В Азкабан совы не летают

*** Сначала они отняли надежду. Потом – мечты. Потом — хорошие воспоминания. Потом – сны. Уже много дней подряд даже во сне ему снились тюрьма Азкабан и дементоры, заглядывающие в камеру. И холод. Страшный могильный холод – день за днем. Порою просто хотелось выть (или даже скулить, как глупый щенок): «Мне страшно… Мне холодно… Эй! Кто-нибудь!..» Ответа никогда не было – только тишина. Раньше ему снились разноцветные сны; сны, наполненные светом, запахами и звуками. Но, по правде сказать, ему никогда в жизни не снились совы. Эта сова была странная. Нет, конечно, сова как сова: с мягким коричнево-желтым оперением, коротким толстым клювом и длинными перьевыми "бровями", поднимающимися высоко над глазами. Глаза птицы сияли мягким золотистым светом. Но вот смотрела она совсем не по-совьи. Она смотрела… будто человек, задумчиво и заинтересованно. Дескать, «кто ты такой и что здесь делаешь?». Если учесть, что сидела она на окне его камеры, скорее, это он должен был задавать подобные вопросы. Правда, в ситуации имелись два «но». Во-первых, он не имел привычки разговаривать с совами. А во-вторых, в его камере не существовало окна. Сова насмешливо дернула клювом и слегка пожала плечами. Он не помнил, есть ли у сов плечи, но жест выглядел именно так. «Все… — подумалось отчетливо и трезво. – Вот он и пришел, полярный зверь песец. Белый и пушистый. Тьфу ты! Коричневый и с бровями… Я схожу с ума. Закономерно». Он должен был сойти с ума уже давно. В тот проклятый миг, когда обнаружил своих лучших друзей мертвыми. Или чуть позднее, когда отряд авроров взял его над трупами ни в чем не повинных магглов. Или на суде Визенгамота, когда все, даже Ремус, поверили в его вину. Он должен был сойти с ума давно, а сошел только сейчас. «Ну… В целом, она довольно милая… — мелькнуло в голове. – Это тебе не дементор». Потом он подумал, что сходить с ума надо с достоинством, а не как тупой, обмочившийся от страха баран. Если имеется в наличии галлюцинация, то почему бы с ней не пообщаться? — Спасибо, что залетели на огонек, сударыня. Надеюсь, вы принесли мне добрые вести? Простите, я не очень-то умею общаться с совами… Сова переступила с ноги на ногу и посмотрела на него укоризненно. Потом, подумав, сказала: — А я, между прочим, не сова. Он даже не особенно удивился. На старших курсах Хога они с Сохатым, Лунатиком и… (тут он скрипнул зубами) Хвостом экспериментировали со всякими-разными-этакими зельями, не входящими в школьную программу. Вот с этих зелий порой мерещились такое, по сравнению с чем говорящая сова была просто милой иллюстрацией к сказкам для малышей. Он решил оставаться последовательным. — Не сова? Простите. Значит, вы – филин? Сова укоризненно моргнула. — И не филин. Я буривух. Он рассмеялся. Впервые за много дней его тело сотрясалось от самого настоящего безудержного смеха. Слово показалось ужасно смешным. Ну, надо же, «буривух»! — Вам никогда не говорили в детстве, что смеяться над кем-то в его присутствии неприлично? Смех удалось запихнуть внутрь, но улыбка не желала покидать губ. Губы, покрытые запекшейся корочкой крови, болели и были солеными на вкус, но это его совершенно не волновало. Говорят, смех продлевает жизнь. Что ж! Он поживет еще немного! — Я смеюсь вовсе не над вами, а над собственной необразованностью. Видите ли, я впервые слышу про буривухов. А имя у вас есть? — Конечно, — птица решила сменить гнев на милость. – Меня зовут леди Меламори Блимм. «А тебе сегодня везет парень! – подумал он. – Оказывается, это леди заглянула в твою холостяцкую берлогу!» Он поднялся со своего жалкого комковатого матраса, валявшегося на полу камеры, и, вспомнив все хорошие манеры, которым его учили когда-то в родительском доме, изобразил изящный поклон: — Простите, миледи, если