неоконченную днем работу. Шатер врача стоит немного поодаль, это не только ее жилье, но и полевой лазарет. Он заходит без спроса и осматривается. На земле в беспорядке лежат окровавленные тряпки, а в воздухе витают странные запахи спирта и сушеных трав. Девушка вскакивает от неожиданности, увидев его. — Генерал, что-то случилось? Самсон проскальзывает взглядом по ее записям. Она над чем-то работала. Может быть, над планом его «изоляции». — Я слышал, что Вы сеете смуту в лагере и заставляете моих солдат нервничать, пичкая глупыми байками? Она гордо выпрямляется и поджимает губы. — Это не байки. Я врач и понимаю, что Вы больны. Ради безопасности солдат Вас нужно изолировать. Я сделаю все возможное, чтобы Вам помочь. Самсон подходит к ней, ступая мягко и тихо. — Вот как? Вы и, правда, готовы мне помочь? — Я сделаю все, что в моих силах, — серьезно кивает она. — Не беспокойтесь, это Вам по силам.       Самсон резко хватает ее за шею, впиваясь в нее ногтями. Врач глухо хрипит и пытается вырваться, но это бесполезно. Он прикрывает глаза и снова слышит ту прекрасную мелодию. Хруст. Ее тело оседает у него на руках. Самсон приходит в себя и смотрит на убитую женщину. Он медленно собирается с мыслями и, подумав, заворачивает ее в простыню. Он выкинет тело в лесу, на поживу зверью. Мало ли, сколько людей пропадает в военное время. Его люди ни о чем не узнают.