невольно задел ваши чувства. Я слегка одичал в этом проклятом месте. Меня зовут Сириус Блэк. Не изволите ли войти? — Сириус… Красивое имя, — сказала птица. – Почти такое же красивое, как Макс. Она забила крыльями, устроив в маленькой тесной камере самую настоящую бурю, взметнувшую с пола пыль веков и просто всяческий бессмысленный мусор. (В отеле под названием «Азкабан» было плохо с уборкой номеров.) Сириус невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, на подоконнике вместо говорящей птицы сидела девушка. Надо думать, она самая, леди Меламори Блимм. «Ух ты! – восхитился Сириус. – Причудливы законы сна и бреда!» Почему-то нынче ночью его то и дело тянуло изъясняться высоким стилем. Девушка была хороша. Нет, он, конечно, понимал, что после жутких харь дементоров любое существо женского пола младше ста лет способно вызвать восхищение своим прелестным обликом. Но… Этой конкретной девушкой он бы с удовольствием повосхищался и вне тюремной камеры Азкабана. Леди Меламори была… восхитительна. И прекрасно знала об этом. Даже нелепо обкромсанные дивные каштановые кудри придавали ее лицу особую выразительность и еще больше подчеркивали жемчужную глубину серых глаз. К тому же… Из одежды на леди имелась лишь тонкая, почти прозрачная длинная рубаха. Нужно было быть слепым на оба глаза, чтобы не оценить подробности. Сириус подумал, что если сегодня за ним придет смерть, то он хотя бы умрет счастливым. А потом вспомнил, что когда-то считал себя джентльменом, и скинул потрепанную куртку от тюремной робы. Местами в куртке зияли прорехи, и запах она источала еще тот, но… — Позвольте предложить вам одежду, сударыня, — вежливо сказал он. – Здесь ужасные сквозняки. — Благодарю, — как ни в чем не бывало ответила леди Меламори Блимм. – Вы очень любезны. Все-таки не зря я прилетела к вам из Арвароха. Раньше он обязательно спросил бы, где находится страна со странным названием «Арварох», но теперь ему было все равно. Ну… или почти все равно. Гостья не моргнув глазом надела вонючую, страшную блэковскую куртку и даже застегнулась на две оставшиеся в живых пуговицы. Куртка оказалась велика (все-таки леди не была статной амазонкой), и Сириус позволил себе выдохнуть. Теперь можно и поговорить. А тюремная промозглая сырость, сразу же неласково прильнувшая к обнаженной коже, при данных обстоятельствах оказалась даже кстати. Широким жестом он предложил гостье присесть на многострадальный матрас. (Вот ведь гнусность: в этом сне интерьер камеры ни капельки не изменился по сравнению с тем, что существовало в реальности, если не считать окна, в которое заглядывала любопытная луна. Сириус испытывал бесконечную благодарность судьбе даже за такую призрачную возможность увидеть перед смертью свет.) Леди Меламори приняла его предложение с легким наклоном головы и опустилась на чудовищное порождение тюремного быта так, словно осчастливила своим присутствием изысканную бархатную банкетку в родовом особняке Блэков. Сириус плюхнулся рядом. С грациозностью в последнее время у него имелись некоторые проблемы: болели суставы, кости и сухожилия. Мучительно ныла спина. И душа, если уж на то пошло. — Что вас так мучает, сэр Сириус? – спросила леди Меламори. — Прошлое, — ответил он. – И будущее. — Прошлое, — сказала она, — изменить нельзя, так зачем же о нем жалеть? А будущее… Вы даже не представляете, насколько оно неопределенно. — У меня нет будущего. Она улыбнулась. Нет, правда! Сидя на древнем клочкастом матрасе возле одного из самых главных мерзавцев и злодеев магической Британии, она улыбнулась так светло и понимающе, что Сириус вздрогнул. — Бедный мальчик… — и погладила его по волосам. По этим грязным, спутанным волосам, которым бы позавидовал даже сальноволосый ублюдок Снейп. Зарылась в них пальцами, легко коснулась ладонью заросшей щеки. За эти прикосновения он был готов простить ей что угодно, даже оскорбительного «мальчика». – Расскажи мне. Расскажи мне все. И он сам не заметил, как рассказал про веселого парня Джеймса, про солнечную девочку Лили, про верного Лунатика, про подлую крысу Петтигрю, про мерзкого Сопливуса и его подштанники, про величайшего волшебника из ныне живущих – Альбуса Дамблдора, который вот тоже однажды страшно и непоправимо ошибся. И про маленького мальчика по имени Гарри Поттер, который так никогда и не узнает, что у него был крестный. А когда смог наконец остановить бесконечный поток слов, понял, что плачет, уткнувшись лицом в чудные круглые коленки, а леди Меламори Блимм все также спокойно и нежно поглаживает его по голове. — Теперь легче? – спросила она, вытирая его стыдные, недостойные взрослого мужчины слезы подолом своей тонкой полупрозрачной рубашки, и он понял, что она права: стало легче. И, хлюпнув носом, кивнул. Потом отошел в дальний угол камеры (не то чтобы она была слишком большой) и там высморкался, проклиная отсутствие пусть самого завалящего носового платка и сон, который мог бы его избавить от таких малоаппетитных подробностей, как сопли. («Ну, и кто у нас здесь теперь Сопливус? – зло подумал он. – То-то было бы радости Снейпу от подобного зрелища!») — Приличный хозяин после такого просто обязан предложить даме чаю, — сказал он неуверенно, делая попытку улыбнуться. Получилось не очень: лицевые мускулы напрочь отвыкли от улыбок. – Или чего-нибудь покрепче. Но, увы… — Пустяки, — улыбнулась она в ответ, словно демонстрируя, как на самом деле должна выглядеть улыбка: сначала свет появился в серых глазах, потом тронул ресницы, высветил ямочки на смуглых щеках и в завершение коснулся нежных розовых губ. – Иногда разговоры – лучшее угощение. Он почувствовал себя смущенным. Кажется, хозяин из него вышел так себе: угостил гостью страданием и болью, приправленными слезами. — Там было и солнце, — сказала леди Меламори Блимм. – Дружба, любовь, смех. Это было красиво. — Тогда, похоже, пришла ваша очередь рассказывать, — заметил Сириус, садясь на прежнее место и нечаянно касаясь коленом ее бедра. — Потом, — сказала она. – Чуть позже. И потянулась своими губами, живыми и сладкими, к его рту. Чтобы добровольно отказаться от этих губ, требовалось быть тем, кого магглы именуют «святыми». Сириус Блэк никогда в жизни не был святым. И даже никогда не пытался. Он за плечи привлек к себе волшебную гостью и поцеловал так, как хотел давно, еще с момента превращения смешной ушастой птицы в прелестную девушку: сначала проведя по ее рту кончиком своего нетерпеливого языка, потом смяв податливую нежность розовых лепестков решительно и жестко. Вместо того, чтобы отшатнуться от варварского напора (Сириус бы этому совсем не удивился), она только горячо ахнула и прижалась к нему еще тесней. И до крови прикусила своими острыми зубками его нижнюю губу, нежно зализав ранку, и оплела руками и ногами, словно была в своей другой ипостаси вовсе не птицей, а маленькой цепкой обезьянкой из тех, что продают торговцы фамилиарами в магазинчиках Косой аллеи. И Сириус отпустил себя на свободу: целовал, мял, тискал, оторвал последние пуговицы с пижамной куртки, не нашел в себе силы стащить полупрозрачную рубашку с чудесного смуглого тела, ворвался, точно завоеватель в покоренный город и… Это оказалось быстро. Даже слишком быстро. По правде сказать, подобного конфуза с ним не случалось с того самого первого раза, когда он уговорил старшекурсницу с Рэйвенкло уединиться с ним в Выручай-комнате. Хотелось провалиться сквозь землю. В этот самый… как его?.. Арварох. Он несмело поднял глаза. Она улыбалась – его прекрасная леди. Не усмехалась ядовито и презрительно, не вскидывала высокомерно брови, не прожигала недовольным взглядом, не дрожала обиженно нижней губой. Она улыбалась так, словно он только что подарил ей самый прекрасный, абсолютно фантастический секс в ее жизни. И почему-то в этой улыбке не было ни капли лжи. Сириус подозрительно присмотрелся: действительно, ни капли. — Это еще не конец, — сурово предупредил он. — Я надеюсь, — ответила леди Меламори Блимм и потянулась всем телом, вскинув вверх до сладкого хруста руки и слегка поджав пальцы ног. И он понял, что и в самом деле – не конец. Во второй раз он все сделал как надо: не торопясь, нежно и страстно, заставляя женщину в своих ладонях стонать глухо и хрипло, выгибаться дугой, тянуться губами навстречу, рваться в небо, словно у нее все еще за спиной дрожали призрачные крылья. И только, когда она наконец выдохнула: «Си-ри-ус-с-с!» — отпустить себя следом. Какой это был восторг: лежать вдвоем практически на полу, на странноватой пародии на матрас, подложив под головы смятый комок батиста, прижимать к себе расслабленное, ленивое женское тело, которое еще совсем недавно было чужим, а сейчас стало самым родным на свете, и чувствовать, что абсолютно счастлив. — Почему ты решила присниться мне именно сегодня? — Потому что услышала твой зов. Он мог бы подумать, будто она спит, но ресницы дрожали на щеке, а тонкие пальчики нежно поглаживали его худое запястье. — Хорошо, пускай, хоть я и не понимаю про зов. Но чем сегодняшний день отличается от прочих? Не может быть, чтобы я не звал раньше. — Просто сегодня в вашем мире день, когда волшебство сочится сквозь поры мироздания. — Эм-м-м… — только и смог сказать не самый слабый маг Сириус Блэк. И зачем-то повторил: — Эм-м-м… — Ты ничего не понял! – рассмеялась Меламори. Рассмеялась, впрочем, совершенно не обидно, и Сириус, не удержавшись, подхихикнул следом. — Тупица, сам знаю. Если можно, объясни поподробнее. — Ну вот смотри… В мире, откуда я родом, про магию знают все. Где-то ее почти совсем нет, где-то, как в Ехо — просто навалом, но знают о ней все. А у вас, если я правильно поняла Макса, большинство людей даже не подозревает о ее существовании или попросту считает шарлатанством. — Магглы, что с них взять! – хмыкнул Сириус. — Не скажи, — сдвинула брови леди Блимм. – Ваше деление на магов и магглов, похоже, довольно искусственно. Вот мой… — она запнулась, — короче, сэр Макс в этом мире – обычный смертный. А в моем – Вершитель с недоступным прочим уровнем колдовства. Он может создавать вселенные. Сириус сразу остро и болезненно возненавидел этого… сэра Макса, которым ему только что так незатейливо ткнули в нос. — Если можно, — попросил он, скрипнув зубами, — сэра Макса и вселенные я бы пропустил. Ближе к делу, моя леди. Про сегодняшний день. Меламори могла бы и обидеться, но решила этого не делать, только прижалась к нему немного тесней и поцеловала в выступ ключицы. «Правильно, зачем обижаться на убогого, — объяснил про себя Сириус этот акт милосердия. – Он и так, бедолага, судьбою обижен». За время заключения у него появилась дурацкая привычка вести диалоги с самим собой. Иногда это даже помогало не чувствовать одиночества. — Ты не один, — словно прочитав его мысли, сказала леди Меламори. – Человек не должен быть один в такой день, как сегодня. Не важно, маг он или простой смертный. — Да мерлиновы вонючие подштанники! – почти заорал Блэк. — Какой сегодня день? — У вас его называют Днем Святого Валентина. — Тьфу! – скривился от омерзения Сириус. – Маггловская пошлятина. Сердечки. Розочки. Эти… как их?.. амурчики… И самое гнусное –валентинки! «Люби меня, как я тебя!» — Ты не прав, — из глаз Меламори полностью исчезла улыбка, взгляд сделался серьезен и непривычно строг. – Дело не в сердечках и розах. Дело в любви. Когда столько людей по всему миру практически одновременно вспоминают о ее существовании и о своей вере в чудеса… Тут-то магия и начинает хлестать через край. В вашем мире она не содержится вовне, она прячется тут. Меламори положила свою нежную, ласковую руку на грудь Сириуса. Он вздрогнул. Можно сколько угодно отрицать и издеваться, но девушка в его постели – живое доказательство возможности вот таких странных чудес. День Святого Валентина… Надо же! То-то бы Джеймс посмеялся! Тут он вспомнил, что веселого парня Джеймса давно нет в живых, да и его самого скоро не будет ни на том, ни на этом свете, и улыбка потухла на все еще кровящих губах. — А когда ты уйдешь? — Когда закончится день. — Но ведь еще ночь? Вон и луна все также смотрит в окошко. Луна и вправду висела не двигаясь, как будто пришпиленная к небосклону заклинанием вечного приклеивания. — Просто в наших с тобой мирах время течет по-разному. Над Арварохом сейчас ночь, а у тебя – день. И скоро будет вечер. А у меня утро настанет еще нескоро. Ты устал, поспи. Но он не хотел спать. Он хотел любить леди Меламори, сцеловывать с ее губ стоны и вздохи, умирать от блаженства под ее щедрыми губами, быть вместе во всех мыслимых смыслах этого простого слова. Единственная смерть, которой он был искренне рад – это маленькая смерть, разделенная на двоих. Когда страсть, отхлынув океанской волной, оставила их тела, он все еще не хотел спать, не хотел терять ни единого мига этой драгоценной ночи. — Расскажи мне о своем мире, – попросил он леди Меламори, чтобы еще чуть-чуть, про запас, насладиться звучанием ее чудесного, чуть хрипловатого голоса. — Как ты попала из него в наш? — Очень просто, — ответила тихо, почти шепотом его волшебная возлюбленная, отводя с виска Сириуса влажную от пота прядь волос, — существует бесчисленное множество миров. Одни уже существуют, другие еще только предстоит придумать, третьи давно перестали существовать. Их всех соединяют Темные Пути. А по этим Путям летают волшебные птицы буривухи… Веки Сириуса отяжелели, сон подкрался к нему ласковой тенью, укрыл пуховым снежным одеялом, пропел где-то вдалеке: «Я знаю веселые сказки таинственных стран…», и он подумал, что когда-то давно слышал эти стихи. Потом в его сон заглянула странная сова с большими желтыми глазами и нежно спросила: — Ты спишь, Бродяга? — Сплю, — честно ответил он. — Это хорошо, потому что мне пора домой. Он и сам не знал, отчего ему вдруг стало грустно: — Не улетайте, моя леди. Без вас я точно умру. — Почему ты должен умереть? — Потому что, когда вы уйдете, придут те, другие, что питаются чужой радостью. И заберут у меня и этот сон, и все последующие сны. — Пфе! – сказала сова. («Буривух, — вдруг вспомнил он, — птица называется буривух».) – А ты не отдавай. — Они сильнее… — Правда? – она была искренне удивлена. – Скажу тебе по секрету: эти, черные, не слишком-то любят собак. Они их боятся. И потому, когда они попробуют сунуться тебе в голову, ты зарычи на них, что есть силы. Огромный, до неприличия лохматый пес по кличке Бродяга понимающе ощерился. Птица была права. И почему он не додумался до этого сам? — Ну, мне пора. — Тебя проводить? — Почему бы и нет? – усмехнулась она. – У вас сейчас зима, а я так редко вижу снег. Он встал, потянулся, от души зевнул и подошел к окну. За окном по-прежнему висела полная луна. Не было ни замка, ни моря, ни скал. (Почему-то казалось, что они там должны быть). Только белая равнина, да хрусткий снег, да темный лес где-то впереди. Ну и славно! Сначала в окно вылетела птица, за ней выпрыгнул пес. Приземлился не слишком удачно, прокатился кубарем по снегу, врезался мордой в сугроб, из которого выбрался, отфыркиваясь и тщетно пытаясь вытряхнуть снег из ушей. — Вперед! – сказала терпеливо дожидавшаяся его птица буривух и сорвалась в низкий бреющий полет, а он побежал следом, загребая снег всеми четырьмя мощными лапами. Впрочем, как он ни старался бежать быстро, птица все равно летела быстрее, и расстояние между ними все увеличивалось и увеличивалось, пока последние взмахи крыльев стремительной тени не растворились где-то возле ночного горизонта. Бродяга тоскливо вздохнул и потрусил обратно, туда, где его ждало не слишком-то радостное пробуждение. С другой стороны, у черного пса отныне имелась тайна – счастливое воспоминание, которое он никому не позволит у себя отнять. Сияла луна, ветер перебирал блестящие крупинки снега, никого и ничего не было больше в этом мире. Только в темноте глупо и как-то безнадежно взлаивал на луну близкий родственник собак – полярный песец, ставший к зиме совершенно белым. * * * Сириус Блэк выжил. Выжил, чтобы стать первым, кому удалось сбежать из неприступной тюрьмы Азкабан. Выжил, чтобы увидеть своего крестника – Гарри Поттера и оправдаться в его глазах. Выжил, чтобы в конце концов снова оказаться пленником в собственном доме на площади Гриммо. Осознавший свою давнюю ошибку Дамблдор смотрел участливо. Ремус – виновато. Снейп, внезапно оказавшийся среди «наших» — с привычной ненавистью. Остальные – то с жалостью, то с каким-то тайным раздражением. Сириус задыхался в доме, который когда-то давно считался его родным. Ему не хватало воздуха. А еще… Дом был окружен противосовиным барьером. Совы не могли туда попасть. Даже себе Сириус не хотел признаться, что до сих пор, спустя много лет, все еще мечтает увидеть, как на подоконник сядет сова с медовыми глазами. Только это окажется, разумеется, не сова. А самый настоящий арварохский буривух. Но сова (или буривух, как ни назови) все никак не прилетала, стены давили сильней и сильней, и однажды он попросту сорвался. Поругался со Снейпом, наплевал на приказы и рванул в Министерство Магии — навстречу своей судьбе. В Арку Сириус падал долго, как в бездонный колодец. Жуткие серые тени тянули к нему свои бесплотные руки и звали: «К нам! К нам! К нам!» А потом сквозь этот леденящий душу зов послышалось хлопанье крыльев. — Привет, — сказала, знакомо блеснув круглым желтым глазом, птица буривух. – Так и будешь падать или же все-таки вспомнишь, что у тебя имеются целых четыре лапы? Такая простая, в сущности, мысль! Этим серым, как и тем черным, Бродяга был без надобности. Сириус перекинулся в пса – и в тот же момент тени исчезли, а у колодца обнаружилось дно, на которое он и приземлился, радостно рыча и виляя от счастья хвостом. — Пойдем? – спросила леди Меламори Блимм. — Мне нужно назад, — сказал он. – Там идет битва. Там наши. Там Гарри. — Извини, — буривух вздохнул. – Но это невозможно. Пока ты падал, там прошло слишком много времени. Больше ста лет. Их давно уже нет в живых. — И как я теперь? – у него не было сил даже на то, чтобы заплакать. — Вперед! — а он и не знал, что совы могут улыбаться. — Ты приведешь меня в свой мир? Я так скучал, моя леди! — Увы… Я не твоя леди, и ты прекрасно это знаешь. Прошлое пусть остается в прошлом. Нет, тебе нельзя в мой мир. Я отведу тебя в один чудесный город, его однажды увидел во сне Макс. Он отметил про себя это «Макс» и все понял. А Бродяга протестующе зарычал. — Тс-с-с… — весело сказала ничуть не испугавшаяся грозного рыка сова-которая-не-сова. – Я познакомлю тебя с одной очаровательной леди. Вообще-то она кошка, но почему-то мне кажется, что вы с ней должны понравиться друг другу. — И жить потом как кошка с собакой, — пробормотал он себе под нос. — А жить вы будете долго и счастливо, — рассмеялась она. И он в который раз поразился, что совы (ну, или буривухи) могут смеяться. – Это я тебе со всей ответственностью говорю. Можешь мне поверить. И он поверил. Впереди была дорога. Точнее, то, что принято называть Темными Путями. А вели они к свету. 28 — 29.01.15